Страница 10 из 20
Фотограф смотрел обиженно, словно Ингольв, когда подарил мне дорогие духи, а я не сумела изобразить радость, передернувшись от приторно-душного аромата. От этого дикого сравнения я моментально пришла в себя.
Тем временем господин Гюннар усадил меня в ближайшее кресло и тщательно закрыл дверь в комнату с мертвыми девушками. Сразу стало легче дышать, хотя из-под двери по-прежнему тянуло запахом тления.
– А я думал, вы поймете, – с какой-то обидой проговорил он, останавливаясь передо мной. – Вы же знаете, что лилии лучше пахнут, когда умирают. Вы убиваете цветы, чтобы получить свои экстракты и масла.
– Послушайте, но ведь это совсем разные вещи! – попыталась я достучаться до его дремлющего разума. – Одно дело – растения, и совсем другое – люди!
– Все мы – создания богов, – равнодушно возразил он. – Знаете, я много экспериментировал. И могу сказать, не приукрашивая, что достиг определенных успехов. Я хочу показать людям красоту увядания, изящество разложения…
В нервном трепетании его пальцев, в дрожании кадыка читалось почти экстатическое чувство.
Я невольно фыркнула, на мгновение забыв о своем прискорбном положении. Не переношу декаданс! Решительно не понимаю прелести тлена и угасания. Глупо, как слова кухарки, что подгоревший пирог даже вкуснее. В жизни столько прекрасного, что стремиться к смерти нелепо!
– Вы все равно никуда не денетесь! – Совершенно сумасшедшая улыбка перекосила его лицо, и я вздрогнула, уставившись на него с ужасом. Он продолжил, рассматривая меня, будто безделушку в лавке: – Это же настоящее искусство – убивать! В каждом случае нужен свой подход. Где-то нужен нож, где-то шелковый шнурок или магия…
Фотограф разговаривал сам с собой, как будто я была всего лишь частью интерьера. И от исходящего от него запаха какой-то химии и разложения меня едва не вывернуло.
– Ладно, пора начинать! – Любовно глядя на меня, он откуда-то вынул тесак.
У меня не выдержали нервы.
– Помогите! Помогите! – завопила я, понимая, что это бесполезно. Едва ли слуги придут мне на помощь, а с улицы просто не услышат. – Кто-нибудь, помогите!
– Не смейте кричать, слышите! – истерично велел фотограф, схватив меня за горло.
Я смотрела в глаза своей смерти, и сознание корчилось от ужаса, видя дикий блеск этих глаз. Дурочка, какая же я самонадеянная дурочка! Боги, милосердные мои боги, неужели все закончится вот так?
«Валериан…» – подумала я, жалея, что не успела попрощаться с сыном…
Неподалеку раздался грохот, словно кто-то мчался, отшвыривая с пути мешающие предметы. Мгновение, и за спиной господина Гюннара распахнулась дверь. Он повернулся на шум, выпуская меня.
«Утер!» – хотела сказать я, но истерзанное горло не повиновалось. Надо думать, он решил, что меня слишком долго нет, что-то заподозрил и решил проверить…
Разъяренный ординарец молча бросился на моего обидчика.
Забившись в кресло, я наблюдала за дракой, забывая дышать. На стороне господина Гюннара было оружие, зато Утер превосходил его умением…
Ловкое движение фотографа, и из руки ординарца хлынула кровь. Я закусила губы, пытаясь удержать крик – боялась хоть на мгновение отвлечь своего спасителя.
Несмотря на рану, Утер не собирался отступать. Он удвоил усилия и наконец выхватил из руки сумасшедшего нож.
– Мразь! – выдохнул Утер, с силой ударяя его рукоятью в висок.
Фотограф без звука осел на пол.
По щекам моим покатились слезы, а дрожащие губы улыбались. Подозреваю, выглядела я в тот момент жалко, но мне было все равно. Ординарец разрезал связывающие меня веревки и осторожно поставил на ноги. Рыдая, я прижалась к нему, цепляясь за него, как утопающий хватается за спасательный круг.
– Будет, будет, – приговаривал Утер, неловко гладя мои волосы.
– Я хотела… а он… – хрипло и сбивчиво пробормотала я.
Ординарец поморщился и осторожно отодвинул руку.
– Вы же ранены! – спохватилась я, торопливо вытирая щеки. – Простите меня. Вам нужна помощь.
– Потом! – отстранился Утер. – «Леденцы»…
– Да, – спохватилась я. – А… он?
Ординарец пожал плечами. Вдвоем мы кое-как связали сумасшедшего и, поддерживая друг друга, выбрались наружу.
В доме уже сновали сыщики, и, увидев их, я окончательно поверила в чудесное спасение. Впоследствии выяснилось, что Утеру не понравился мой визит к постороннему мужчине, так что он потихоньку пробрался в дом через окно и услышал мои крики. Как тут не порадоваться столь трепетному отношению ординарца к чести командира?
Словом, опасного безумца ждала лечебница, убитых девушек – достойное погребение, Утера – доктор, инспектора – похвала начальства, а мне предстоял нагоняй от драгоценного супруга.
Меня доставили домой в полицейской двуколке. Наверное, стоит принять чего-нибудь успокоительного после всех треволнений сегодняшнего дня. Пожалуй, валериана с пустырником подойдут…
Дверь распахнулась, и на пороге показалась Сольвейг. Она смерила подозрительным взглядом меня, осторожно поддерживаемую под локотки бравыми констеблями. Воображаю, как я выглядела: простоволосая, растрепанная, с покрасневшим от слез лицом и в сопровождении полиции!
– Явились! – буркнула Сольвейг не очень-то приветливо и припечатала: – От дурной головы и ногам покоя нет!
Я усмехнулась: неплохое напутствие. Хорошо хоть не эпитафия…
Глава 2
Любовное зелье
В тот вечер я возилась с травами в «Уртехюсе». Ингольв все еще злился, так что я старалась поменьше времени проводить дома. Муж долго меня отчитывал, узнав об истории с фотографом.
В памяти всплыло перекошенное лицо Ингольва.
– Ты что, совсем ничего не соображаешь?! – горячился он. – Какого… тебя понесло в его дом? Ты хоть понимаешь, что скажут люди?
По его мнению, моя вульгарная манера совать нос не в свое дело компрометировала уважаемого полковника.
– Тогда господин Гюннар продолжил бы убивать девушек, а не оказался бы в тюрьме! – не выдержала я.
– Так ты еще и споришь?! – взвился муж, угрожающе нависая надо мной.
Ингольв весьма болезненно относился ко всему, что могло бросить тень на его положение. Надо признать, для этого у него имелись причины. Когда мы поженились, Ингольв был в звании лейтенанта, и без меня он вряд ли достиг бы нынешнего положения. И он никогда не сможет этого забыть…
Словом, неделю назад мы поссорились.
Некрасивые подробности не шли из головы: искаженный злостью рот мужа, обидные слова. Если бы память о приятных моментах была столь же крепкой! Но невесомое благоухание яблоневых лепестков испаряется из мыслей так же быстро, как увядают цветы, а вот горькие плоды болезненных воспоминаний хранятся годами…
Позабыв о греющихся на плите ингредиентах, я сидела, подперев голову рукой, и смотрела в окно. На стеклянной поверхности дрожали и танцевали тени и, как в зеркале, проступали какие-то образы, которые тут же смывал ливень.
Так одиноко… Если закрыть глаза, то можно представить, что это не дождь стучит, а почтальон, который принес долгожданное письмо. Глупо, ведь Ингольв не позволил мне вести переписку с родными и друзьями.
Я словно вновь слышала резкий тон новоиспеченного мужа: «Запомни, теперь твое место рядом со мной! Не хочу, чтобы родственники настраивали тебя против меня! Так что не смей им писать, я запрещаю».
И свой собственный, растерянный и оттого по-девчоночьи тонкий голосок: «Любимый, но ведь это моя семья!»
«Теперь твоя семья – я», – отрезал тогда Ингольв…
В такие ненастные вечера кажется, что я одна во всем мире, и горло стискивает от безысходности. Тоска пахнет пылью, прибитой дождем…
Все вроде бы хорошо: дом, сын, муж, любимая работа… Но чего-то, важного и необыкновенного, уже никогда не случится. Жизнь так и будет катиться по наезженной колее, оставляя далеко позади упущенные возможности и заброшенные мечты. И ничего не изменить.
Я похожа на волка, который давным-давно попал в капкан и, чтобы выбраться, отгрыз себе лапу, а теперь вынужден перебиваться остатками чужих пиршеств. И иногда, лежа под укрытием еловых лап, тоскливо глядит в небо и сожалеет, что тогда не смирился и не издох.