Страница 4 из 15
— Раньше ты соглашался, — иронически напомнила Ирина.
— Не сразу все поймешь, Иринка.
— Тебе что-нибудь сказал директор?
— Нет… Никто ничего не говорил. Все давно знают, что мы работаем последние дни и уезжаем. По-моему, ребята из десятого Б готовят нам подарок, а Борька грустно посматривает на рысью шкуру. Вот увидишь, преподнесет ее нам. Бедный Борис, какая жертва с его стороны — не каждый охотник может похвастаться убитой рысью… Ну, черт знает — не могу я уехать! Не отпускает меня этот городишко — вроде и смотреть не на что, а пристал к душе, отрывать больно… Леса-то какие кругом… Но и не в этом дело. Да, да, не в этом… Все эти дни меня преследует чувство, что я не сделал здесь чего-то важного.
— А я? Обо мне ты не хочешь думать?
— Ты тоже должна остаться.
— Здесь?! Пусть сначала заасфальтируют улицы!
Алексей вздохнул.
— Видишь ли… Я понял одну штуку: я — рабочий. И мой диплом учителя ничего не меняет, я все равно остаюсь чернорабочим. Понимаешь — чернорабочим! И я не должен искать места почище — я должен делать его чистым…
— Все это слова, Алешка… Слова для учеников.
— Нет, это сущность. Если хочешь — призвание.
— Мы стали и говорить и думать по-разному. Отчего это, Алексей? — спросила Ирина и добавила с неожиданным раздражением: — Может, хватит сидеть на этой горе?
Они молча спустились в город. На площади Ирина сказала:
— Посмотри — памятник великому человеку подпирают пожарные гаражи. И это в самом центре!
Алексей кивнул, соглашаясь. С усмешкой, в которой перемешались ирония и досада, посмотрел вокруг. Ирина была права, городок выглядел захолустным. И этот же город на весь мир славится своей сталью. Впрочем, Ирину сталь не интересует.
Около трамвайной остановки дородная продавщица выкрикивала:
— Беляши! Беляшо́чки! Горяченькие!
Ирина тягостно молчала. Алексей предложил:
— Купим?
Но Ирина купила мороженое. Она развернула бумажку и рассмеялась. Алексей взглянул вопросительно.
— Подержи, пожалуйста, — протянула ему мороженое Ирина. Отдала и не торопилась взять обратно. Шла, стройная и слишком изящная. И чужая тому, что окружало ее здесь.
— Оно же тает, — забеспокоился Алексей. — Ешь!
Ирина покачала головой:
— Не могу. Оно завернуто только в бумагу, вафель там нет. Я не хочу портить платье.
— Что же я должен с ним делать?
— Выброси.
Но выбросить было некуда, улица не имела мусорных ящиков. Ирина сухо засмеялась. Алексей покраснел.
— Наглядная агитация? — спросил он.
— А почему бы и нет? — ответила Ирина. — Убедись, как эти мелочи портят людям кровь. И в конце концов это не мелочи. Если в городе двести тысяч жителей и ни одного молодежного кафе, — это не мелочь!.. Если в этом городе театр не имеет концертного рояля, — это не мелочь!.. Три года из своей жизни мы оставляем здесь, Алексей, и мое желание жить по-человечески законно. Я не хочу больше ходить в сапогах. Не хочу выслушивать от продавцов грубости. Я хочу бывать на хороших концертах, потому что меня, к несчастью, научили любить искусство и красоту… Или лучше я поеду на какую-нибудь стройку — там я буду понимать, что переношу лишения во имя будущего. А во имя чего — здесь?.. Даже часов во всем городе не сыщешь! На вокзале есть одни, но стоят с прошлого года… Зато все согласны с тем, что современный человек должен жить в культурной обстановке!
— Культуру тоже делают люди, — тихо возразил Алексей, с горечью думая о том, что за внешней правдой ее слов кроется что-то нечестное. И потому, что это нечестное вдруг оказалось в Ирине, думать об этом было невыносимо, и он внутренне отворачивался от этого и сосредоточивал свою боль на мысли о разлуке, которая теперь представлялась неизбежной.
— А по-моему, здесь не делают культуры, — говорила Ирина. — Неужели ты действительно остаешься в этой дыре?
— Я потому и хочу остаться, чтобы город больше не называли «дырой».
— Как я поняла, чтобы наставить в этом городе мусорных ящиков…
Алексей молчал.
— Просто ты не любишь меня.
— Ирина, ты отлично знаешь, что это не так.
— Я же зову тебя! — воскликнула она гневно. — Если ты не поедешь, я буду тебя ненавидеть. — Ирина побледнела, произнося эти слова. Он растерялся.
— Алешка, — позвала она тихо, — Алешка, не делай глупости. Это разрушит все…
— Мне хочется верить, что ты вернешься.
— Я не вернусь, Алешка.
Они долго стояли молча. Потом она сказала:
— Я жду тебя завтра. Поезд уходит вечером.
Он смотрел на противоположный берег озера. Там были горы и лес. Лес, повторяя очертания гор, поднимался волнами, и дальние волны были бледнее, и самая последняя сливалась вдали со спокойным небом.
Из-за склона показался пассажирский поезд, бока вагонов заблестели на солнце, и поезд стал похож на длинную желтую гусеницу. Гусеница бесшумно проползла по открытому месту и снова скрылась за лесом. На душе стало тревожно.
Алексей упрямо сжал губы и тревожно заглянул Ирине в глаза. Ответил:
— Я верю, что ты вернешься.
ГОРОД НА ЗАРЕ
Я врач «скорой помощи» и еду на вызов.
В нашей работе встречаются, как у нас говорят, ложные вызовы, и по некоторым репликам телефонного разговора я подозревал, что вызов, по которому еду, именно такого рода. Мне подумалось, что, может быть, в эту минуту я срочно необходим в другом месте.
Шофер Ахмат, молчаливый и загадочный парень, в свободное время читавший толстые медицинские книги, аккуратненько вел машину, огибая подошвы приземистых гор: горы разрывали город на много частей. Когда я приехал сюда после института, втайне довольный, что буду работать в большом городе, я был разочарован: одноэтажные деревянные дома, почерневшие от времени, высокие заборы… Со всех сторон за домами высились то лесистые, то лысые горы, и вначале я решил, что просто ошибся станцией. Лишь взобравшись на одну из лысин, я увидел в котловинах между горами все тот же город, на этот раз с белокаменным центром и частоколом заводских труб. По склонам так же взбегали темные домики, и я догадался, что и то, что я вижу отсюда, еще не весь город, что домики продолжаются и по другую сторону гор, и там тоже заводы, а весь город можно увидеть только с самолета или на крупной карте. В тот день я вдохнул грибной запах лесов, запах холодных родников и дымный запах труда. Теперь мне не нужно города, который пахнет иначе…
Как я и думал — вызов ложный. На такой-то улице, в таком-то подъезде лежит человек. Пьян вдрызг, в стельку, в лоск, в доску. Лежит у лестницы ненужной ступенькой. Те, кто спускаются вниз или поднимаются наверх, перешагивают через него. А сердобольная молодая девушка стоит над ним со стаканом воды. Я догадываюсь, что это она звонила в «скорую помощь».
Порой меня приводит в бешенство поразительное всепрощение женщин. Мой приятель, доктор Сачков, утверждает, что из обращающихся к нему с бытовыми травмами лиц третью часть составляют женщины, избитые мужьями. Да и самому мне не раз приходилось сталкиваться с этой мерзостью: сегодня пьяный супруг измывается над женой, а завтра на такси сопровождает ее в хирургический кабинет и выглядит более внимательным, чем в медовый месяц; и жена, довольная публичным вниманием мужа, рассказывает, что ненароком упала с лестницы и ребро себе переломила. Впрочем, моя заботливая девушка была очень молода и опыта в таких делах не имела.
— Дайте воды, — сказал я.
Девушка с готовностью протянула стакан. И вода, и стакан были хрустально прозрачны, и девушка была похожа на «Шоколадницу». Щеки ее алели — ей нравилось оказывать помощь.
— Не стакан, а ведро, — проговорил я с сарказмом.
Мой сарказм вряд ли понятен ей, но она вспыхивает и бросается выполнять просьбу. Приносит полное ведро воды, и я с удовольствием выплескиваю его на голову пьяницы.