Страница 41 из 58
На протяжении полувека в зависимости от колебаний политики отдельные темы в печати то разрешались, то запрещались. Так было с Наполеоном в зависимости от того, какими были отношения с Францией. Отношение к мистикам и масонам также было не однозначным. При министре народного просвещения A. Н. Голицыне, масоне, последние главы романа B. Т. Нарежного «Российский Жильблаз», где масоны изображались в нелестном виде, были запрещены, а сам автор подвергся преследованиям.
При самых строгих запретах цензура часто не достигала своей цели. Свои предложения о том, как с помощью цензуры привести русское общество к «единомыслию», высказал в 1848 г. П. А. Вяземский, перешедший в это время в лагерь реакции. Он считал неправильным то, что цензура подчинялась министру народного просвещения, она должна была подчиняться «особенному совету или комитету», возглавляемому человеком, имеющим «доверенность государя». Для того чтобы цензура была проникнута одним духом, она должна быть едина, а не дробиться между различными ведомствами. В цензуре должны служить высокообразованные чиновники, а не те, «кто не способен ни к какому другому роду службы», или «мелкие, малоспособные литераторы». Предполагаемое управление цензуры Вяземский называл «министерством мысли и духа народного», которое должно было наравне с предупреждением злоупотреблений «направлять движение литературы», «поощрять» «благонамеренные» дарования. Управление цензуры должно иметь свой политический и литературный журнал, распространяющий в народе «все сведения, все указания» правительства.
Вяземскому хорошо было известно, что «литература и вообще письменность есть одна из сил, наиболее двигающих общество, всемогущее оружие, охранительное или убийственное», поэтому он считал, что в борьбе с литературой одних запретительных мер мало. Нужно иное. Чтобы уменьшить влияние журналов, он предлагал разрешить их как можно больше: «Чем будет более журналов, тем влияние будет раздробленнее и равновеснее. Стоит только умножить число цензоров…»{325} Но его предложения остались на бумаге.
По мнению Н. А. Энгельгардта, свирепость цензуры была обусловлена не реакционным правительством, а «невежеством общества», которое проявлялось «слабым спросом на печатное слово и равнодушием к судьбам печати, литературы и писателей». Малограмотное общество вполне удовлетворялось «легким чтением». Невежество также проявлялось в нетерпимости к печатному слову. «Доносы и анонимные письма шли по цензуре всегда тысячами»{326}. То, что большинство читающей публики, как и цензура, видело в критическом отношении литературы к действительности только хулу, непозволительное своеволие и вольнодумство, отмечал и М. К. Лемке{327}. В этом заключалась другая сторона правды. Реакционность правительства и цензуры, застой в издательском деле должны были питаться не только сверху, но и снизу той частью общества, которая это активно поддерживала или молча принимала.
В первой половине XIX в. цензуру часто называли университетской, так как цензурные комитеты организовывались при университетах. По указу 1803 г. цензура всех печатаемых в губерниях книг должна была принадлежать университетам. По университетскому уставу 1804 г. Московскому университету и всем остальным университетам предписывалось иметь «собственную цензуру для всех издаваемых членами его и в округе его печатаемых сочинений, также для книг, выписываемых для своего употребления из чужих краев»{328}.
По цензурному уставу 1826 г. цензура становилась независимой от университета, хотя служителями ее оставались в основном профессора университета. В 1828 г. все опять стало по-старому: цензурный комитет должен был состоять при Московском университете и подчиняться, как и университет, попечителю Московского учебного округа. Цензоры, не принадлежавшие к сословию профессоров, назывались «сторонними».
Такое положение ставило университет в центр издательского дела, между правительством и издателями. Это давало кое-какие преимущества: профессора университета получали все книжные новинки, проходившие через их руки, могли без ограничений знакомиться с зарубежными изданиями, могли оказывать непосредственное влияние на издаваемую литературу.
Анализ цензурных ведомостей многое дает для характеристики издаваемой литературы и самой цензуры. Длительное время при рассмотрении рукописей и книг в цензурном комитете соблюдался следующий порядок: рукописи или книги записывались в журнал секретарем, назначаемым из магистров собранием университета, и по определению комитета передавались лектору, который по прочтении доносил комитету свое мнение, может ли сочинение быть издано или нет. Затруднительные случаи цензурный комитет выносил на решение Совета университета{329}. Во второй четверти XIX в. «затруднительные случаи» отправлялись для решения в Петербург, в Главный цензурный комитет. На обороте титульного листа разрешенной книги делалась отметка: «Печатать дозволяется с тем, чтобы по отпечатании, до выпуска из типографии, представлены были в цензурный комитет: один экземпляр сей книги для цензурного комитета, другой для департамента Министерства просвещения, два экземпляра для императорской Публичной библиотеки и один для императорской Академии наук». В конце ставились дата и фамилия цензора. Таким образом, цензурный комитет следил еще и за получением двумя-главными библиотеками России обязательных экземпляров.
По московским цензурным ведомостям, с 1813 по 1825 г. в среднем принималось около 260 рукописей в год (больше всего — 319 — в 1824 г., менее всего — 207 — в 1813 г.), отклонялось в среднем 10 % (68 — в 1816 г., 16-в 1822 г.).
Одной из обязанностей цензурного комитета было наблюдать за тем, «чтобы чужих трудов посторонние издатели своевольно себе не присваивали, и к напечатанию их не было даваемо разрешение»{330}. Так, в 1818 г. Павел Вавилов, «мещанин, торгующий в Москве книгами», обвинялся цензурою в том, что он присвоил себе «несправедливо право перепечатывать, не принадлежащее ему»{331}. В изданной им книге «Драгоценный подарок детям, или Новейшая и полная энциклопедическая азбука российская» помещены были правила для учащихся, изданные комиссией о народных училищах.
Цензоры не разрешали к изданию книги, которые не отвечали современному уровню развития науки. 4 ноября 1826 г. цензор Ф. А. Денисов писал, что он не может одобрить «Новейшую детскую энциклопедию», так как помещенный в ней материал остался без перемен после первого издания и, следовательно, не сообразен «с ходом и успехами нынешнего просвещения»{332}. Цензор В. В. Измайлов запретил «Новейший и самый полный снотолкователь», так как «такая книга, выданная даже за шутку без всякой важности, подействовала бы, может быть, на слабых, легковерных и непросвещенных»{333}.
Цензуру медицинских книг осуществлял медицинский факультет Московского университета. Декан факультета А. А. Альфонский, ставший затем ректором университета, 1 октября 1838 г. и 20 декабря 1839 г. писал в цензурный комитет по поводу книги «Врач, исцеляющий больных холодною водою», что медицинский факультет нашел в ней «много вредных советов»{334}, которые «пе оправданы никакою опытностию, не показывают в сочинителе никакой врачебной образованности»{335}.
Н. Данилевский представил в цензурный комитет в 1847 г. книгу под названием «Подарок новобрачным, или Туалетная книжка для молодых и пожилых супругов; сочинение одного практического врача, перевод с немецкого 8-го издания Николая Данилевского». Профессор Г. И. Сокольский в своем отзыве, направленном в цензурный комитет 19 июня 1847 г., писал, что он нашел это сочинение «по медицинскому содержанию нелепым, а по цели безнравственным», что «автор назвал сочинение переводом с немецкого, по которому оригинала он не отыскал; он (автор) приписывает оригинал одному практикующему врачу и тем марает сословие врачей, возводя на него вину собственной мелочной промышленности»{336}.