Спасатели разбитых сердец

– Отец снова тебя расстроил? – участливо спросила подруга. – Замучил придирками и скучными нотациями?

– Нет, дело не в нем, – со второй попытки я добралась до провалившихся на самый низ тапочек. – У папы все хорошо, не считая того, что соседи сверху по ночам двигают табуретку, а молодая семья за стенкой купила своему младшенькому барабан. Папа пожаловался на стук и грохот.

– В таком возрасте людей нервирует каждая ерунда. Они готовы сетовать на все подряд, – Тоня открыла шкаф, который для нас освободил Иван Федосеевич, и пробежалась пальцами по плечикам свободных вешалок. – Страшно представить, Зинуль, неужели и мы на пенсии станем недовольными ворчуньями. Будем сидеть на лавочке, бубнить себе под нос и друг дружке жаловаться на молодых соседей.

– А мы дадим себе слово не стареть душой, – я вытащила нарядное красное платье в белый горошек и надела его на вешалку. – Запишем в дневнике, чтобы не забыть его сдержать, когда придет время отправляться за пенсионным удостоверением. Бодрость духа – самое главное в жизни.

– По тебе и сейчас этого не скажешь, – подруга стала мне помогать с разборкой чемодана, хотя я совсем не просила ее об этом. – Признавайся, что стряслось. Не хотела такого говорить, знаю, как тебе неприятно о нем слышать, но ты выглядишь так, будто снова встретила его с другой. Ведь этого не может быть! Только не здесь, в деревенской глуши.

– Да, Тонь, ты почти угадала, – тяжко вздохнула я, крутя в руках вешалку с платьем, достойным торжественного танцевального вечера.

И когда я в последний раз была на танцах? Наверное, с ним и ходила. Точно, с другими кавалерами дело у нас не заходило дальше кино, и к танцам у меня начисто пропал интерес, не считая репетиций.

– Во дает! – в сердцах воскликнула подруга. – И чего его мотает, дурака, по всей стране, по ее самым неприметным закоулкам?

– Я сказала “почти”, – мне пришлось обратить ее внимание на маленький словесный нюанс. – Нет, Петька сюда не приехал. Баба Груша мне всю душу разбередила песней своей противной. Прямо тошнить меня начинает от этой песни, как вспомню слова.

– “На муромской дорожке”? Я слышала из кухни, как баба Груша пела под окном. Не нравится – да и забудь, и песню, и подлеца неверного, – Тоня взяла у меня платье и сама повесила в шкаф. – Я вот что скажу, Зин, – она заглянула мне в глаза и подарила свою “фирменную” жизнерадостную улыбку. – Давно тебе пора выкинуть его из головы. Так, чтобы раз и навсегда, и больше не вспоминать о нем при каждом подозрительном слове.

– Так я и сделаю. Забуду о Петьке и перестану по нему тосковать, – я вытащила из чемодана еще пару платьев и разместила в шкафу.

Зачем столько притащила? По привычке набила чемодан так, что еле закрывался.

– А мне он с первого взгляда не понравился, – напомнила Тоня. – Стоило посмотреть на фотографию, и я поняла, что за фрукт. Уж слишком красивый и разодетый. Сразу видно – обыкновенный пижон и зазнайка. Из таких чаще всего получаются бабники. Вот мой Филька – другой коленкор. Его ни спортсменом, ни стилягой не назвать, с какой стороны ни посмотри, даже бы если глядеть через городское шоссе и с другого конца улицы. Красоту его тоже… увидеть надо, и желательно вблизи. Ну и пусть он неприметный, зато надежный. Я очень хочу в это верить… – подруга чуть не всплакнула и потерла глаза, наполнившиеся соленой влагой, – что товарищ Фатеев меня не бросит и не женится на другой.

– Твой Филя хороший, – я с улыбкой коснулась ее руки, – и я ни капельки не сомневаюсь в том, что вы будете счастливой парой. Слушай, Тонь, нам, правда, не время грустить. Подумать только, мы с тобой стоим на пороге исполнения заветной мечты. Скоро о нас узнает вся страна, а потом, быть может, и весь мир.

– Завтра наши первые съемки в усадьбе, на красивой натуре. И ребята, нарядные и счастливые, будут за нами ухаживать по-старинному, по-благородному. Ах, как это все будет красиво смотреться на огромном экране кинотеатра!

Я уловила намек подруги, но ничего не стала отвечать. Мы вместе разобрали чемодан, а потом пошли на кухню, чтобы разогреть чай. Не давиться же всухомятку ароматным грушевым пирогом, который нам хотелось поскорей попробовать.

В дверь кто-то тихо постучал. Я подумала, что пришел хозяин дома. Забыл чего-нибудь или козлята бабы Груши замучили проказами. Вышла в прихожую, отодвинула щеколду, и вместе с ворвавшимся в дом холодным снежным вихрем на меня обрушилась лавина чувств. В ней было все: удивление, смятение, легкий испуг. Все, кроме любви, на которую намекала Тоня.

Не думала я увидеть парней так скоро… Выходит, они не стали дожидаться вечера, чтобы заглянуть к нам на огонек. Пришли и притащили с собой что-то большое, тяжелое и квадратное, завернутое от снега в красную клетчатую скатерть.

Кавалер моей подружки Филипп по прозвищу Ученый Филин был вовсе не страшным. Внешность у него была самая обыкновенная. Симпатичная, но ничем особенным не примечательная. Среднего роста. По телосложению не хиляк и не спортсмен. Прямые каштановые волосы он зачесывал на правую сторону. Серые глаза были покрупнее, чем у Тони, и смотрели всегда серьезно, без милых лучиков в уголках и озорных смешинок. Нос правильный, ровный, не вздернутый и не картошкой. Губы… пожалуй, в них таилась некоторая прелесть, изюминка. Если повнимательнее к ним присмотреться, можно подметить, что они почти как девичьи: пухлые и точно подчеркнутые снизу. Тонкие брови вразлет, длинные ресницы и эти женственные губы придавали Филиппу вид наивного простака, которого трудно воспринимать всерьез и вербовать на опасные задания. Неудивительно, что Аркадий Натанович определил его на роль чудаковатого писаря из городской канцелярии, позарившегося на богатое приданое княжны Бекасовой.

Писарь Модест Бумажкин рьяно ухаживал за княжной, пытаясь добиться ее расположения, но, потерпев неудачу в этом непростом деле, он переключил внимание на подругу барышни и в финале женился уже на ней по любви, а не по меркантильному расчету. В настоящем, а не вымышленном мире Филипп не замечал вокруг себя ни одной девушки, кроме возлюбленной Антонины Игоревны.

Завидовала ли я им, что все у них так хорошо складывалось? Нет. И радоваться за них я тоже не спешила. Не то чтобы боялась сглазить, у меня в голове не нашлось места для проживания всяких суеверий. По своему горькому опыту знала, что сегодня – все идет гладко и ровно, а завтра покатится вкривь и под откос.

Карен Ивасян получил в дружеском кругу прозвище “Товарищ Селедка”, но вовсе не потому, что был хоть немножко похож на мелкую, тощую, пучеглазую рыбу. Причина в фамилии, напоминающей о популярной в народе сельди иваси, которую продавали в жестяных банках. Карен был настоящим красавцем. В отличие от неприметного друга, он притягивал женские взгляды как магнит. Высокий, широкоплечий и физически развитый. Еще в школьные годы заслужил медали и грамоты по боксу или какой-то борьбе. Я не запомнила в подробностях, но спорт был связанный с драками, а не мирный бег или катание на лыжах. С таким кавалером не страшно пройтись ночью по темной улице. Хулиганы и близко не подойдут.

А эти большущие темные глаза, как в старой песне: “Очи черные, очи страстные”… Бездонные, подобно омуту, в который тянет окунуться с головой. Чарующие и завораживающие.

Взгляд парня был полон мистического трагизма. Ему бы Гамлета играть – вот первая мысль при встрече на кинопробах. Главная роль в нашей комедии ему тоже очень шла. Карен играл бравого гусара Павла Дорского, статного и осанистого молодца с точеными и мужественными чертами лица. Высокий лоб, на который падали небрежные вьющиеся прядки черных как смоль волос. Выразительный греческий нос. Бледные аккуратные губы казались тонкими и несимметричными, когда их тронет легкая мечтательная улыбка… В таких парней наивные девчонки влюбляются с первого взгляда и на всю жизнь.

Тоня недоумевала, почему я до сих пор не поддалась обаянию Карена. Подруга в мечтах видела нас женихом и невестой. А я… Быть может, поступала очень глупо, предпочитая не замечать знаки внимания с его стороны. Все это трудно объяснить, но меня многое в нем пугало. Начиная со слишком уж броской приметности, которую не упустит взгляд легкомысленной красотки, и заканчивая тем, что у него на моей памяти был роман с молоденькой солисткой театра варьете. Они быстро расстались, причины я, конечно же, не знала, может, виноват в том был не Карен, а капризная и заносчивая девчонка. Вроде бы Люськой ее звали. А может, Лизкой. Неважно. Просто я не хотела снова становиться, как бы получше выразить свои мысли, не запасным аэродромом, а перевалочным пунктом на пути дальнего следования. С меня одного такого раза хватило!