Тай? Потрясающе!

Толпа из срочно эвакуированных постояльцев перед высоченным отелем была неспокойна как муравейник. Люди озирались по сторонам, поднимали головы на свой отель, ужасались разбитым машинам, но страшнее всего выглядела трещина, прошедшая через двухэтажное здание, которая продолжала широкий разрыв в асфальте. В этом только что возникшем овраге виднелось как минимум две машины, но страшнее была чья-то рука, машущая через окно с места водителя. Кто-то пытался подать знак, но при этом абсолютно беззвучно. И амплитуда движений была небольшой. К тому же рука двигалась все медленней. Только она это видела или кто-то еще?

Мария увидела в толпе мальчика в глупой неудобной шапке и форме портье. Она крикнула ему, что в лифте застряли люди, он посмотрел на нее с пустотой во взгляде и каким-то животным страхом, но при этом (выучка!) постарался ответить вежливо – хорошо, мисс, если я увижу кому об этом сказать, я обязательно скажу. При этом он остался стоять на месте, рот его беззвучно открывался и закрывался, как у рыбы на берегу. С этим бесполезно разговаривать.

Внезапно она ощутила, что немного тянет низ живота – от длительного спуска и переживаний, наверное. Только этого еще не хватало. Где-то вдалеке над крышами домов поднимался нехороший черный дым. Очень далеко, но в разных сторонах слышались сирены (полиция? пожарные? медики?) На улице, на которой стояла Мария и еще несколько сотен людей не было никакого движения – улица была парализована и разорвана на части огромной трещиной и десятками разбросанных повсюду и в большинстве своем побитых автомобилей. Около некоторых стояли их владельцы, другие же были брошены. Откуда-то слышались стоны. Вдруг совсем близко, может быть, в нескольких кварталах всего, раздался взрыв. Вскоре показалось облако дыма, заорали сигнализации. Кто-то рядом предположил, что взорвался газ. «Сейчас повсюду начнется такое», все тот же знаток сказал это тихо, со знанием дела, и ему почему-то захотелось поверить.

А как же мы пойдем в ресторан сегодня? От этой мысли ей сначала стало стыдно – столько страданий вокруг, а она про ресторан – а потом сразу же без перехода дико страшно. Потому что того, с кем ей в этот ресторан можно было бы пойти сейчас рядом не было. Следующим осознанием стало то, что с ней нет ее телефона, он так и остался лежать в номере окончательно разряженный. А значит ни она ни ей никто не позвонит. А в этом хаосе, который все набирал обороты, оказаться без связи особенно нехорошо. «Спокойно! – одернула она сама себя, – Как-то жили люди до эпохи мобильников, как-то же пережили эвакуации мои бабушки и потом встретились! И я смогу. Что нужно делать? Оставаться там, где тебя оставили или где последний раз виделись. А это здесь, в отеле. Значит рано или поздно Глеб придет сюда и дальше все решится. Главное теперь никуда не двигаться».

Отдаленно послышалась серия взрывов, потом еще один поближе. Надо бы отойти от зданий, на всякий случай, не хватало еще, чтобы засыпало камнями, когда так удачно удалось избежать смерти в небоскребе. Кстати, отлично построенном – стоит и ни трещины, а в нем этажей 40, если не больше. «Там же люди в лифте, – вдруг вспомнила она, – надо кому-то сказать». Она запахнула кофту и пошла, выглядывая полицейского или какого-нибудь служащего отеля.

Как же ужасно смотрелась трещина в асфальте. Откуда-то снизу, как в банальном ужастике, поднимались клубы белого пара. И тут она поймала себя на том, что она – часть массовки самого настоящего фильма-катастрофы, только, кажется, тут все по-настоящему. И ей стало страшно. Где же Глеб, был бы он здесь, он бы уже все решил и все было бы хорошо. Но ничего, он точно скоро приедет, даже без такси он сможет добраться, он всегда великолепно ориентируется в городах. Только бы скорее, и только бы до вечера. Ей почему-то стало жутко от мысли, что ей придется ждать его в темноте на улице. Хотя, почему на улице, если толчки прекратились, то, может быть, всем разрешат вернуться в номера? Или как обычно поступают во время землетрясений? Кто-то же им разъяснит.

На глаза опять попалась страшная зияющая яма посреди улицы. Надо бы от нее подальше держаться, на всякий случай. Она аккуратно повернула, чтобы обойти перевернутую машину такси и вдруг остановилась, как пораженная молнией. На асфальте аккуратно, как будто ее специально поставили только что, стояла знакомая синяя наплечная сумка. Сумка Глеба. А его рядом не было…

Вижу = Верю

Глеб слышал шаги. Гулкие, как и положено в пещере, не просто шаги, как в городе, а абсолютно детализированные, где каждый звук оформлен симфонией других, вспомогательных звуков. Удар подошвой, и при этом еле слышное шипение сжимаемой резины подошвы, скрежет и шелест рассыпающихся песчинок, удар железных наконечников шнурков о кожу ботинка, скрип кожи… И все это всего лишь один шаг! И каждый шаг неповторим, потому что каждый раз – новое соприкосновение с поверхностью. Где-то камни, где-то деревянная стружка, где-то грязь или железная монета. Но с каждый шагом звуки становились чуть громче, чуть отчетливее и разнообразнее. Значит кто-то приближается.

Приближается? Идет сюда?? Супер! Надо подать знак, а то в темноте пройдут еще мимо, будет паршиво. Чем бы? Крикнуть? Но голос почему-то отказал, не удалось произнести ни одного звука. Даже свист или хрип не удался. Эй! Что еще такое! Глеб открыл рот, сухая, еле раздавшаяся дыра в теле. Губы разлепились как будто вскрылся бумажный пакет с молоком – с трудом и сопротивляющейся клейкой липкостью. Но внутри, в отверстии рта не было ни капли влаги, только сухость как в забытом на долгий летний отпуск пересохшем горшке с мертвым хвостиком герани. И ужасно большой, но слабый и твердый язык. Легкие с огромным трудом впускали воздух для натужного вдоха, но выпускали его не рывком, а также медленно, как будто ребра сопротивлялись выдоху, медленно давая опасть грудной клетке. Тело не смогло издать ни звука. И в голове возник испуг – вдруг не заметят, вдруг пройдут мимо и придется валяться тут одному, в темноте. Умереть???

Глеб постарался выгнуться, чтобы повернуть лицо навстречу шагам. Он слышал где-то, что глаза хорошо отражаются в свете фонаря, почти как у кошек, и это может помочь увидеть его. Тело не послушалось. Оно было парализовано. Мозг рождал приказ, тело напрягало мышцы в ожидании, но движения не было! Никакого вообще! Паника накрыла как черным одеялом из детской. Душа сжалась в точку и заметалась в пустой бесконечности черепной коробки. Поднять руку! Нет. Пошевелить пальцами ног? Нет. Левая рука? Нет. И даже боли – НЕТ!

Спасите! Увидьте меня! Я здеееесь!

Шаги совсем близко. Повернуться нет возможности, но тот, кто идет, он уже рядом, слева. Вот кто-то поравнялся с ним. Или почти. Дыхание Его, того, кто подошел, слышно. Луч его фонаря перечеркнул свод (метра четыре, не меньше), высветил железные пластины потолка, черный камень и серый бетон колонн арочных сводов, соскочил на стены. Постепенно удлиняясь и делаясь бледнее, луч лизнул левую стену и пропал в глотке длинного тоннеля на какое-то время. Потом изрыгнулся из него и стал приближаться, конденсируясь во все более плотный и оформленный пучок по правой стене, пока не замер справа от Глеба. Но не на полу, а на стене. Четкий упругий пучок света был собран и бил всеми своими фотонами в оформленный круг диаметром около полуметра, жадничая и не высвечивая ни сантиметра из окружающего пространства. Опусти, опусти фонарь вниз! На полметра всего! Пожалуйста, человек!

«Nothing». Голос был очень низкий, хриплый, как-будто изрыгающий каждый звук слова. И очень страшный. Но при этом знакомый и связанный с чем-то жутким и давно забытым. Что значит – ничего? Что он имеет в виду? Как это – ничего! А я? Я лежу здесь, эй, посмотри, в паре метров от тебя! Скотина, опусти фонарь, посмотри вниз, какого хрена ничего, совсем одурел что ли! Опусти фонарь!!! Сволочь!!!

Раздался шаг. Почему-то Глеб был уверен, что этот некто шагнул с правой ноги. А потом еще раз. И еще. А пятно света фонаря, направленного в упор на правую стену вдруг исчезло, оставив лишь воспоминание и быстро растворяющийся ореол, удаляющийся прочь. Созвучие каждого нового шага было все менее богатым, вскоре превратившись в тусклые шлепки. И стало вдруг понятно, что как только эти звуки пропадут, уйдет и надежда на жизнь. И тогда пропал страх. Но пришла легкость. И тогда с каким-то неимоверным, нечеловеческим напряжением Глеб медленно повернулся и упираясь всеми остатками откуда-то все же появившихся сил, не ощущая ни колкого гравия под правой рукой, ни острой арматуры, больно упирающейся в его правое бедро, ни боли в прижатой инстинктивно к животу поломаной левой руке смог сесть. Потом, опираясь о правую стену, не с первого раза, но все же у него получилось встать и замереть около стены, бешено колотилось сердце и долго не получалось отдышаться. И только через несколько минут он отважился на свой первый робкий. И остановился от осознания собственной наглости и смелости, а еще от слабости и боли буквально везде. Он стоял пригнувшись, чтобы случайно не удариться в темноте в свод тоннеля, в душе распускалась надежда – если сделал один шаг, то хватит сил и еще на один. А значит можно и догонять этого невнимательного, но теперь почему-то ставшего близким незнакомца. Качнулся вперед и одновременно шагнул. И снова. А тот, кто был впереди с фонарем становился все дальше. Он шагал быстрее. И у него был свет.