Огненный суд

– Видел бы ты ее, Джеймс… Как она двигается! Она любит танцевать, хотя, конечно, я ей этого не позволяю. Негоже это замужней женщине. Но как она грациозна, Джеймс, даже у себя на кухне. Знаешь, она грациозна, как лань.

– Что это были за юристы, сэр?

– Ты замечал, как законники похожи на грачей? Они держатся друг дружки и кричат: «Гаар-гаар!» Все выглядят одинаково. И все отправляются в ад после смерти. Ты знал об этом? И это еще не все…

– Рэйчел, сэр. Куда она пошла?

– Куда-куда? Прямиком в сердце гнездовья. Там, во дворе, эти порочные птицы собрались, как в парламенте. Я следовал за ней и видел, как она шла по саду, а потом вошла в здание из кирпича… Знаешь, Джеймс, там литеры в одном имени были так неумело выведены краской, да еще и криво. Образовалась здоровенная клякса, в которой утонула бедная тварь. Я мог бы соскрести краску, но времени не было.

– Тварь?..

– Даже муравьи – Божьи твари, разве нет? Господь перенес пару в ковчег – значит, считал, что их нужно спасти от потопа. Ох…

Отец замолчал, когда в комнату вошла Маргарет с хлебом. Она накрывала стол к ужину. Он следил за ней взглядом.

– А потом, сэр? – спросил я. – Куда она пошла?

– Я думал, что найду ее в комнате с муравьем. Вверх по лестнице. – Он говорил рассеянно, по-прежнему не сводя глаз с Маргарет. – Но ее там не оказалось. Никого там не было, одна только женщина на кушетке. Бедная, никому не нужная блудница. Поплатилась за грехи свои и понесла за них наказание.

Левой рукой он теребил запачканный манжет сорочки. Потер затвердевшую ткань, где засохла кровь.

Маргарет вышла из комнаты.

– Кто была эта женщина? – спросил я.

– Не Рэйчел, слава Всевышнему, нет-нет. – Он нахмурился. – Какая непристойно роскошная комната… Там на полу лежал ковер, такой яркий, что глаза режет. А над камином висела картина… Такая непотребная, сущее оскорбление в глазах Бога и человека.

– А женщина, сэр? – Я понимал, что он описывает один из своих кошмаров. Но главное, чтобы он сейчас успокоился и не кричал, проснувшись среди ночи, и не будил домочадцев. – Женщина на кушетке, я имею в виду. Она что там делала?

– Она была грешница, бедная глупышка. Выставила себя как распутницу всему свету напоказ. Разодетая в пух и прах. Платье желтое, как солнце, красное, как огонь. Еще там была карета с лошадьми. О, тщеславие, тщеславие… И все никчемно. Я ей глаза закрыл. Что еще я мог для нее сделать?

Шаги Маргарет слышались все ближе и ближе.

Лицо отца изменилось. Теперь оно не выражало ничего, кроме жадности. Он повернул голову к двери. На пороге появилась Маргарет с блюдом в руках.

– Садись за стол, Джеймс, – сказала она. – Ужин подан. Разве не видишь?

В тот день ничего больше мне от отца узнать не удалось. По опыту я знал, что после ужина с ним говорить бесполезно, по крайней мере, если ждешь осмысленных ответов. К тому же я не был убежден, что можно еще что-нибудь выяснить. Да и к чему? Память отца работала непредсказуемо, и он в его нынешнем состоянии мог скорее вспомнить события далекого прошлого, чем то, что случилось недавно. Если он вообще что-то помнил. Бóльшую часть времени он витал в облаках.

– Зайди позже ко мне в спальню, – пробормотал он, закончив есть. – Мы должны помолиться вместе, сын мой.

– Может быть, сэр. – На него было неприятно смотреть. Из уголка рта стекала слюна, а камзол был усыпан крошками. Он был моим отцом. Я любил его и почитал. Но иногда его вид вызывал отвращение. – У меня дела.

Мыслями я был далеко. Быть может, часть моих планов на вечер осуществима. Я подсчитал, что, если возьму лодку на Савойской пристани, смогу еще застать своих приятелей в таверне. А если повезет, и хорошенькую официантку тоже.

Соответственно, после ужина я оставил отца на попечение Маргарет. Мое благосостояние позволяло теперь держать двух слуг – Маргарет Уизердин и ее мужа Сэмюэля, бывшего матроса, который лишился части ноги, сражаясь за свою страну с голландцами. Сэмюэль впал в нищету, влез в долги, отчасти потому, что родная страна не смогла выплатить то, что ему причиталось. Как бы то ни было, он оказал мне большую услугу, а я оплатил его долги. В свою очередь, я верил, что Сэм и Маргарет служат нам с отцом из личной преданности, а не только за хлеб, кров и небольшое жалованье.

Все это меня устраивало. С Божьей помощью такое положение позволяло мне иметь хорошее мнение о себе. Я был самодоволен, как кот, который залез в кладовку и съел и вылакал все припасы. И, как тот кот, который потом сидит на солнышке и вылизывает усы, я полагал, что так будет длиться вечно.

Так что в тот день я не видел отца после ужина. Иногда я заглядывал к нему в комнату, когда он отходил ко сну, даже если возвращался поздно. Но не в тот вечер. Я не признавался себе, что злюсь на него. Из-за его сумасбродства я был вынужден отказаться от своих планов на вечер на реке. Хуже того, когда я добрался до таверны, мои приятели уже ушли, а хорошенькая барменша, как оказалось, вышла замуж и уволилась. Поэтому Маргарет, должно быть, укладывала его в постель, слушала его сбивчивое бормотание, которое ему казалось молитвами, и задувала свечу в комнате. Должно быть, она сидела рядом в темноте, держа его за руку, пока он не заснул. Я знал наперед, как будет, потому, что она всегда так делала. Я также знал, что отец предпочел бы, чтобы на ее месте был сын, когда он молился, и чтобы сын, его кровь и плоть, держал его за руку, а не служанка.

На следующее утро я решил отправиться в контору раньше, чем обычно. Мистер Уильямсон хотел получить записи с допроса в Тауэре как можно скорее. Помимо того, я запаздывал с переписыванием его корреспонденции в книгу писем. При этом мои обычные обязанности в «Газетт» тоже никуда не делись. Дел навалилась куча. «Лондон газетт», правительственная газета, выходившая дважды в неделю, которую печатал мистер Ньюком здесь же, в Савое, была еще одним детищем мистера Уильямсона, и он передал мне бóльшую часть повседневных обязанностей по ведению дел.

Отец уже проснулся. Он был у себя в комнате, Маргарет помогала ему одеться. Выходя из гостиной, я услышал его голос, низкий и звучный, раскаты которого были слышны издалека. Как и его тело, голос принадлежал более здоровому, сильному мужчине, у которого было все еще в порядке с головой. Я убедил себя, что нет времени пожелать ему доброго утра перед уходом.

Я не вспоминал об отце до тех пор, пока после обеда в Уайтхолл не явился мой слуга Сэмюэл Уизердин и не вошел без стука в кабинет мистера Уильямсона. Сэм был крепким мужчиной с обветренным лицом и ярко-голубыми глазами, в данный момент с набухшими веками. Вместо правой ноги ниже колена у него была деревяшка, и он опирался на костыль.

Что-то стряслось. Неслыханное дело – явиться в контору без вызова. Я решил, что опухшие глаза были следствием чрезмерных вечерних возлияний. Я ошибался.

Глава 3

Дверь отворилась.

– Госпожа?

Утром в пятницу в постели в своем новом доме на северной стороне Пэлл-Мэлл лежала женщина. Она цеплялась за остатки сна, обволакивающего ее, как морские водоросли. «Погрузи меня в сон, – думала она, – на шесть саженей в глубину, и пусть рыбы растерзают меня на миллион частей».

Дверь закрылась и мягко защелкнулась. Послышались шаги – легкие, быстрые и знакомые.

– Вы проснулись?

«Нет, – подумала Джемайма, – не проснулась». Она противилась приходу в сознание, как могла. Прийти в сознание значило вспомнить.

Ей снился Сайр-плейс, где она выросла. Странно, она знала, что это Сайр-плейс, хотя он совсем не был похож на настоящий дом. Настоящий Сайр-плейс был выстроен из кирпича красно-коричневого цвета, цвета яблок, которые так нравились отцу. В детстве она думала, что дом специально построили под цвет яблок, что это само собой разумелось и было правильно и что этот закон распространялся на все остальное.