Роковые письмена

Так размышлял я черным октябрьским вечером, высматривая в запотевшем стекле тусклые пятна троллейбусных остановок, пока не появилось, наконец, оживленное театральное место. Пробравшись сквозь тряпочное мессиво пасажиров, я очутился на перекрестках спешащего к ужину города, не имея определенной цели. Хотелось только чего-нибудь искреннего, простого, без современных вывертов, с изменами, слезами, с длинными скучными разговорами, с тоской по настоящему, с завязкой, кульминацией и катарсисом.

Я подошел к стеклянному противогриппозному окошечку, почитал, заглянул справа, слева, принял к сведению, прошел дальше к торговцам билетами театра новой волны, потом к следующей, разукрашенной гримом зазывальной группе: выбор был богатый. Время еще оставалось, и я уже решил вернуться к началу маршрута, как вдруг ощутил на плече мягкое прикосновение.

- Не желаете провести вечер у нас?

Я повернулся. На меня смотрели спокойные, проникающие глаза. Я еще тогда, в самый первый момент, отметил именно глубинный, понимающий взгляд. И это мягкое, но уверенное прикосновение, и ровный, без заигрывания с клиентом, голос, и опять же глаза - темные, таинственные, обещающие. От растерянности я чуть было не повернулся и не ушел. Но что-то меня задержало на секунду, которой тут же и воспользовались:

- Сегодня у нас есть свободное место, - она протянула билет, а я его автоматически взял.

Билет был необычный, не из бумаги, а из плотного картона, закатанного полиэтиленовой пленкой.

-"ТЕАТР ОДНОГО ЗРИТЕЛЯ", - прочитал я вслух и усмехнулся.

- В переносном смысле, - разъяснила она.

"Вечерний спектакль", - я уже читал про себя, - "Начало в 19 час. 00 мин. Ряд -прочек. Место - прочерк." Я попытался взглянуть на часы, но незнакомка предупредила:

- Тут недалеко, время еще есть.

- Но здесь не указано...

- Место не указано, но это не важно .

Я перевернул билет и немного успокоился. Там стояла цена. Почему-то было крайне важным присутвие цены. Да и сама сумма подействовала как то благотворно. В ней было что-то материальное, будничное, основательное. Как будто, если бы не было цены, я бы не мог отказаться, а теперь можно сослаться хотя бы и на высокую цену.

Да, определнно, все это выглядело подозрительным. И напыщенное, неоригинальное название, и дурацкая картонка вместо обычного одноразового билета, и спокойный, уверенный голос незнакомки.

- Но что за пьеса сегодня, кто автор, какие актеры?

Она улыбнулась. Легким движением прижала картонку к моей ладони, подталкивая, мол, спрячьте билет в карман.

- Но может быть, для меня это слишком дорого.

- Не волнуйтесь, можно расплатиться после спектакля. Если не понравится, никто вас не упрекнет.

Она поправила жиденькую прядь за ухо.

- Мы не преследуем материальных целей. Для нас главное - зритель.

- Все-таки хотелось бы знать, что за пъеса? - я не сдавался.

- Вещь новая, неизвестная, но поверьте, очень талантливая, - она как-то особенно пристально посмотрела мне в глаза и добавила с новой интонацией, - без этих, знаете ли, современных вывертов, простая, в классическом стиле, вы ведь любите в классическом стиле? - и, не давая мне опомниться, прибавила - Вам по душе Чехов ?

- Вобщем да, но ему не хватает фантазии, - я откровенно начал привередничать.

Зря я это сказал. Теперь на ее лице появился настоящий интерес.

- Так, так, - глаза ее заискрились желтым уличным светом, - может быть, нечто булгаковское, с чертовщинкой, с раздеванием, с фейерверками?

- Булгаков - это не плохо, но слишком красиво...

- Слишком? - переспросила незнакомка, - Вы сказали - слишком, разве красота бывает "слишком"?

- Конечно, - меня уже несло. В конце концов, что за навязчивость у этих новых театралов, поделом, пусть будут поскромнее. -Слишком - это когда красиво, а душевной тонкости, человечности - не хватает.

- Да, да, как точно - она задумалась - Верно, остается Федор Михайлович, один на всю Россию.

Я неопределенно пожал плечами:

- Тяжеловат, неподъемен

- Все, все, не надо больше слов, вы - наш, наш зритель. Решайтесь.

"Но, но, но" вертелось у меня в мозгу, я пытался хоть как-то возразить, я уже был почти уверен , что здесь какая-то авантюра, и в то же время злился на себя , что не могу отказаться. Я оглянулся по сторонам в надежде на конкурента, мол, кто-нибудь подойдет еще, поинтересуется и перехватит последний билет. Да и было бы интересно послушать незнакомку при свидетелях. Уж в этом случае я, наверняка, рассмеялся бы и отошел в сторону. Но извне никто не подходил. Кто-то брал билеты, кто-то читал репертуары, а основная масса, равнодушная к театральному процессу, двигалась по домам. Более того, мне тогда показалось , что нас как бы обходят стороной, и между нами и остальным городом образовался небольшой упругий промежуток. Я поднял глаза к небу. Над городом висело тусклое желтоватое пятно.

- Так решайтесь,- незнакомка, не дожидаясь согласия, взяла меня под руку и с той же мягкой настойчивостью подтолкнула в нужном направлении.

Мы шли темным извилистым маршрутом. С центрального проспекта свернули под арку, во двор, потом проходными подъездами - в старый, с обшарпанными стенами домов, переулок, дальше - через дикий, заброшенный пустырь к подножию высотного здания, затем - снова дворами и, наконец, уперлись в грязное строительное пространство. Здесь незнакомка впервые, как мне показалось, занервничала:

- Вчера еще был проход.

Она потрогала перчаткой свежесколоченный забор и оглянулась в поисках обходного пути.

- Может быть, уже поздно?- с надеждой спросил я.

- Что вы , без вас не начнут.

Я от удовольствия скривился.

- Не удивляйтесь, для нас главное - зритель.

Она скорее проговорила, чем разъяснила, не зная, что предпринять.

- А вам не страшно? - решил я перехватить инициативу, воспользовавшись внезапным замешательством.

- Что? -она почти вскрикнула.

Я придвинулся поближе и положил руку на ее бедро. Я не знаю, зачем это сделал. Наверное, что бы успокоится самому. Под кожаной курткой чувтвовалось теплое тело незнакомки, и я наклонился еще ближе.

- Вам не страшно одной, одной в темном, пустынном месте с неизветным мужчиной?

- Мне страшно на сцене, - дребезжащим голосом ответила незнакомка и куда-то исчезла.

- Эй, - чуть погодя из темноты меня позвали, - пролезайте сюда.

Рядом, в двух шагах, я нащупал узкий проход и, щелкая пуговицами, протиснулся на ту сторону. Здесь ярко, как в театре, горел мощный с синевой прожектор. Я жмурился и краснел. На свету мне стало стыдно за допущенные действия в тени забора. Ведь я не предполагал, что она актриса, я думал - она обычный распространитель театральных билетов, билетер, а она - актриса. Выходит, там, с обратной стороны, я щупал настоящую актрису.

Она стояла в фокусе прожектора, стройная, женственная, с выразительными, подвижными чертами лица, отлично тренированными для изображения человеческих страстей. О да, она - прекрасная актриса, непосредственная, талантливая, живая. Как здорово она сыграла роль билетерши, с какой мягкой настойчивостью она вырвала меня из будничного жизненного потока. Но господи, что за времена, если сами актеры вынуждены завлекать зрителей к себе на представления?

Откуда-то сверху послышался железный скрежет, и в искусственном свете прожектора проплыла огромная ржавая бадья. Она медленно покачивала крутыми боками, разбрызгивая с неба парящие капли свежезамешанного раствора. Одна капля упала мне на плечо, и я принялся ее оттирать.

- Не мешкайте, - снова позвала незнакомка - здесь стоять опасно.

К счастью, мы вскоре выбрались наружу и погрузились во тьму.

Нечто в этом роде я и предполагал: мы остановились на задах старого особняка, бывшего раннее каким-нибудь важным трестом или конторой, а теперь арендованного очередным свежеиспеченным театром.