Страница 2 из 14
— Казна пуста! Васька Шуйка увез все злато и серебро немцам. Ляхи и литва грабят наши земли. И я обращаюсь к вам, люди русские, — помогите оборонить Россию, — продолжал я свою пламенную речь, замолкая во время одобрительных выкриков.
Здесь и сейчас собраны люди, которых делегировали общества, не официальные земства, а народные, уличные, дворовые, большей частью, из Москвы. Площадь не смогла бы уместить всех людей, поэтому объявлялось, что каждые сто человек могут направить своего одного делегата. Насколько это правилось соблюдалось, не понятно, ощущение было, что пришли все, кто умеет ходить.
— Вера наша православная, держава наша великая, люди наши мудрые, мужные, сильные… — я видел, как в толпе некоторые мужики горделиво выпучили грудь. — А бабы наши… самые пригожие.
Разве есть мужчина для которого самой лучшей похвалой не будет похвала его женщины? Если только не извращенцы, у которых главнее машина или гаджет. И то же самое можно сказать и про женщин. Похвала мужа для жены, если в семье есть согласие, лучшее. Жена думает, а скорее, чувствует, что не столько хвалят супруга, сколько ее выбор. Так что бил я по самолюбию людей, вызывая довольные улыбки.
Ну, и для чего я сказал про женщин, кроме, как потешить самолюбие мужиков? Чтобы оттереть от себя темноту и налет грязи от венчания с католичкой Мариной.
— Ну, Козьма Минич, — обратился я к Минину. — Тебе людей завлекать. Расскажи всем, почему и зачем Отечество любить!
Мне понравился Козьма Минич Минин. Это был, казалось, человек «из ниоткуда». Но как же умело разговаривает! Умеет найти легкие, доступные, простые, но очень глубокие слова. При этом бегло читает, пишет, считает. Последние характеристики в будущем можно было приписывать какому-нибудь двоечнику из колледжа. В этом же мире, это характеристика сравнима с выпускником-краснодипломником лучшего ВУЗа страны. Минина планирую сделать своим пресс-секретарем, придумать бы еще, как эту должность назвать.
— Выстрел! — в центре толпы, краем зрения, я увидел пороховое облачко.
— Государь! — закричал Ерема, и одновременно с другим моим телохранителем, что также стоял рядом, поспешил закрыть мое тело своим.
Поздно…
Глава 1
Глава 1
Москва
2 августа 1606 года, 16:20
— Что скажешь, Михаил Васильевич? — спросил я Скопина-Шуйского.
— Государь, ты просил говорить по чести, — Михаил посмотрел на меня и дождался кивка в знак согласия. — Не по душе мне такое плутовство.
— Ты что, меня, государя, плутом кличешь? — театрально выкрикнул я, и привставая со своего трона.
Я раскачивал Скопина, который здесь и сейчас проходил свое крайнее собеседование на роль человека, что будет рядом со мной вершить судьбу России.
И, да, нужно же сказать, о чем мы со Скопиным разговаривали.
Речь шла об операции по формированию общественного мнения у москвичей и гостей столицы. В меня стреляли, выстрел произвел холоп Мосальского, к тому времени уже арестованного, пойманного на выезде из Москвы, при том с весьма внушительными деньгами и драгоценностями. Холоп тот, Пятрок Дранка, часто сопровождал Василия Михайловича Мосальского, по прозвищу Рубец.
Главным исполнителем хитрой комбинации стал Захарий Петрович Ляпунов. Я еще раньше приметил у этого человека, одного из четырех братьев Ляпуновых, некоторый авантюризм, беспринципность, при этом быстрое реагирование и молниеносное принятие решений в сложных ситуациях. Над Захарием довлело подчинение старшему брату Прокопию. Поэтому Захарий Петрович уцепился за возможность получить свое место рядом со мной, государем.
Пятрока, приняли жестко, вместе с хозяином и сразу стали, как это говорили в будущем, прессовать. При этом у этого холопа была семья, он был весьма приближенным к Мосальскому и имел некоторую личную свободу, потому не только имел семью, но и некоторым имуществом оброс. Оказалось, что Дранка любит свою жену и дочь, что имело роковое значение для мужика. Он согласился стрелять в меня, хоть и догадался о собственной скорой смерти, несмотря на лживые заверения Захария, что Пятроку дадут сбежать. Условия же холопа, как бы это не звучало несуразно, выполнили. Жена с дочерью отъехали, получив деньги, в Сибирь, куда отправились мои посыльные, прихватив семью обреченного. Ну, а Пятрок пошел на заклание.
О том, что в меня будут стрелять знали только пять человек: я, Захарий, сам Дранка, ну и еще два действующих лица-дюжих мужика. Более никто. Не стал я предупреждать и свою охрану. Для телохранителей мнимое покушение должно было стать своего рода экзаменом.
Выстрел должен был прозвучать на пике возбуждения толпы и явить собой жирную точку в главном мероприятии по формированию общественного мнения. Жертв всегда жалеют. Как показывало послезнание, электорат проголосует за того, кто подвергается нападению, на кого давят. Тут ситуация немного иная, но прозвучали слова про неподсудность царской власти, а тут, вот он, убивца.
Относительно моей персоны, люди, что допущены на Лобное место, увидят, как Господь оградит государя от смерти. Не должен никто понять, что пистоль, с которого и производился выстрел, не был заряжен пулей.
Я ранее удивлялся и где-то и посмеивался над людьми, которые пришли на общение с царем в шубах? Сам был одет в царское платье, с брамами и Шапкой Мономаховой. А под одеждой был еще и доспех, три шелковые рубахи. Так что, захоти кто меня убить, то нужно стрелять только в голову. Учитывая тот факт, что место, откуда шло общение с народом, находилось в метрах тридцати-тридцати пяти от толпы, даже у опытного стрелка не было шансов, если только не случайно, попасть в голову. В этом времени понимание прицельной стрельбы сильно условным.
Пятрок выстрелил… два дюжих мужчины, которые, скобы случайно, оказались рядом с ним, сразу же начали избивать покусившегося на жизнь царя-императора. Потом толпа разорвала жертву на куски, при том были и другие пострадавшие в давке.
Даже в самые трагические моменты могут случаться комические случаи. Два моих телохранителя, что оказались ближе всего к «телу», одновременно рванули с места, чтобы закрыть собой царя, и… стукнулись лбами. Теперь Еремей и Али ходят с характерными шишками на лбу, прямо-таки гибрид человека с единорогом.
И я решил рассказать об этой операции без некоторых подробностей Скопину-Шуйскому.
— Так, что молчишь? — продолжал я кричать на Михаила Васильевича.
Скопин-Шуйский стал на одно колено, склонил голову и молчал. Выдержка у молодого дарования была на удивление железная.
— Прости, государь, я высказал мысли свои, в твоей власти лишить живота меня, — не подымая голову, сказал Михаил.
— Садись! — спокойным тоном сказал я, что прозвучало, на контрасте, слишком необычно и неожиданно.
Я улыбнулся. Все же удалось смутить Скопина-Шуйского, который поднял голову и дал мне возможность рассмотреть свои выпученные глаза.
— Государь, не могу я уразуметь норов твой, — сказал Михаил, чуть задумался и, уже вставая с колена, продолжил. — Не возьму я в толк, отчего заслужил столь много твоего внимания. Отчего ты мне тайну поведал?
Я вновь посерьезнел.
— А вот слушай, отчего… — запустил я последний этап вербовки.
Ни разу не вербовал агентов, не моя это стихия и специфика, но относительно Скопина-Шуйского, я действовал, как мне казалось, основательно. Много с ним разговаривал, обсуждал тактики и возможности разного оружия, перспективы развития воинского искусства. Говорили мы, часто исподволь, о коварстве и неправоте Василия Шуйского, рассуждали о патриотизме.
Теперь вот это испытание, когда весь такой правильный, не переносящий ложь и коварство, Михаил Васильевич сталкивается с грязной политикой. На той должности, что может занять Скопин-Шуйский, я ему должен доверять, а он быть верен, даже понимая, что не все мои дела чисты, словно слезинка младенца. Не нужно плодить у подданных разочарований. В принципе, и эмоции не нужны.