Страница 4 из 11
В каком-то смысле люди, живущие на телесном уровне, спокойны. Как животные не чувствуют беспокойства, так и некоторые люди могут быть спокойными, просто живя на телесном уровне. Они едят, одеваются, спят, потом снова едят, одеваются, спят и так далее. Но подобная удовлетворенность не есть спокойствие, это просто отсутствие осознанности. Вы не живете осознанно, вы словно мертвы внутри и живете как мертвецы.
Однажды Сократу сказали:
– Ты такой беспокойный, Сократ, что тебе намного лучше было бы быть свиньей. Какая польза быть Сократом? Вот свиньи гуляют себе вокруг деревни и всем довольны. Они лежат в лужах, едят всё подряд и выглядят счастливыми и умиротворенными.
– Лучше я буду недовольным Сократом, чем довольной свиньей, – ответил Сократ. – Свинья, конечно, довольна – но это лишь потому, что ее волнуют только потребности тела. Она не слышит в жизни никаких других позывов, ее словно и не существует. Я же недоволен, потому что слышу зов, манящий меня к спокойствию, которое я ищу. И пока я его не обрету, так и буду оставаться беспокойным. Но это беспокойство я выбираю сам. И я считаю это своей удачей.
Состояние тех среди нас, кто удовлетворен на телесном уровне, не очень отличается от состояния животных. Быть животным означает быть спокойным, удовлетворенным на телесном уровне. Быть человеком означает быть беспокойным на уровне ума. А быть божественным существом означает быть спокойным на уровне души.
Между телом и душой есть ум. В мире разума блаженство появляется лишь мимолетными проблесками – но всё же откуда они берутся? Эти мимолетные проблески исходят из души. Стоит уму хоть на мгновение замолчать, и в тот же миг из души снисходит блаженство. В этом безмолвии появится проблеск спокойствия. Это подобно вспышке молнии темной ночью, когда всё на миг освещается, а затем вновь погружается в полную тьму. Ум – это тьма, но если он на мгновение станет безмолвным, в это мгновение можно будет заметить свет души, которой не видно за умом.
Вы встречаете любимого человека. На какое-то мгновение ваше сердце замирает, мысли останавливаются, и вы заключаете этого человека в объятия. На какое-то мгновение всё останавливается. В вас проникает проблеск души – но лишь на миг. Потом ум снова начинает работать: он снова мчится вперед, его заполняют мысли. Мир вокруг снова оживает, и вы осознаёте, что стоите на том же самом месте. Человек, которого вы обнимаете, теперь кажется скучным, и вам хочется от него отдалиться. Спокойствие и радость, которые вы испытывали, обнимая любимого человека, были связаны не с ним. Он был всего лишь посредником, а всё это исходило от вас.
Когда музыка на время заглушает ум, вы ощущаете внутри себя спокойствие. Но если вы думаете, что это спокойствие вызвано звуками ситара, то вы ошибаетесь. Ситар только предоставил такую возможность, а ум был свободен и стал безмолвным. Стоит только уму замолчать, и можно ощутить внутреннее спокойствие. Как и блаженство, спокойствие всегда исходит изнутри. Но ум может на время замолчать, если найдет какую-то возможность извне. Именно в этом безмолвном состоянии ума внутри появляется некий поток. Ум безмолвен – и у вас внутри что-то начинает струиться. Вот почему, когда ум на мгновение замолкает – и когда только на мгновение появляется поток, – всё исчезает.
Но кроме ума есть еще душа. И направление этой души, путь, ведущий к этой душе, осознанность, необходимая для того, чтобы в эту душу войти, – это и есть то самое осознание, которое ведет к блаженству, спокойствию и божественности.
Как же нам отправиться в этом направлении? Попробую объяснить это на примере одной истории.
Я родился в маленькой деревушке. Возле нее протекает небольшая речка. Большую часть года это обычная тихая река, но в сезон дождей она становится гораздо мощнее. Поскольку она протекает в горах, то в сезон дождей наполняется водой и разливается до полутора километров. Река становится по-настоящему бурной, ее очень трудно перейти. Но я с самого детства любил эту реку, и мне очень нравилось переходить ее в это время.
К пятнадцати-шестнадцати годам я уже не раз переходил эту реку в сезон дождей вместе с друзьями. Но тут у меня появилась мысль перейти ее одному, в ночной темноте. Это была очень опасная идея, ведь течение было очень сильным. Я решил перейти реку в два часа ночи, в кромешной тьме. Чем опаснее что-то, тем сильнее оно нас притягивает. Ночь выдалась очень темной. Я вошел в реку. Пытаясь добраться до другого берега, я проплыл почти три километра. Я боролся с течением и перепробовал всё что мог, но в темноте другого берега даже не было видно. Его как будто вообще не существовало.
Я выбился из сил. Той ночью мне казалось, что мне уже не спастись. Я предпринял еще одну, последнюю, попытку. Темная ночь, бушуют волны, другого берега не видно. И даже тот берег, с которого я заходил, теперь был слишком далеко. Возвращаться назад не имело смысла: вполне возможно, что другой берег теперь был ближе. Меня уносило сильным течением, и я уже проплыл километра два-три.
Я предпринял последнюю попытку. Чем больше усилий я прилагал, тем труднее было добраться до того берега. И вдруг мне на мгновение показалось, что пришла смерть. Руки и ноги отказывались двигаться, глаза закрылись. Я подумал, что пришла смерть и что всё кончено. Спустя два часа мои глаза открылись, и я увидел, что лежу на другом берегу. Но за эти два часа кое-что произошло, и об этом я хочу рассказать.
Это было словно перерождение, я словно умер и вернулся. Как только я почувствовал, что умираю, – вот и пришла моя смерть! – я решил, что если смерти теперь не избежать, то лучше я спокойно посмотрю на нее и изучу ее. Я закрыл глаза, расслабил руки и ноги. Снаружи было, конечно, очень темно, но мне показалось, что даже внутри себя я вошел в какую-то абсолютно темную пещеру. Я никогда прежде не видел такой кромешной тьмы…
Снаружи бывает темно, но это не абсолютная темнота. Снаружи бывает и светло, но это тоже не абсолютный свет. И тьма, и свет снаружи приглушены. Я впервые почувствовал темноту, о которой, видимо, и говорилось в молитве мудрецов: «О, Господь, уведи нас от тьмы к свету». До того момента я считал, что мудрецы говорят об обычной темноте, которая бывает снаружи. И я думал: от нее ведь так просто избавиться, достаточно лишь включить свет. Зачем же беспокоить Бога по таким пустякам?
Меня не раз удивляла наивность этих мудрецов. Если рассеять темноту можно с помощью обычной лампы, зачем же молить об этом Бога? Наверное, им недоставало научных знаний или ума, иначе они просто включили бы лампу, и проблема была бы решена. Нет нужды просить кого-то убрать темноту.
Но в тот день я впервые осознал, что есть темнота, от которой нельзя избавиться при помощи лампы. Это темнота, против которой бессильна любая лампа. Я впервые понял природу темноты, о которой говорилось в молитве. Прежде такой темноты я не знал. Чтобы ее передать, у художников не найдется достаточно темной краски. Было трудно даже представить себе, что бывает такая абсолютная тьма.
Снаружи всегда есть какой-то свет. Если нет луны – светят звезды. Если солнце заходит и всё небо заволакивает тучами, даже тогда сквозь тучи пробивается хоть несколько солнечных лучей. Дело в том, что внешняя темнота может быть лишь относительной, частичной;
она никогда не бывает полной, абсолютной. Впервые в жизни ко мне пришло осознание того, что такое полная, абсолютная темнота, что такое абсолютная ночь. Я почувствовал, как в этой темноте у меня начинается паника. И тогда я понял, почему люди так боятся внешней темноты.
Внешняя темнота не таит никакой опасности, так почему же темная ночь вызывает такой страх? И почему человек тысячелетиями поклонялся огню?
Я почувствовал, что, возможно, темнота снаружи рождает какие-то смутные воспоминания о темноте внутри. Иначе бы не было причин бояться внешней темноты. Возможно, зажигание лампы, разведение костра или поклонение огню на самом деле являются попыткой избавиться от темноты внутри себя.
Я впервые увидел тьму. Я несся в нее на полной скорости – становилось всё темнее и темнее, – и всё мое существо испытывало тревогу. Должно быть, всё произошло в одно мгновение. Вряд ли это длилось дольше, хотя время можно ощущать и измерять по-разному.