Страница 44 из 48
Когда ближайший к мальчику гусь расправил крылья и подскочил, он машинально проделал то же. Около восьми его соседей уже несколько времени дергали клювами, и он подражал им, словно их действия были заразительными, и теперь вместе с той же восьмеркой он полетел по гладкому воздуху. В миг, когда он покинул землю, ветер пропал. Неугомонность и свирепость его сгинули, как отсеченные ножом. Варт оказался у ветра внутри, и внутри был покой.
Восьмерка гусей построилась в линию, строго выдерживая равные промежутки. Варт оказался последним. Они летели к востоку, где занимался слабый свет, и вскоре перед ними стало всходить яркое солнце. Далеко за простором земли оранжево-алая трещина пронизала гряду облаков. Сияние разрасталось, внизу завиделись соленые топи. Они открылись перед ним лишенными примет болотами или вересковыми пустошами, по воле случая ставшими частью моря, – их вереск, еще сохранивший сходство с вереском, сопрягался с морской травой, пока не измок и не просолился, и ветви его осклизли. Место ручьев, что текли бы сквозь пустошь, заняла морская вода, пробившая русла в синеватой грязи. Там и сям стояли на кольях длинные сети, в которые мог бы влететь невнимательный гусь. Они-то и были, как он догадался, причиной тех предостерегающих криков. Две-три свиязи свисали с сетей, и далеко на востоке человек, похожий на муху, с жалким упорством тащился по слякоти, чтобы собрать добычу в мешок.
Солнце, вставая, окрасило пламенем ртуть протоков и мерцающий ил. Кроншнепы, начавшие скорбно стенать еще до рассвета, теперь перелетали с одной травянистой отмели на другую. Свиязи, ночевавшие на воде, принялись высвистывать свои сдвоенные ноты, похожие на свист рождественских шутих. Против ветра поднимались с земли кряквы. Травники, словно мыши, прыскали в стороны. Облачко крошечных чернозобиков, более плотное, чем стайка скворцов, разворачивалось в воздухе с шумом идущего поезда. С веселыми криками снималась с сосен, растущих на дюнах, черная воронья стража. Всяких видов береговые птицы облепили линию прибоя, наполнив ее оживлением и красотой.
Заря, заря над морем и совершенство упорядоченного полета были исполнены такой прелести, что мальчику захотелось запеть. Ему захотелось влиться в хор, славящий жизнь, и, поскольку вокруг него крылья несли тысячу гусей, долго ждать ему не пришлось. Смех и музыка мгновенно пронизали караваны этих созданий, подобно дыму струившихся по небу грудью к встающему солнцу. Каждый отряд их пел на свой манер: кто проказливо, кто торжественно, кто чувствительно, кто с ликованием. Предвестники дня заполнили рассветное небо, и вот что они запели:
Стоял уже день, Варт прогуливался по неровному полю. Вокруг паслись товарищи по полету, выдергивая траву боковыми рывками мягких маленьких клювов, извивая шеи крутыми дужками, столь отличными от грациозных лебединых изгибов. И пока они так кормились, кто-то из их числа непременно стоял на страже, задрав по-змеиному голову. В недавние зимние месяцы, а то и в прежние зимы они разбились на пары, разбиение это сохранялось и там, где паслось семейство или целый летучий отряд. Молодая самочка, спавшая бок о бок с ним на грязевой равнине, была однолеткой. Она то и дело поглядывала на него умным глазом.
Мальчик, украдкой присмотревшись к ней, разглядел полненькое плотное тельце и приятные складочки на шее. Эти складки, как он краем глаза заметил, создавались разностью в оперении. Ряды вогнутых перышек отделялись один от другого, образуя подобие бахромы, которую он нашел очень изящной.
Наконец молодая гусыня пихнула его клювом. Она как раз была часовым.
– Ты следующий, – сказала она.
Не дожидаясь ответа, она опустила голову и тем же движением выдернула травинку. Так, кормясь, она постепенно отдалилась от него.
Варт стоял на часах. Он не знал, за чем ему должно следить, и не видел никакого врага – только и было кругом, что кочки да его пасущиеся сотоварищи.
– Что это ты делаешь? – спросила она, когда спустя полчаса ей случилось проходить мимо.
– Стою на страже.
– Да ну тебя, – сказала она, хихикнув – или правильнее сказать «гоготнув»? – Глупенький!
– Почему?
– Сам знаешь.
– Честно, не знаю, – сказал он. – Я что-то не так делаю? Мне непонятно.
– Клюнь следующего. Ты перестоял уже самое малое вдвое больше положенного.
Варт сделал, как ему было сказано, и ближайший гусь принял у него вахту, а Варт подошел поближе к гусыне и стал пастись рядом с ней. Они пощипывали траву, косясь друг на дружку бисеринами глаз.
– Я показался тебе глуповатым, – застенчиво сказал он, впервые решившись открыть птице свою истинную видовую принадлежность, – но это потому, что я, вообще-то, не гусь. Я был рожден человеком. По правде, это мой первый полет.
Она удивилась, но не сильно.
– Это бывает не часто, – сказала она. – Люди обычно стремятся стать лебедями. Последними у нас тут побывали дети короля Лира. Впрочем, насколько я понимаю, все мы из семейства гусиных.
– О детях Лира я слышал.
– Им тут не понравилось. Они оказались безнадежными националистами, и такие религиозные были – все время вертелись вокруг одной ирландской часовни. Можно сказать, что других лебедей они вообще старались не замечать.
– А мне у вас нравится.
– Я так и подумала. Тебя зачем прислали?
– Учиться.
Они попаслись в молчании, пока его собственные слова не напомнили ему кое-что, о чем он хотел спросить.
– Часовые, – сказал он. – Мы что, воюем?
Она не поняла последнего слова.
– Воюем?
– Ну, деремся с другим народом?
– Деремся? – неуверенно переспросила она. – Мужчины, бывает, дерутся – из-за своих жен и так далее. Конечно, без кровопролития, – так, немножко помутузят друг друга, чтобы выяснить, кто из них лучше, кто хуже. Ты это имел в виду?
– Нет. Я имел в виду сражения армий – например, с другими гусями.
Это ее позабавило.
– Интересно! Ты хочешь сказать, что собирается куча гусей и все одновременно тузят друг друга? Смешное, наверное, зрелище.
Тон ее удивил Варта, ибо он был еще мальчиком и сердце имел доброе.
– Смешно смотреть, как они убивают друг друга?
– Убивают друг друга? Гусиные армии, и все убивают друг друга?
Медленно и неуверенно она начала постигать эту идею, и по лицу ее разлилась гадливость. Когда постижение завершилось, она пошла от него прочь. И молча ушла на другую сторону поля. Он последовал за ней, но она поворотилась к нему спиной. Он обошел ее кругом, чтобы заглянуть ей в глаза, и испугался, увидев в них выражение неприязни – такое, словно он сделал ей некое непристойное предложение.
Он неуклюже сказал:
– Прости. Я не понял.
– Прекрати эти разговоры!
– Прости.
Немного погодя он с обидой добавил:
– По-моему, нельзя запрещать человеку спрашивать. А из-за часовых вопрос представлялся естественным.
Оказалось, однако, что разозлил он ее донельзя.
– Сейчас же прекрати эти разговоры! Хорошенькие мысли, должно быть, тебя посещают, мерзость какая! Ты не имеешь никакого права говорить подобные вещи. Разумеется, у нас есть часовые. Здесь водятся и кречеты, и сапсаны – ведь так? – и лисы, и горностаи, да и люди с сетями. Это естественные враги. Но какая же тварь дойдет до такой низости, чтобы разгуливать целыми бандами и убивать существ одной с нею крови?
5
Перевод С. Степанова.