Вопль археоптерикса

Сейчас Бомбовоз молчал, прижав уши и прищурив желтые глаза. Нехороший признак. Но и беседа с новым начальством в лице Прохорова вызывала во мне скуку. Я пробуксовал пару шагов из вредности. Кота за ухом почесал, на руки его взял. Чувствую, зря. Кот напружинился, когти мне под кожу всадил. И короткими очередями принялся издавать недовольные утробные звуки. Алексей в это время, естественно, вперед вылез:

– Товарищ начальник, разрешите доложить, капитан Данилин и старший лейтенант Морозов в ваше распоряжение прибыли. Сержант Климов прибудет завтра по причине нахождения в наряде. Ефрейтор Галюченко отбыл в распоряжение зампотылу.

Вот ведь, я этого Прохорова начальником в шутку называл, а теперь как накаркал. Между тем, уже было не ясно, кто из нас кого держал, кот – меня, вцепившись в руку и подрыгивая задними лапами, или я кота – за загривок, который сначала мирно почесывал, а теперь ухватил намертво. Шкурой прочувствовал, что идея почесать зверюшку, пока мой штурман с физиком беседовал, была на редкость неудачной. А вопли Бомбовоз издавал все напряженнее.

– Да бросьте, пожалуйста, вы эти формальности. Я ведь говорил, меня Прохором зовут, – приезжий мягко улыбнулся, посмотрел на меня: – Вы ведь Михаил Юрьевич?

Оказывается, уже и имя отчество известно, мое дело ему еще до приезда показали. А может, и всех командиров экипажей, много ли нас в эскадрилье дальних бомбардировщиков? Черт… котяра обхватил передними лапами руку, как опытный борец, поудобнее, значит, залег гад… Он мне начинал надоедать. Я оглянулся в поисках подходящего каземата для Бомбовоза.

– Так точно, Прохор Алексеевич, – бодро отвечаю.

Открываю стоявший на земле пустой бак, бросаю туда кота и накрываю крышкой. Все смотрят на меня.

– Ну не надо по отчеству. – Прохоров со своего насеста, снизу вверх, взглянул на нас, встал, неловко качнувшись на длинных ногах, подпертых лавкой. Уронил этот свой котелок и рассмеялся: – Нам ведь вместе работать.

Прохоров поднял котелок, подошел к баку с Бомбовозом и открыл крышку. Я так понял, что он вздумал животное спасти. Зря. Кот повис на нем и в два прыжка оказался на голове. Физик самую малость побледнел, погладил неуверенно Бомбовоза, получил лапой и растерянно рассмеялся, уставившись на красные полосы на руке.

– Зверюга, – уважительно сказал он.

И так по-доброму он это выдал с Бомбовозом на голове, еще и «зверюга», будто мысли мои прочитал. В общем, не Прохором он сразу стал, а Прошей.

– Ну и вы… меня Михаилом Юрьевичем не наворачивайте, – ответил я.

Морозов, наверное, то же самое почувствовал, потому что сказал:

– Вас где разместили? Если что, то лучше к нам. Все равно к кому-то подселяться, землянок свободных нет.

– Прохор, и на «ты», – протянул вдруг решительно руку Прохоров.

– Михаил, на «ты», – кивнул я и осторожно снял притихшего Бомбовоза с его головы.

Алексей, улыбаясь, тоже руку протянул.

Глава 4. Плавучий мотоциклет

Вечером Морозов начистился, побрился, воротничок свежий пришил, еще раз в зеркало на физию полюбовался, ладонью щетину попробовал. Кивнул сам себе. Годится, значит. Никак на свидание намылился, к ближнему бою готовился. А морда сияла как чайник на кухне у Николая Семеныча. Гимнастерку дернул, увел за ремень. Да хорош, хорош, что суетиться-то, нервничает, что ли? Почему нервничает? Был он чуть ниже меня ростом, спортивный, отличная выправка, русые волосы под ежик. Подмигнул сам себе. Ну мог бы медаль прицепить – «За боевые заслуги» он получил, еще до того, как в мой экипаж попал – но не стал. Одобряю, не на парад ведь. Алексей обернулся, фуражку надел и сообщил:

– Пройдусь. До медпункта, – откашлялся в кулак, глянул исподлобья.

– Выдвигайся, – усмехнулся я.

Сообщает черт предприимчивый, чтобы не встретиться там. Нет, а с чего бы это нам и не встретиться? Хожу, к кому хочу… Сегодня я не собирался к ней, да. Даже вот не вспомнил. А Морозов отправился, и зло взяло. Я сел на кровати. Ну, что мне эта Софья Пална. Софья. Соня… примерился я. Подходит ей имя. Глаза большие, как у совы. Соня… Сонечка… Почему-то вспомнилось, как у землянки комэска опять ближе к вечеру пересеклись. Смешно встретились. Я туда, она – оттуда. Вылетела, снизу бежит, я не успел отступить. Ну, скажем так – будто не успел. Налетела на меня на верхней ступеньке, нос к носу, ладонью в грудь мне даже ткнулась, и близко так глаза ее эти растерянные. Серые или зеленые? Рукой пуговки на гимнастерке у себя поправила. Запястье тонкое. Пальцы в волосы запустила и губы скривила вопросительно. Потом вдруг улыбнулась, поняла, значит, что я дорогу-то перегородил, и пауза затянулась. Но не хитро улыбнулась, как Вера, не язвительно, как Анна обычно делала, будто без нее, понятное дело, жить не можешь. Не-ет, тут другое было, такое мелькнуло на ее лице, как если бы рада она мне одному, что ли. Что за улыбка такая. И дурацкая шутка моя показалась грубой. Опять чинно раскланялись, опять она дереву кивнула.

Я прошелся по землянке туда-обратно. Поднялся наверх. Закурил. Смотрю, Алешка у кухни с Верой поварихой, помощницей Николая Семеновича, снисходительно беседует. Попробуй не увидь, да и смех Верин колокольчиком далеко слышно. Федин выскакивает от Мухалева и замечание поварихе делает, а сам все лысину нервно вытирает, ревнует он ее страшно. Но, как говорит Галюченко: «Такой ширины организм женский тише смеяться и не может, ты хоть что ему делай, хоть сам комэск наряд вне очереди влепи!»

Ну, да Галюченко тоже неравнодушен к Вере. А Вера все Морозову борща подливает да второе с добавкой выдает, краснеет. А если он еще и пошутит, то ее на смех этот пробивает. Федин же облезть готов от злости. Такой вот треугольник с гипотенузой.

Морозов заметил меня, но сделал вид, что не видит. Только челюсть больно независимо вперед выехала. Я ухмыльнулся, вернулся в землянку, разделся, вытянулся на кровати и уснул. Пока проваливался в сон, успел решить, что во всем виновато ее имя. Соня. Мягкое чересчур. Вот меня и переклинило. Была бы она Фекла, например. Или Дарья. Да мне и так как-то все равно. Пусть хоть Айседорой Дункан зовется или Матой Хари… А вот Морозов пусть подальше от нее держится…

Проснулся я оттого, что кто-то меня тряс за плечо. Глаза открыл, темнотища. Тревогу проспал?!

– Тревога?! – рявкнул в темноту. – Проспали?!

– Тихо, не ори ты. Пошли, поможешь, по дороге все расскажу, – приглушенно ответил штурман, а сам вроде бы уже у выхода топчется.

Я выскочил за ним, одеваясь на ходу, и мы побежали вприпрыжку. А вокруг тишина, ночь лунная, черные тени от деревьев протянулись по земле, в глазах от них мелькало. Алексей говорил на ходу:

– Федин меня у Веры застал…

Я хмыкнул, споткнулся, чуть не улетел. Тем временем, уже подбежали к землянке комэска, сбавили ход. Пришлось уточнить для прояснения обстановки, за что отвечать придется.

– Шею тебе Федин намылил? Или ты ему?

– Да нет, – ухмыльнулся штурман. – Я к Верке в закуток за кухней зашел, а она целоваться ко мне. Тут Федин – схватил сзади, и тащить, я еле вырвался. Хотел ему в морду дать, чтоб офицера не хватал, а он убежал. Расстроился сильно, надо понимать. Слышно было, как драндулет свой завел, я подумал, на таран пойдет, что ли. А он рванул с горя в поля, в сторону деревни. Потом возвращаюсь я к себе, и черт знает, откуда комэск узнал уже, стоит и курит у землянки. Говорит: «На ловца, Морозов, и зверь бежит. Что за ночь сегодня такая удивительная, что за хождения? Федин вот мотоциклет с мостков чуть не утопил. Бери кого-нибудь ему в помощь, и отправляйтесь машину доставать, раз гуляете, и спать вам не нужно».

Вот я и подумал, тебя на помощь позвать. Климова будить – болтать потом много будет, а Галюченко пусть отоспится, вкалывал весь день вчера.

– А Мухалев что? – переспросил я.

– Сказал: «Действуйте, вылетов у вас, говорит, все равно не было, а виноватых утром искать будем, если сами не объявитесь»…