Страница 12 из 52
Распиленное бревно развалилось, упало в траву. Матильда выпрямилась, запрокинула руки за голову, потянулась.
Рассыпались роскошные волосы. В волосах запуталось солнце.
Павла кинула на козлы новое бревно.
— А ну еще!
Пристроила пилу, ждала. Но Матильда не подошла. Павла оглянулась.
Матильда сидела на хаотичном сплетении белых атласных стволов, откинув голову, закрыв глаза, чуть покачиваясь. И Павла подумала вдруг, что березовые стволы будто для того и существовали, для того и появились здесь, чтобы эта женщина могла на минуту присесть на них, и случайный их беспорядок вдруг приобрел какой-то смысл, вступил в сговор с распущенными волосами, с изгибом тела и атласной кожей, и было в этом сговоре что-то отъединенное от всех, притягательное и порочное.
Когда Матильда сидела вот так с закрытыми глазами, казалось, что она в это время видит себя, как бы сама на себя смотрит с немым восхищением, и Павла уже знала, что так она может сидеть долго, может сидеть часами, не меняя позы, не скучая, ни о чем не думая.
Ей не нужно думать. Она просто есть.
Павла еще раз взглянула на нее и усмехнулась без осуждения. И ловко начала пилить двуручной пилой одна.
Пришел Афанасий, поставил у стены ведерко с краской, направился к Павле, взялся за свободный конец пилы. Пила, ни разу не споткнувшись, пошла быстрее.
Матильда неторопливо поднялась, ушла в дом.
— Надолго она у нас? — кивнул в ее сторону Афанасий.
— А сколько захочет, — ответила Павла.
— Не похоже, чтобы такая топилась, — недовольно сказал Афанасий.
— А тебе-то что? — насмешливо спросила Павла.
Они допилили бревно. Павла прислонила пилу к козлам. Позвала:
— Пошли ужинать.
С крыши соскочил рыжий кот и, задрав хвост, солидно зашагал за Павлой.
Афанасий умылся из рукомойника, привешенного к стволу старой черемухи, и, утираясь, вошел в комнату.
— Я там краски принес, — сказал он. — Оконные наличники подновить.
— Простые-то теплее глядят, — возразила Павла.
— У всех крашеные, — сказал Афанасий. — И мы других не беднее.
В другой комнате Матильда лежала на кровати поверх расшитого птицами покрывала. Перед кроватью уселся кот и смотрел на Матильду зелеными, хитрыми глазами.
— Ты почему рыжий? — спросила у него Матильда.
Возмутился кот, дернул хвостом и пошел тереться о хозяйкины ноги.
— А у Ивана однорукого сын из армии вернулся, — сказал Афанасий. — Гулять будут.
— Часто у вас гуляют, — сказала Павла.
— Живут хорошо, — сказал Афанасий.
— Да, сыто живут, — сказала Павла.
Она неторопливо собирала ужин.
— Я вот думаю — не пустить ли нам теленка в зиму? — размышлял Афанасий.
— Можно и пустить, — согласилась Павла.
— Спички куда-то делись, — похлопал себя по карманам Афанасий.
Павла достала из фартука коробок, протянула мужу.
Муж сказал:
— Мне председатель говорит: не хочешь ли ты, Афанасий, на совещание механизаторов поехать? А я ему: нет, говорю, не хочу.
— Мог бы и поехать, — сказала Павла. — Новое бы что узнал.
— Про новое в газетах напишут, — сказал Афанасий. — А у нас и дома дел полно.
Павла не возражала. И в самом деле, и огород, и сад, и скотина, там подремонтировать, там залатать. Хватает дел.
— Еще бы сена прикупить пудов пятьдесят, — сказал Афанасий.
— Можно и прикупить, — сказала Павла. Постучала в косяк двери: — Матильда, ужинать!
Матильда неслышно появилась в дверях, постояла, неслышно села к столу.
Вкусно пахло тушеным мясом.
Ели без аппетита, молчали.
Афанасий не выдержал:
— Леший знает, что за бабы! На двоих — ни одного слова не молвят!
— А и в самом деле, — заулыбалась, заторопилась, заизвинялась Павла, — задумалась чего-то, а о чем — и сама не знаю. Как говядинка, утушилась?
— Хороша, — признал Афанасий. — Только перцу многовато. А чесночку бы поболе.
— А у нас вот Верка Стриженая мастерица говядину готовить, — сказала Павла. — Тот же перец положит, тот же лист, а вкус наособицу, и хоть тресни, а так не сделаешь.
— Секрет знает, — сказал Афанасий.
— Да нет, все на виду, — сказала Павла.
— Во времени секрет, — сказал Афанасий.
— Разве что во времени, — сказала Павла, отсутствуя. И тут же снова спохватилась: — Чай пить станешь?
— Лучше квасу, — сказал Афанасий, — а то жарко. Пойду прохлажусь, покурю немного.
Он вышел.
Павла и Матильда остались за столом. Не ели, сидели, молчали. На лице Павлы проступило недоумение.
Матильда одним пальцем гладила кота. Кот щурился, нервно вздрагивал.
Павла посмотрела в окно. Увидела, как к забору подошла соседка Мария, как остановилась Мария и тихо глядела на что-то. Павла поднялась и вышла из дома.
Афанасий колол дрова. У забора, за его спиной, стояла Мария и неотрывно смотрела на него.
Афанасий выпрямился, потрогал лезвие топора ногтем, пошел в сарай наточить.
Павла подошла к Марии, помедлила. Мария все не замечала ее. Павла спросила:
— Любишь его?
Мария вздрогнула, повернулась к Павле, выпрямилась, хотела вызовом прикрыть застигнутую врасплох боль, но Павла с таким странным сочувствием глядела на нее, что как-то уже незачем, не от кого стало защищаться. Мария стащила с головы платок, будто он ей мешал, будто только он и виноват был во всем, и пошла, а платок тянулся за ней по земле.
Матильда осталась лежать на покрывале с вышитыми птицами, а Павла пошла на каждодневную полуденную дойку.
— А что, бабы, — спросила Павла, — председатель у вас ничего не собирается строить?
Было сейчас в Павле что-то насмешливое над собой, и непонятно было бабам, то ли всерьез она говорит, то ли так мелет.
— А что нам строить? — ответила Палага. — Школа есть, клуб есть, больница есть.
— Завод какой-нибудь, — с ходу предложила Павла.
— Какой еще завод? — удивилась бабка Гланя.
— Или стадион, — тревожно посмеивалась Павла.
— Скажешь тоже! Мяч-то гонять и так места хватает, — отмахнулась Домкратиха.
— Или какой-нибудь пере-мото-кат… — на ходу выдумала Павла.
— А чего это? — полюбопытствовала Исидора.
— А я знаю? — сказала Павла. И уже не улыбалась. — Штука какая-нибудь… Какой раньше не было.
— Зачем? — спросила Палага.
Глаза Павлы потускнели, смотрели в сторону и ни на что.
— Зацепиться бы мне… — медленно сказала Павла. — Зыбко мне под ногами…
— Мудришь, Павла! — укорила Домкратиха. — В твои-то годы — смех ведь!
— А чего уж в мои-то годы — человеку себя и уважать не нужно? — больше не другим, больше самой себе говорила Павла.
— Вона как! — сердито отдулась Исидора. — Нас, по-твоему, и уважать не за что? Полмира, поди-ка, кормим!
— Так, бабы, так! — жарко согласилась Павла. — Верно, все верно вы говорите! И я всю жизнь ваш хлеб ела… Хотя, поди, и вы моими руками кой-где пользовались!
— Да мы разве что, — примирительно сказала Домкратиха. — Тут никто сказать не может, все работают.
— Сама родом из деревни, а гляди-ка — носом водишь, — удивилась бабка Гланя.
— Нету здесь моей нужности, — с тихой силой проговорила Павла. — Нету моей нужности, хоть что тут!
— На шоссейке-то лучше, что ли? — насмешливо спросила Палага, поплевывая семечками.
— Там — дорога, — не очень понятно сказала Павла. Вздохнула: — Там я при деле.
— Ну, и что — дорога? — уставилась на нее Исидора.
— Нет ей конца, дороге… — прищурилась вдаль Павла. — Идешь по ней, идешь, и вот нету ей конца…
— Конечно, у кого к чему сердце лежит, — согласилась Домкратиха. — У кого преданность земле, а у которого машине, а я так всю жизнь с телятами…
— Ты, Павла, про дорогу теперь и думать забудь, к нашему труду возвращайся, — посоветовала, потребовала бабка Гланя.
— Бабоньки, да ведь не про то я! — опять начала свое Павла. — Мне никакой труд не в новину. Я ведь про нужность говорю, про идею вроде самую главную, чтоб была необходимость во мне позарез… Тут уж все стерплю, тут хоть лоб расшибу! Ну, был бы у вас колхоз никудышный, так я бы у вас, может, председателем стала. А то так-то мне что ж теперь на готовом-то!