Страница 21 из 52
Ну уж нет, на сей раз я не поддамся! Возьмусь сразу за более поздний эпизод, а рано или поздно все равно соображу, как сняться с мели.
По-моему, взявшись сегодня днем за работу, я почти решил эту проблему. Я изобразил тайный форпост чудищ, основанный ими на Земле. Используя земные энергетические ресурсы, они со временем сумеют найти способ перебросить сюда всех своих соплеменников – или даже перенести саму Землю вместе с Солнцем за многие световые годы в свою собственную мертвую солнечную систему, поближе к родной планете, сквозь безжизненное межзвездное пространство – словно Прометей, похитивший с небес огонь, – навек стерев даже само воспоминание о человечестве.
Вот только – что было очевидно с самого начала – при этом все равно остается проблема, откуда тут взялся этот форпост!
Хотя сам по себе эпизод с форпостом получился что надо. Ясное дело, чудищам-первопроходцам придется держать свое присутствие в тайне от человечества, пока они не «прощупают» нашу планету, не акклиматизируются к земным условиям, не обретут иммунитета к непривычным бактериальным штаммам и так далее, после чего начнут подбираться к человеку поближе с целью определить, какое оружие лучше всего использовать, когда грянет час всеобщего уничтожения.
Поскольку это не будет такое совсем уж одностороннее уничтожение. Человек не окажется совершенно бессилен против этих тварей. К примеру, он наверняка сумеет уничтожить форпост, если вдруг узнает о его существовании. Но такого, конечно, никогда не случится.
Я проработал несколько леденящих кровь сценок – люди мельком видят чудищ в удаленных, безлюдных местностях, замечают паукообразные темные силуэты в глубине дремучих лесов, натыкаются на поспешно покинутые горные логовища или стоянки; морякам попадаются неведомые черные существа вдали от районов оживленного судоходства; инженеров и ученых беспокоят необъяснимые утечки на линиях электропередачи и странные пропажи оборудования; смутный, но растущий всеобщий страх; «иррациональное» подозрение, что за нами подслушивают и подглядывают, «снимают с нас мерки для гробов»; со временем, когда эти твари окончательно обнаглеют, черные расплывчатые силуэты мелькают уже на городских крышах или липнут к высоким стенам в плохо освещенных местах по ночам; к оконным стеклам вдруг на мгновение прижимаются черные шерстистые хари…
Да, просто чудесно вышло, ничего не скажешь.
Надеюсь все же, что Джон вскорости вернется. Уже почти стемнело, а его по-прежнему не видать. Я несколько раз выглядывал за дверь, но видел только следы его лыж, переваливающие через холм. Должен признаться, начинаю понемногу дергаться. Полагаю, что меня слегка напугала моя же собственная писанина – такое не раз случалось с писателями. Замечаю, что вдруг то поспешно бросаю взгляд за окно, то прислушиваюсь ко всяким странным звукам, и из головы не идут «необъяснимые феномены» последних дней – сияющий фиолетовый луч, причудливые узоры на стекле, мои собственные дурацкие размышления о телепатических способностях… Разум напряжен до предела, и не оставляет ощущение, одновременно и приятное и пугающее, будто я на пороге некоего чужого неведомого царства и способен сорвать висящий передо мной полупрозрачный занавес одним пальцем, если вдруг на это решусь.
Но такая нервозность вполне объяснима, учитывая уединенность места и задержку Джона. Очень надеюсь, что ему не вздумалось пробираться сюда на лыжах в темноте, – при подобной температуре любое происшествие или потеря ориентировки чреваты гибельными последствиями. И если он действительно попал в беду, помочь ему я не в силах.
Готовя ужин, держу радио включенным. Не такая уж и неприятная компания.
12 января. Вчера вечером мы просто замечательно посидели. Джон ввалился сразу перед ужином – он приехал с этим своим фермером. Привез бутылку фантастически крепкого рома (говорит, раз уж тащишь спиртное в такую даль, пусть спирта в нем будет побольше, а воды поменьше), и после ужина мы уселись поболтать. Странно, я никак не мог проникнуться духом вечера. Сидел как на иголках, все время тянуло то ли к книге, то ли к приемнику, то ли еще куда. Но спиртное помогло перебороть нервную импульсивность, и через некоторое время мы распахнули друг перед другом души и перемыли косточки практически всему под солнцем.
Очень рад, что одно мы выяснили с полной определенностью: любые мысли относительно того, будто мое присутствие раздражает Джона, – полная чушь. Он доволен, что у него появился товарищ, и тот факт, что он был способен оказать мне услугу, сильно повысил ему настроение. А если требуются еще какие-то доказательства, то сегодня утром он начал новый рассказ (сообщил, что последние пару дней постоянно прокручивал его в голове – отсюда и беспокойство), и от машинки просто дым идет!
Сегодня чувствую себя очень обыденно и приземленно. Теперь я понимаю, что последние несколько дней излишне взвинчивал и разум, и воображение. Пройдя через подобный «пир ума» (не без помощи настоящей пирушки), чувствуешь заметное облегчение, хотя при этом и легкую депрессию – многие вещи словно покрывает какой-то странный налет. Замечаю, что ум обращается к более практическим материям, вроде того, куда я буду предлагать свои рассказы или на что собираюсь жить, занимаясь литературой, когда иссякнут мои скромные сбережения. Мы с Джоном мало говорили на эту тему.
Ну ладно, пора приниматься за работу, хотя сейчас я с куда большим удовольствием просто бы пошатался по заснеженным окрестностям вместе с Джоном. Погода понемногу налаживается.
13 января – вечером. От судьбы не уйдешь – работа окончательно застопорилась. Это не временная посадка на мель – я не способен написать ни строчки. Сколько я уже изорвал исписанных наполовину листов! Ни единое слово не было верным, даже не казалось верным, пока я вымучивал очередной отрывок, – все полная чушь. Мои чудища – жалкие марионетки из папье-маше и траченного молью черного меха.
Джон советует не волноваться, но ему-то хорошо говорить – его-то рассказ летит на всех парах; сегодня Джон просто не вылезал из-за машинки и только что завалился в кровать, хватив наспех пару стопочек.
Вчера я последовал его совету – провел бо́льшую часть времени на воздухе, практикуясь в ходьбе на лыжах, колке дров и так далее. Но на остроте моего ума сегодня утром это не отразилось ни на йоту.
Не думаю, что следовало так радоваться по поводу преодоления «пира ума». Это и была моя творческая энергия. Без нее я вообще ни на что не способен. Выглядело все так, будто я каким-то непостижимым образом «слушал» свой рассказ и контакт неожиданно оборвался. Припоминаю, что испытывал нечто подобное с некоторыми из моих ранних вещей. Все набираешь и набираешь номер, а на другом конце провода даже гудка не слышно.
Не думаю, что поможет выпивка. Вчера вечером мы опять устроили посиделки с бутылочкой – развеяться развеялись, но в голове пусто, по крайней мере у меня. И не думаю, что Джон и сегодня остановится на паре рюмочек, если я вовремя не откланяюсь.
По-моему, Джон действительно по-дружески за меня беспокоится – держит за неврастеника и старательно пытается занять чем-нибудь более телесным и простецким, вроде лыжных прогулок или кутежа. В его глазах я ловлю этакое докторское выражение, и оно же ощущается в том, как он горячо пропагандирует в наших беседах «здоровый, практический образ жизни», всячески избегая обсуждения нездоровых тем.
Конечно, я и впрямь в чем-то неврастеник. Как и любая творческая личность. И я действительно задергался, когда возникло подозрение насчет угарного газа, – так ведь и Джон тоже! Какого дьявола он пытается сдерживать мое воображение? Ему бы следовало знать, насколько важно для меня закончить рассказ, какое решающее значение это имеет!
Однако заставлять себя не буду. Хуже нету. Пора ложиться, но сна ни в одном глазу. Джон уже храпит, черт бы его побрал!
Пожалуй, попробую поймать чего-нибудь по радио – громкость сделаю поменьше. Очень хочется послушать очередную научную передачу – они подстегивают мое воображение. Интересно, откуда они транслируются? Джон принес газеты, я просмотрел программу передач, но эту станцию не нашел.