Ведьмины камни

Заскрипела дверь, в душноватом тепле избы повеяло морозной свежестью со двора.

– А я что говорил! Они Добромышль заняли!

Согнувшись в низком дверном проеме, в княжью избу вошел Кари Щепка – рослый, худой. Морщины на загорелом лице придавали ему сходство с тонкой сосной в трещинах коры.

Мистина лежал, вытянувшись во весь свой немалый рост – три локтя да две пяди – на медвежине, покрывавшей постель.

– Заняли? – Мистина сел. – Мирно заняли? Людей побили?

– Драки не было, Крепимир их так впустил. Да и куда ему было деваться, дружины-то нет. Засядут теперь в городце, поди-ка вытащи их оттуда!

Зима, обещавшая быть спокойной и скучной, принесла мятеж варягов. Храбрости Кари было не занимать, но он больше привык исполнять чужие решения, чем принимать свои, поэтому очень обрадовался быстрому появлению Мистины в Вышгороде. Однако приказа немедленно выступать навстречу мятежникам Мистина не привез; дружина оставалась на месте, лишь упражнялась усерднее обычного.

– А зачем их тащить? – Мистина спустил ноги на пол и пригладил волосы. – Поедят они в Добромышле всех коров, а дальше что? Это мы теперь их там запрем, вот они и у нас в руках.

Чего-то подобного он и ожидал: ясно было, что мятежные варяги, утомленные зимним переходом от Сожа, постараются занять какой-то из городков к северу от Вышгорода, закрепиться там и отдохнуть. Любеч или Вышгород – сильные крепости с дружиной – им были не по зубам, но не составляло труда попасть в Троеслав или Добромышль, родовые городцы, защищенные лишь невысоким валом, где никакой дружины, кроме собственных жителей, не имелось. Мистина не видел смысла утомлять своих людей переходом по заснеженному руслу Днепра: варяги неизбежно придут к нему сами, и даже если пограбят несколько селений вдоль своего пути, беда невелика. Но они не глупы и понимают: если прольют кровь, то и самим пощады не видать. Эскиля, Хамаля и Гримара Мистина знал уже года три: это не глупцы, они не станут губить возможности для мирного исхода дела.

Вынужденное бездействие и самому Мистине давалось нелегко. Вышгород значил для него больше, чем просто Олегова крепость выше по Днепру. Оставив Эльгу в Киеве, в Вышгороде он оказался не дальше от нее, а ближе. В этой самой избе два года назад… Здесь она жила, когда, оскорбленная новой женитьбой Ингвара, порвала с мужем и покинула Киев. Сюда он, Мистина, приехал, уже под первым снегом, когда его перестали ждать. И здесь он добился того, о чем мечтал пять лет перед этим. Любовь Эльги упала ему в руки, как созревшее яблоко, которому собственная сладость не дает больше держаться на ветке.

С тех дней изба изменилась – Эльга увезла отсюда все свои пожитки, покрывала, занавеси, ларцы и ларчики. Весной, когда войско уходило на Дунай, Эльга перебралась в Киев и больше сюда не возвращалась. Только Ингвар останавливался здесь, если приезжал в Вышгород или направлялся куда-то мимо него. Но каждое бревно здесь напоминало Мистине о прошлом – о той поре, когда он был счастлив, и Эльга была счастлива, несмотря на все сложности этих двух лет между походами на юг и неопределенности будущего. Невозможно было спать на этой самой лежанке, которую он когда-то впервые разделил с ней, и не вспоминать. Заново перебирая в памяти все события этих двух лет – крупные, что свершались у всех на глазах, и те, о каких знали только он сам и Эльга, – Мистина снова убеждался, что поступил правильно. Да, он мог бы объявить Эльгу своей женой, а себя – князем киевским. И дружина, и даже кияне его поддержали бы – носительницей власти над Русской землей в глазах народа была Эльга, а он показал себя самым достойным ее. Но, как ни влекли его возможность обладать и Эльгой, и властью, и Русью, хватало ума понять – в тот день, когда он объявил бы себя их обладателем, все только началось бы. Ингвар не смирится – не такой он человек. Русская земля от Варяжского моря до Греческого оказалась бы вновь разорвана, они с Ингваром много лет воевали бы между собой, а потом любой сосед легко одолел бы ослабленного победителя. Вот и все, чего они с Эльгой добились бы, пойди на поводу у страсти…

Среди тайных мечтаний о княгине Мистина не забывал о деле. Вчера прибыли две сотни оружников из Витичева, в том числе конная полусотня печенега Айрама – он остался у Ингвара на службе после совместного похода на Дунай. В первый же день, прибыв в Вышгород, Мистина отправил десяток на север, к Любечу: велел обойти лесами вдоль русла Днепра и передать боярину Ведославу приказ готовить дружину к делу. Ведослав был человеком опытным – он состоял под началом Мистины в походе по Вифинии, был в Гераклее. После всех сражений он привел назад в Любеч не более трети того отряда, что оттуда уходил, но привез добычу и за два прошедших года набрал новых отроков, в основном из полян и северян. Передовые разъезды ждали появления мятежных варягов, чтобы вовремя предупредить Мистину и Кари.

– Еще денек подождем. Если они прочно там засели – будем разговаривать. А если дальше пойдут – здесь и встретим… А знаешь что? – Передумав, Мистина встал на ноги. – Я сам вперед проедусь.

Эта изба и эта лежанка навевали ему мысли об Эльге, но Мистина понимал: ему нужно думать совсем о другом. Мятеж варягов дразнил его возможностью решить одно дело, к которому иначе подступиться было бы сложно, и Мистина снова и снова прикидывал, рассматривая его с разных сторон, правда ли здесь будет выигрыш и чем грозит неудача.

Это дело стоило обдумать с холодной головой, подальше от этой старой медвежины…

Обе стороны – княжьи воеводы в Вышгороде и мятежные варяги в Добромышле – на следующий день выслали дозорные разъезды навстречу друг другу. Примерно на полпути они и встретились на заснеженном русле Днепра, который зимой превращался в широкую дорогу. Те и другие держали луки наготове, но обошлось без стрельбы: две горсточки всадников заметили друг друга еще до того, как сошлись на перестрел, придержали коней и выждали.

Вышгородский разъезд в этот раз возглавлял Уномир по прозвищу Волот, десятский ближней дружины Мистины. Понимая, что столкновение произойдет вот-вот, Мистина предпочитал полагаться на своих собственных людей. Завидев впереди конных, Уномир поднял над головой левую руку, показывая, что хочет поговорить. И поехал вперед, шагом, велев своим людям оставаться на месте. Посреди Днепра, под снегом похожего на обширное поле, расчерченное следами санных полозьев, ног и копыт, он был прекрасно виден со всех сторон.

Ему навстречу направился другой всадник. Вдоль Днепра дул морозные ветер, оба прикрывали лицо краем худа, натянутого поверх шапки, так что видны были только глаза. Тем не менее они узнали друг друга: вторым был Сёльвар Бешеный, знакомый Уномиру со времен первого похода на греков.

– Ты, Сёльвар! – Так приветствовал его Уномир. Сам он был из полян, но за десять лет в дружине Мистины овладел русским языком и мог свободно объясняться с варягами. – Вот и снова свиделись. Не ждали мы вас так рано. Говорят, вы соскучились у сожан и сорвались с места, не дожидаясь весны. Вижу, это правда. Свенельдич ждет в Вышгороде и будет рад услышать, что у вас случилось.

– Что у нас случилось! – огрызнулся Сёльвар. – Нас законопатили, глядь, в какие-то дыры убогие! Живем впроголодь, будто какие-то рабы, глядь! Мы этого терпеть не будем! Это мы победили греков для Ингвара, а он теперь нас и кормить не желает! Мы с него спросим, глядь!

Мужчина на четвертом десятке, Сёльвар всю жизнь провел в военных походах под стягом того или другого вождя; обычно в лице его отражалась бесшабашная веселость, за которой угадывалась скрытая жестокость, широкая ухмылка показывала отсутствие двух верхних зубов, а от внешнего угла больших глаз расходились такие прямые, глубокие морщины, что напоминали отпечаток птичьей лапы с четырьмя пальцами.

– Поедешь со мной и передашь Свенельдичу, чего вы хотите? – Уномир показал плетью себе за спину.

– Как бы не так! Чтобы вы меня взяли за жабры?