Страница 3 из 11
А итог?
Вывалился из окна гостиницы.
Пьян был?…
Валентин вздрогнул.
Настенные часы протяжно отбили два удара.
Сразу с боем часов вошли в комнату молча, но уверенно, широкоплечие мортусы в мятых куртках. Четверо. Деловито прицелились к бронзовым ручкам. Богатый, однако, гроб у Сереги, друзья не пожалели, вдруг отметил про себя Валентин. Бронзовые ручки, резьба, защелки, фигурные выступы. Такую красоту и под землю?…
Впрочем, почему под землю?
До крематория, а там…
Он не стал додумывать, а что, собственно, там. Не все ли равно, что там, если отчаливаешь не куда-нибудь за бугор, как собирался отчалить Серега, а в вечность?
– Кто родственники? – обернулся на собравшихся бригадир. – Выносим?
Валентин кивнул.
– Берись, – приказал бригадир, и мортусы в куртках вцепились в бронзовые ручки.
– Погоди.
Валентин хмуро оттолкнул бригадира, присел между высоких табуретов и легко на плечах приподнял тяжелый гроб. Плевал он на выпученные глаза присутствующих. Какое ему до всех них дело? Медленно, как на разминке, выпрямился, поправил на плечах тяжелую ношу и сквозь сгустившееся изумленное молчание и разом порхнувшие в стороны недоуменные шепотки шагнул к широко распахнутой двери.
Кожаные куртки и длинные плащи изумленно прижались к ободранным стенам подъезда.
«Кто это?»
«А хер его знает. Может, братан. Похож».
«Ну, бык! Поднять такое!»
«Ты тише. Может, правда, братан».
Кто-то распахнул настежь двустворчатую дверь подъезда. Валентин по обшарпанной лестнице медленно, как в воду, вошел в плачущий рев траурного марша. Сразу было понятно, что играют не те лабухи, что каждодневно таскают жмуров. Профессионалы. У этих даже лица другие, прямо профессора из консерватории. А может, и правда профессора. Играли они от души, на разрыв сердца. Сереге бы понравилось. Серега уважал профессионалов. Сам был профессионал. Правда, жить хотел долго.
Гроб втолкнули в катафалк. Бригадир уважительно провел по лицу ладонью, поморгал удивленно:
– Ну, ты…
И покачал головой:
– В детстве, небось, на убой кормили.
Валентин не ответил.
Кормили как всех. Нашел о чем говорить. Картошка да хлеб, правда, молока вволю. А за то, что выросли крепкими, тетке спасибо. Это она вырастила и Серегу, и Валентина – безотцовщина. Собственно, участок Валентина в Лодыгино и принадлежал раньше тетке. Хороший участок. Не одного, а всех пятерых может прокормить.
Плач трубы…
Дальний, нездешний…
Хорошие лабухи. Им бы самим преподавать в консерватории. Может, и преподают. От такой музыки жмур расплачется.
И орган…
Как орган?
Откуда орган в крематории?
Валентин обернулся.
Понятно, не орган, а магнитофонная запись.
Как в кино.
Концерт в крематории.
Крематорий…
Слово-то какое-то не человеческое, глиняное.
Магнитофонная запись.
Конечно, запись.
Кто бы догадался поставить в крематории орган?
Впрочем, Серегины кореша, судя по его рассказам, и это могли.
«Пульс». Совместное предприятие «Пульс». Хрен знает, чем занимается этот «Пульс». О своих делах Серега всегда помалкивал, даже с братом не делился делами. А его нынешние кореша… Вон они какие. Все один к одному. Все видом из будущего. Таким еще жить и жить. А вот Серега – все. Не уберегся дурак Серега. Докопался до секрета долголетия и…
Ладно. Всем уходить. Одним под орган, другим под шорох дождя, какая, в сущности, разница?
Валентин остановился рядом с бетонным возвышением, что-то вроде простого подиума, на котором установили гроб, и не видел, как за спинами собравшихся, за молчаливыми кожаными куртками и длинными модными плащами, бесшумно распахнулась в стене узкая дверь. Невысокий плотный человек в строгом сером костюме, возможно, директор крематория, неторопливо осмотрел прощающихся. Глаза его были полны сочувствия. Рядом с ним бесшумно выпрямился, притворив за собой дверь, длинный сухой мужчина, возможно, администратор. Тоже оглядел собравшихся.
– А это? – вопросительно поднял брови директор крематория.
Администратор проследил направление его взгляда:
– Брат, наверное.
И повторил:
– Точно, брат. Очень уж похож на покойника.
Его слова прозвучали двусмысленно.
Директор крематория усмехнулся:
– Похож… Это ты хорошо сказал… Я как-то забыл о брате… Верно, был у Кудимова брат… И не просто брат, а чемпион!.. – директор со значением вздернул брови. – Только сюда-то он как попал?
Администратор пожал плечами.
– Узнал, наверное…
И похвалил:
– Здоров! Плечи, что надо. Виктор Сергеевич мне сказал, что он один поднял гроб. Без никаких. Поднял и все. И сам спустил к катафалку.
Директор крематория тоже пожал плечами:
– Гроб таскать… Говорят, у таких здоровяков всегда плохо с мозгами… Может, не те мышцы качают. А может, чего-то не хватает им в организме для постройки крепких мозгов.
И спросил как бы сам себя:
– А зачем ему мозги? Он не в шахматы играл, он катал борцов по ковру. Кто все-таки его сюда вызвал?
– Говорят, Анечка.
– Анечка? Вот дура! – удивился директор. – Это она зря. И он зря приехал. Зачем ему шататься по Питеру?
И распорядился:
– Сегодня же выдай ему урну.
Администратор развел руками:
– Да как сегодня? Вы же знаете, Николай Петрович, не получится сегодня. Гуськов запил. Вам докладывали.
– Скотина! – Николай Петрович облизал бледные губы. – Тогда завтра. Прямо с утра. Пусть Виктор Сергеевич этим займется.
И повторил негромко, издали внимательно разглядывая Валентина:
– Незачем ему шататься по Питеру.
– Кому? – не понял администратор.
– Кому, кому! Не покойнику же.
– Понял.
– То-то.
Еще раз издали оглядев Валентина, директор крематория неторопливо исчез в двери. Администратор прошел к подиуму:
– Будем прощаться?
Валентин кивнул.
Его широкая ладонь легла на скрещенные руки брата.
Вот она, вечность. Ни улыбки, ни тревоги, все путём, все покойно. Лежи, Серега. Не будет тебе больше таитянских баб, африканских слонов, не жить тебе в тени баобабов.
Защелкали блицы. В галогенных вспышках блеснул на руке покойного массивный золотой перстень.
И снова труба.
Нет, орган…
Какая, к черту, труба в крематории!
Сойдя по лестнице крематория, Валентин остановился у невысокой каменной оградки. Размял сигарету, закурил. Вообще-то он курил редко, но, получив телеграмму, купил в ларьке пачку «Мальборо». Он-то хорошо знал, что никакой вечности не существует. Даже сигарет на одну жизнь отпущено ограниченное количество. Выкурил свою норму, и все.
Он медленно курил и смотрел, как одна за другой отваливают со стоянки машины.
Толпа, разваливаясь на мелкие группки, всасывалась в «шестерки», в «девятки», в «вольво». Мелькнул пара зеленых «мерсов».
Не бедная, однако, толпа провожала Серегу. Для профессоров и знаменитостей, конечно, слишком молоды, да и откуда у профессоров «вольво» и «мерсы»?… Впрочем, и сам Серега… Всего-то бывший лейтенант госбезопасности, а жил вволю…
– Кудимов? Распишитесь, пожалуйста.
Валентин обернулся.
– Я администратор крематория. Вы уж извините, – сухие губы администратора сочувствующе сжались. – Из ценностей вашего брата. Вот, значит, перстень. Возьмите и распишитесь.
– Зачем это?
– У нас так принято. Все под расписку. А вам память о брате. Чтобы получить урну с прахом, приходите завтра с утра.
Добавил негромко:
– Сочувствую.
Ну да, урна…
До Валентина, наконец, дошло. Этот человек говорил не о чем-то там, а об урне с прахом Сереги. Утром он, Валентин, снова придет сюда, и ему, значит, выдадут урну.
– Спасибо, – тупо поблагодарил Валентин и, расписавшись, сунул перстень в карман. – У меня на утро билет. Но я, конечно, зайду.
– Если понадобится помочь с билетом, поможем.