(Не) мой папа

Глава 6

Женечка

Выходные я хочу потратить на дом, Маришку и хорошее настроение, а никак не на мысли о боссе, оказавшемся извращенцем и козлом. Пусть катится к черту. Я ночью проревелась хорошенько, подушку слезами промочила насквозь, зато успокоилась и приняла действительность. Надо искать новую работу. Да — неприятно. Да — страшно. Но не смертельно. Справлюсь. Другие же как-то справляются?

Утром я вскакиваю за час до Маринки и решаю воспользоваться этим временем с пользой и удовольствием. Принимаю контрастный душ, а потом сижу на подоконнике и пью кофе, наблюдая, как за окном лениво кружится снег.

Интересно, чем сейчас занят Денис? Еще нежится в постели с любимой женой? Или уже встал и играет с сыном?

Эта мысли, как всегда, приходят внезапно и причиняют боль. После того как снова его увидела, у меня будто заново все раны открылись. Пожалуй, сад тоже надо новый искать. Чтобы больше вот так не сталкиваться, не мучить себя. И вообще переезжать на другой конец города. А еще лучше в другую страну, туда, где не будет шансов случайно столкнуться на улице.

— Мама, — из комнаты доносится голос Маришки.

Я проворно соскакиваю с подоконника, чтобы не показывать ей дурной пример, ставлю кружку в раковину и иду к дочери.

— Мой зайчик проснулся, — глажу ее по животику, когда она тянется. Она вся такая теплая и румяная ото сна, что меня затапливает непередаваемая нежность. Я целую ее в макушку и прикрываю глаза, потому что иначе не справиться с подкатывающими слезами, — давай вставать?

— Мультики будем смотреть?

— Нет, Мариш. У нас сегодня с тобой большие планы. Сейчас съедим самую лучшую кашу на свете.

— С мордочкой?

— С мордочкой, — киваю я. Ей нравится, когда я на манке вареньем рисую глазки, нос и рот, — потом будем разбираться в шкафу и выбрасывать старье. А потом поставим елку.

— Елку! — радостно кричит она и скатывается с кровати. — Побежали!

— Не так быстро, торопыжка. Сначала умываться и чистить зубы.

Я контролирую, как она управляется с зубной щеткой, умываю ее, и мы идем на кухню. Пока она копается в каше, я успеваю выпить еще одну кружку кофе, а заодно навести порядок и протереть пыль.

Потом мы перебираемся в прихожую. Я раскрываю створки шкафа и начинаю безжалостно вытряхивать все старье, которое давно не надевала. Какие-то курточки, о существовании которых я уже давным-давно забыла, устаревшая обувь, растянутые свитера из разряда «вдруг пригодится». Не пригодились. Значит, в помойку.

Маринка сначала хмуро наблюдает за моими действиями, а потом решает помочь. Я только успеваю вытаскивать из мусорных пакетов хорошие вещи, от которых она пытается меня избавить. Видя, что ее диверсии не имеют успеха, она переходит в свою комнату и начинает разбирать игрушки.

В общем, утро мы проводим очень весело и продуктивно — в коридоре стоит целая вереница пакетов на выброс.

Пока Марина спит после обеда, я мою полы и навожу порядок, быстренько замешиваю тесто на пирог и собираю старенькую искусственную елку. Высокую, почти до потока, немножко потрепанную, но очень любимую.

На этом хорошее заканчивается.

Дальше все одно к одному и по нарастающей.

Сначала у соседей сверху прорывает трубу, и заливает наш туалет. Пахнет канализацией. Пока я бегаю туда-сюда, пытаясь все убрать и минимизировать урон, у меня подгорает пирог в духовке. Теперь к вони из туалета примешивается запах гари и дымовая завеса. Я отскабливаю пригоревший пирог — умудряюсь порезать палец. Зеленки нет, йод, как назло, закончился, поэтому бегу в ванную, где у меня хранится лимонный спиртовой лосьон, и обрабатываю им рану. Пластыря тоже нет, приходится обматывать палец салфеткой.

Тут в комнате что-то падает и раздается звон бьющегося стекла. Перепугавшись до смерти, я бегу туда:

— Марина!

Оказалось, что она решила продолжить наряжать елку… и уронила ее.

Стеклянные игрушки разлетаются вдребезги. Маринка пугается и начинает реветь, а потом замечает мой окровавленный палец и вообще переходит на визг.

В этом бедламе я не знаю куда бежать и за что хвататься. А тут, вдобавок ко всему, раздается звонок в дверь.

— Кого там еще принесло? — ворчу я, обнимая Маринку.

Она все еще ревет и никак не хочет успокаиваться, и меня уже, если честно, начинает потряхивать.

Звонок повторяется.

— Секундочку, — кричу, целую дочь в макушку и иду открывать.

На пороге стоит женщина в серой куртке, с папкой под мышкой. Вся такая строгая, ухоженная, что на ее фоне я выгляжу нечёсаной замарашкой.

— Вам кого? — спрашиваю не очень приветливо.

— Евгения Андреевна? — с дежурной улыбкой интересуется она.

— Да, а в чем дело?

— Служба опеки.

— Эээ, — я не знаю, что сказать, только пялюсь на удостоверение, которое она мне показывает.

— Позволите? — уверенно подступает ближе, явно намереваясь войти внутрь.

Я стою как истукан, не понимая, что происходит, а за моей спиной продолжает вопить Маришка.

— Мы не никого не вызывали.

— Нам поступил сигнал о том, что ребенок живет в ненадлежащих условиях.

— В смысле? Все у нас в порядке с условиями! — возмущаюсь я.

А она смотрит на меня так снисходительно, что внутри все переворачивается. Дескать, много я вас таких «порядочных» на своем веку повидала.

— Я могу войти? — без единой эмоции наступает на меня, и мне приходится подвинуться с дороги, чтобы она могла войти в мой дом.

А дома… дома пипец. И это мягко сказано. Тюки с барахлом возле входа, вонища паленым, битое стекло и поваленная елка. И самое жуткое — ревущая испуганная Маринка, которую я умудрилась испачкать кровью, когда обнимала.

Раньше я только слышала фразу «внутри все оборвалось», а теперь прочувствовала каково это, когда от страха сводит кишки.

— Не обращайте внимания, у нас тут небольшой беспорядок, — старательно улыбаюсь, всеми силами изображая гостеприимство.

— Я заметила, — женщина неспешно раздевается, при этом наметанным взглядом скользит по сторонам, подмечая детали, — я могу пройти посмотреть?

— Да, конечно, — беру Марину на руки, и она тут же обнимает меня за шею.

— Вы пили? — внезапно спрашивает инспектор, принюхиваясь ко мне.

— Нет! Вы что?! Я просто палец порезала! Пришлось обрабатывать спиртом.

— Да? — она с сомнением рассматривает мою пунцовую физиономию, потом медленно кивает, — покажите комнату ребенка.

Это были самые страшные полчаса в моей жизни. Представитель органов опеки прошлась по всему дому. Мне пришлось подробно рассказывать о том, что за барахло в коридоре, почему в квартире воняет и откуда взялось битое стекло. Она с особой тщательностью осматривает комнату Марины. К счастью, там у меня полный порядок. Постелька свеженькая, игрушек много, одежда вся чистая и на местах.

После детской инспекторша заметно подобрела. Она долго разговаривала с Маришкой, которая, наконец, успокоилась и перестала плакать, с интересом наблюдая за незнакомой тетенькой. Дочка не подвела. Болтала без умолку, рассказывала и про сад, и про то, как мы с ней ходили в парк и в гости, и про то, как елку собирались наряжать, но она случайно ее уронила. Правда, разболтала и том, что я всегда поздно забираю ее из сада, и совсем сникла, когда прозвучал вопрос про отца.

— Нет у нас папы, — хмуро отвечаю я, обнимая дочь, — и никогда не было. Сами прекрасно справляемся.

Она делает еще одну пометку в бумагах и закрывает папку:

— В принципе, я удовлетворена результатами осмотра. Несмотря на некий беспорядок, жилищно-бытовые условия девочки соответствуют всем требованиям. Ее эмоциональное и физическое развитие в норме, финансовых проблем в семье нет. Я приду к вам через месяц, чтобы еще раз все проверить. Если все будет нормально — сниму с учета.