Бумажный Тигр 3

- Нет нужды, - отмахнулся Лэйд, - Я изучу их позже. А если они понадобится…

- Если понадобятся, вам останется только корить себя за недогадливость. Потому что в этот кабинет вы более не войдете. Ни вы, ни Крамби, ни кто-нибудь еще. Потому что после вашего ухода я намереваюсь запереть дверь и оставаться здесь, пока ситуация не… разрешится тем или иным образом.

Лэйд выругался по-полинезийски себе под нос.

- Не глупите, Розенберг! Вы сами только что корили старого Олдриджа во все корки за то, что тому вздумалось поиграть в отшельника, отдав корабль на волю волн, а сейчас сами намереваетесь повторить его фокус?

Розенберг холодно взглянул на него. Но очков не поправил. Сейчас они очень жестко сидели на его тяжелой переносице, не шевельнувшись ни на йоту.

- Это не отшельничество. Считайте это… формой изоляции.

- Весьма дурацкой, - буркнул Лэйд, не скрывая раздражения, - В этом был бы смысл, если бы в Конторе хозяйничали грабители. Но сейчас… Поверьте мне на слово, в этом здании нет безопасных углов. И всякая попытка спрятаться от опасности так же нелепа, как попытка договориться с пожаром или сторговаться с утечкой газа.

Розенберг вежливо улыбнулся ему, протягивая папку.

- Я опасаюсь не демона, мистер Лайвстоун. Я опасаюсь людей. Будьте добры… Передайте мистеру Крамби следующее. Если кто-нибудь из присутствующих в этом здании людей, равно как он сам или его ручной пес Коу, попытается взломать дверь и принудить меня к чему-то против моей воли, пусть перед этим попросит мистера Лейтона освободить шесть позиций в штате «Биржевой компании Крамби». Потому что, клянусь всеми существующими пороками и добродетелями, я выпущу все шесть пуль ни разу не задумавшись.

- Хорошо, - Лэйд покорно принял бумаги, двигаясь нарочито осторожно, чтобы не нервировать человека с револьвером в руке, - Впрочем, виноват, забыл кое-что…

- Что? – резко спросил Розенберг.

- Запонки, - спокойно пояснил Лэйд, - Любимые запонки мистера Олдриджа. Вы случайно не знаете, где я могу их найти? Может, в его кабинете?

Кажется, Розенберг едва не клацнул зубами. Его собственная звериная натура не отличалась тигриным хладнокровием, но Лэйду не хотелось бы увидеть ее в ярости.

- Кабинет мистера Олдриджа разобрали еще два года назад. Крамби распорядился сделать перепланировку, да так, чтоб от того не осталось ни одной доски.

- А запонки?

- Впервые слышу, чтобы у мистера Олдриджа водились запонки, - пробормотал Розенберг, - Он терпеть не мог украшений, даже практичных. Можете спросить у самого Крамби. Или у Синклера, он тоже присутствовал при вскрытии сейфа с его вещами. А теперь позвольте пожелать вам всего наилучшего, мистер Лайвстоун. Напоминаю, что дверь все еще находится за вашей спиной. И позвольте напоследок пожелать вам приятного вечера.

- Да, - сказал Лэйд, делая шаг к двери, - И вам.

[1] В 1882-м году английская эскадра под командованием адмирала Ф.Бичем-Сеймура совершила обстрел александрийских фортов, положивший начало англо-египетской войне.

[2] Великий Шторм – крупнейший ураган в истории Англии, возникший в 1703-м году.

[3] Сквоттер – человек, самовольно занявший здание для проживания или ведения какой-либо деятельности.

[4] (фр.) – «сводка».

[5] Джордж Фаулер Джонс (1818 – 1905) – английский архитектор.

[6] Мулюры – детали из гипса, имитирующие ручную лепку.

[7] Бристольский византизм – архитектурный стиль, популярный в Англии в 1850-1880х.

[8] С 1783-го по 1811-й года в Англии взимался «налог на шляпы», которым облагался любой головной убор. На всех «законных» шляпах изнутри ставилась соответствующая отметка.

[9] Броунисты – английская религиозная секта, основанная в 1581-м году Робертом Броуном, которая отрицала всякую церковную организацию, церковные чины, обряды и молитвы, считая, что религиозные убеждения должны быть ограждены от любой власти и насилия.

[10] «Велодог» - семейство популярных карманных револьверов под небольшой калибр.

[11] Каракка – тип больших океанских парусных кораблей, активно использовавшихся в Европе с XV-го по XVI-й века.

[12] Готэмские мудрецы (мудрецы из Готэма) – обозначение, данное англичанами обититателям деревни Готэм в Ноттингемшире, обозначающее недалеких и простодушных людей, персонажи детского стишка «Три готэмских моряка».

Глава 12

Лэйд никогда не относил себя к людям, страдающим от излишне чуткого обоняния. Если судьба распорядилась сделать тебя бакалейщиком в Миддлдэке, твоему носу не избежать закалки самыми разными запахами, некоторые из которых, пожалуй, позволительно было бы назвать неаппетитными, другие же комитет Адмиралтейства по вооружениям был бы рад поставить на службу в качестве отравляющих газов.

Несвежие сыры, прогорклое масло, испорченные консервы, прелое зерно – Лэйд привык ко всем этим ароматам, даже находя некоторые из них не такими уж чудовищными, как принято считать. Однако иногда даже его обонянию, немного закаленному работой в лавке, выпадали немалые испытания.

Как в тот раз, когда неуклюжий Диоген, отчего-то впавший в буйство, не раздавил в своих объятьях восьмифунтовый бочонок норвежской рыбы неведомого ему прежде сорта «лютефиск»[1], который удалось урвать за пару шиллингов в порту. Следующие две недели помещения «Бакалейных товаров Лайвстоуна и Торпа» источали столь сильные ароматы, что посетители не отваживались подходить к ним даже на двадцать ярдов, а старик Маккензи, лишь нюхнув воздух, не смог сдержать слез, что, по его словам, в последний раз имело место сорок шесть лет назад, когда он случайно обронил в канаву серебряную булавку.

Лэйд помнил многие скверные ароматы, которые его память отчего-то посчитала нужным сохранить. От Темзы поутру пахло жженым углем, несвежей рыбой и сырым, плохо выстиранным, бельем. От ночлежек Ист-Энда, заставленных бесчисленным множеством «четырехгрошовых гробов»[2] - тухлым мясом, мочой и джином. От корабельных трюмов – гнилостью, карболкой и рыбьими потрохами.

Возможно, это не были самые ужасные запахи из всех, что ему доводилось обонять, потому что Новый Бангор внес щедрую лепту в эту скверную коллекцию, регулярно пополняя ее все новыми и новыми отвратительными образцами.

Тяжелый, выворачивающий нутро запах, напоминающий запах мучных червей, забытых рыболовом в жестяной коробочке жарким днем. Этот запах он ощутил, вторгнувшись как-то раз в один подвал на окраине Шипси, в котором выводок туреху устроил себе логово и куда стаскивал свою добычу, предварительно перекусив ей сухожилия и ослепив. Должно быть, туреху, напуганные идущим по их следу Бангорским Тигром, сбежали еще неделю назад, не позаботившись захватить в путь заготовленную столь тщательно провизию. К тому моменту, когда Лэйд вышиб дверь, трое из похищенных ими были уже мертвы, а двое находились в таком состоянии, что благодарение судьбе за их спасение отдавало бы лицемерием. Он застрелил их, тех двоих, а дом сжег, но тот запах преследовал его до сих пор, слишком сильный, чтоб выветриться подобно прочим под ветром времени.

Тягучий кисловатый запах, похожий на аромат прелых яблок, пикантный и зловонный одновременно. Запах крови ламбтонского червя[3], которого Лэйд четыре ночи подряд караулил на старой скотобойне. Гигантская извивающаяся тварь длинной по меньшей мере сорок футов[4], наделенная силой гидравлического пресса, хитростью старого ворона и ядом кубомедузы[5], имевшая обыкновение навещать скотобойню, чтоб полакомиться теплыми коровьими потрохами, не гнушалась и человеческим мясом, находя его вполне нежным и аппетитным. Лэйду четыре ночи пришлось провести в зловонном закутке скотобойни, самому обмазавшись потрохами – чтобы на пятую, едва только ламбтонский червь явился за угощением, размозжить его череп удачным выстрелом из крупнокалиберного штуцера.

Пронзительный едкий запах, в котором угадывается формальдегид, камедь, крахмал и кленовый сироп. Не самый зловонный среди прочих, но от воспоминаний, которыми он окружен, делается стократ хуже. Источник этого запаха он обнаружил, вскрыв каморку одного незадачливого кроссарианца, вздумавшего припасть к мудрости Монзессера и имевшего неосторожность провести соответствующий ритуал. Лэйд не знал, в чем заключалась сделка, равно как и не знал ее условий. Не то незадачливый неофит ошибся, оскорбив чем-то Тучного Барона, не то нарушил свои обещания, не то что-то спутал в подсчетах. Как бы то ни было, Монзессер жестоко покарал его, превратив в приклеившуюся к стене гигантскую бородавку, источающую кровь, сукровицу и гной. Самое страшное, что внутри этой груды рубцовой ткани все еще пульсировала жизнь – уже не человеческая, наполненная одной только болью, но чертовски упрямая – и Лэйду потребовалось немало потрудиться, чтобы заставить эту жизнь утихнуть.