Вопль археоптерикса

Мы сидели, прилипнув к окнам, в фюзеляже, нагревающемся почему-то все сильнее, а то, что удавалось разглядеть за иллюминаторами, совсем не казалось окрестностями Берлина.

– Рамфоринхи? Или птеродактили? – говорил между тем Проша, будто не слыша мой вопрос. – Насколько я помню, и те, и другие, могли быть небольшими. И все они, как ни странно это сейчас звучит, давно-давно вымерли. Но выглядят очень живыми.

Да уж, определенно живые. В иллюминатор буцкнулось существо и теперь сползало, приплюснувшись и повернув голову. Оно сглотнуло, жрать хочет. Кого? Ясное дело, меня, кого же еще. Маловата будешь, обожрешься ведь. Разве в наше время такие водятся? Кажется, я таких тварей в Большой советской энциклопедии видел. Мозг выдал паническую дробь: «Рамфо… кто?! Твою мать! Куда мы попали?!» Однако я слизал с губ пот, катящийся градом, и твердо произнес:

– Штурману определиться с местонахождением. А ты, Прохор, давай, докладывай все известное о Берлинском зоопарке.

– Есть хочется, – невпопад вставил радист.

– Да нет, не зоопарк это, – виновато протянул Проша. – Ну что вы, какой же это зоопарк? Где же аллеи, вольеры, наконец? Нет, это дикий лес. Да и не держат таких зверей в клетках, говорю же, вымерли они. Мне кажется… мы ведь хотели Гитлера в прошлое отправить… машиной времени. Мы с вами машину времени везли. А вот так интересно получилось – сами здесь оказались.

Я даже не нашелся, что сказать. Интересно получилось! Детский сад на прогулке. Сейчас экскурсия закончится, сядем в автобус и домой поедем, или попутку поймаем… эх, Проша, Проша. Вот оно откуда чувство, что немцев нет поблизости… Машина времени? Прошлое, говоришь?

– Галюченко, доложи обстановку сверху, – сказал я, прикинув, что он повыше сидит. Ну, какая-никакая высота, начинать с чего-то надо.

– Есть доложить, – Галюченко исчез в своей верхней будке. Крикнул оттуда: – Лес, товарищ капитан, кругом лес. Противника не наблюдаю. Но и не видать ничего.

Немцев не видно, это отлично… Лес… Но почему светло-то?!

Прошлое… Может, физик ошибается, и мы вообще на том свете?! Черт. Сбили ведь нас. Может, нам только кажется, что мы живые? Ржем сидим, елки разглядываем… а только что ведь темно было. Наверное, в раю, раз светло. А физики в рай не верят, поэтому Прохор и молотит про прошлое… Вот откуда точно не возвращаются. Мороз по коже. Стало не по себе от этой мысли. Я посмотрел на экипаж.

И рассмеялся – стоп! А Константин про покушать-то не забыл! Я перевел дух. Нечего тут панихиды разводить, – одернул я себя и скомандовал:

– Галюченко, прикрываешь сверху из своей будки. Остальные – выходим, осматриваемся, радист выдвигается к хвосту, штурман – к носу. Я выхожу замыкающим. Сразу докладывать обстановку. Прохоров в фюзеляже остается.

Мы осторожно выбрались из люка. Константин стал пробираться через завалы направо, Алексей – влево. Да, ни души вокруг. И жарко, будто вошли в парную. Морды у нас, в полном нашем, летном, обмундировании, красные и хмурые. Я видел, как вокруг Алешки закрутились какие-то насекомые, мохнатые и веселые – судя по их пляске.

Подозрительный лес звенел подозрительным звоном. Раздался утробный длинный рев. Порадовало, что издалека. Но ему ответил другой. Голые крыластые твари носились с криками над Ланкастером.

Как-то сразу стало понятно – не ошибся Проша. Нет здесь никаких немцев, только проблем от этого меньше не стало. Я пытался осмотреться, но сквозь зелень много разглядеть и не удавалось. Лес стеной. Я сплюнул. Черт бы побрал этот лес! Машину надо поднимать, вот удастся ли…

Но не так все плохо оказалось на первый взгляд. Ланкастер стоял на шасси – это очень хорошо. Но стоял, подгребя под себя мясистую, напоминавшую силос, массу, въехав в нее всей тушей, что уже хуже – как теперь из нее выбираться, спрашивается. Похоже, растительность здесь, пусть и высоченная, но мягкая. Когда садились, самолет смял ее фюзеляжем в кашу, не получив видимых повреждений. Ну и спружинило на последних метрах, что немаловажно, а то пробороздили бы вон до тех елок – совсем недалеко от носа Ланкастера росли частоколом высоченные деревья. Просто повезло в такую гущу сесть.

Я приказал Галюченко спускаться, раньше него из люка выбрался жизнерадостный Проша.

Взглянул на экипаж – все по местам, как приказано, похоже, только один я стоял и глазами хлопал, но пора бы уже определиться, что делать. Н-да. А что делать, это вопрос.

– Немцев, похоже, нет, – сказал я. – В охранении остается Галюченко. Мы с Морозовым осматриваем машину, Климов – назад в Ланкастер, проверяешь состояние рации. Проша…

А Проша уселся рассматривать какой-то куст особо ядовитого цвета. Пусть сидит, какая от него польза? Но физик тут же вскочил и двинулся вслед за нами.

Пробравшись через травяной заслон, держа ТТ наготове, мы обошли вокруг фюзеляжа и обнаружили за ним целую просеку. Точнее, сразу за самолетом открытое место выглядело как заваленная буреломом поляна. Сколько метров мы так по лесу пропахали? Ну да потом посчитаем, сейчас главное – машина. А вот ее крепко, все-таки, англичане построили – стоит среди кустов почти целехонькая. Если и были где повреждения, то в глаза не бросались. Дырки в плоскостях – это да, их мы сразу заметили – Юнкерс постарался. Но разворочено не в дребезги, может, набор крыла и не пострадал слишком сильно.

Подошел Климов:

– Рация проверена. Исправна. Только не ловит ничего.

– Так как же она исправна, когда не ловит? – возмутился штурман.

Но осекся, посмотрел на Галюченко, стоявшего тут же, у хвоста, с пулеметом, потом на Прошу, опять на Климова. Действительно, если все, как обрисовал Прохор, то чьи передачи слушать? Птеродактилей? Наверное, чтобы скрыть свой конфуз, Алешка разгреб руками ветки и забрался под фюзеляж. Крикнул оттуда:

– Бомболюк открыт!

Мы с физиком тоже полезли в гущу. Рядом с люком валялась помятая серая жестянка, в которой только Проша смог узнать боковину своей машины.

– Как же так? Она же сработала? Как же могла развалиться еще в самолете, если сработала? И что с заданием? – растерянно засуетился он, схватив жестянку.

– Да ладно, – попытался ободрить его Алексей. – Может, зацепилась сначала, обшивка отлетела, а остальное в целости осталось.

Проша согласился, хотя, наверное, только чтобы отвязались. А нам было не до его машины, мы подтащили подходящий обломок и полезли на крыло. Здесь разрушения выглядели посерьезнее. В одной из пробоин виднелся разорванный бензопровод – вот оно, почему левые моторы глушить пришлось. Задет фонарь кабины – иллюминаторы, какие выбиты, какие в трещинах, сколько – потом посчитаем. В общем, ремонт совсем не маленький требовался. Ну, а на что мы рассчитывали? Что в джунгли свалимся и тут же к полету готовы будем? Это вряд ли.

Н-да. Разбитые иллюминаторы, порванный бензопровод, обшивка, особенно на плоскостях, дыры по фюзеляжу, клепать, менять… По всем раскладам получалось, что вернуться домой нам будет непросто. Ботанический сад в центре Берлина «отменяется в виду всякого отсутствия правильности и упорядоченности, характерных для парковых зон и вольеров», как туманно сказал Проша. Поэтому надеяться нам не на кого, а самолету надо обеспечивать ремонт и взлетную полосу, значит, вставать на довольствие здесь все равно придется. Значит, еда и вода – задача номер один. Вот и получается, что надо заниматься ремонтом, а будешь заниматься черт знает чем. Я с тоской посмотрел в небо, в котором мельтешили и кувыркались эти странные голые твари. Их визг не прекращался ни на секунду.

– Экипаж, слушай мою команду, – сказал я в спины уставившихся на порванный бензопровод Кости и Алексея. Они повернулись, Галюченко высунулся из-под крыла. Проша обнаружился поблизости, с зажатой под мышкой жестянкой. Лица кислые, оно и понятно. – В связи с ремонтом приказываю разбить лагерь. Это задача первоочередная. Науке и штурману – определиться с местонахождением… и временем пребывания. Похоже, время пребывания – вопрос тоже актуальный. Галюченко – устройство на ночлег и кухня. НЗ раздавать буду только, если никого не поймаем. На разносолы силы не тратить, бросать в котел, что под руку подвернется. Радист и я займемся латанием дыр в буквальном и переносном смысле. Петр Иваныч, песни в неразведанной местности не распевать.