Страница 3 из 6
чуть шевелятся шишки на ветру.
Зачем ее в монахини постригли?
Такую ель отдать на посмеянье?
О, этого совсем я не пойму.
Она скромна и летнею порою
среди берез ель гордая стоит,
а белочек питательной средою
ель круглый год к себе манит.
Она добра, во всем неприхотлива,
растет среди друзей своих, подруг,
спокойна и вовсе не болтлива.
И у нее неверности недуг?
Не верю я. Не верю. Ох, не верю.
Ель притаилась в голубой тоске?
Ей надоели леса пустомели?
Она по кедру стонет по весне?
Бояться ей молвы людей не надо.
Стряхнула ель с себя гнетущий страх,
всегда она царица леса-сада,
То был случайный в мыслях горький крах.
1987
Клен
Зима уходит. Пред весной,
очистил свет леса от снега.
Деревьев в красоте лесной
коснулась ласковая нега.
Вот клен стоит. Он очень прост,
И ствол немного шелушится,
снега растают – будет рост,
листвой он в небо устремится.
Забытый ветром старый лист
висит на ветке, возвещая,
что был когда-то желт и чист,
да зиму провисел линяя.
На ветках нет семян – стрекоз,
они под белым снегом скрыты,
но вот проснутся семьи ос,
деревья будут вновь укрыты
зеленым кружевным листом,
в своей красе необозримой,
темнее станет он потом,
с характером, весьма строптивым.
А к осени он зацветет,
но не цветами-семенами,
он листьями в красу пойдет
бордово-желтыми тонами.
Март 1987
Ольха
Ольха небесное создание
в роскошном снежном инее,
семян не сбросила сверкание,
стоит себя красивее.
Зима торопится к уходу,
летит как пух краса с ветвей,
от ветерка слетает в воду,
а от движенья – вид живей.
Сверкает сказка Подмосковья
оврагом, речкой и ольхой.
Природы крепкое здоровье
царит здесь, видно, не изгой.
Здесь горнолыжники летают
и стаи уток над водой,
здесь вдохновение не тает,
есть снежной заводи застой.
Холмы, овраги, перелески,
ручьи под ивами текут,
и никакой в природе лести,
в ней птицы звуки стерегут.
1987
Хвойный дождь
Заря двойная поднималась
над лесом с примесью хвои,
а над лесами улыбалась
своим свечением роз любви.
И хвойный дождь, слетая с елей
в зеленом отблеске зари
летел к стволам больших деревьев.
Он падал в снег секунды три.
Хозяйка, белка голубая,
вгрызаясь в кончики ветвей,
хвоинки с веток колупая,
дразнила маленьких детей.
На снежный наст слетались гости:
хвоинки, мелкая труха,
играли белочки без злости,
здесь веселилась детвора.
А хвойный дождь кружил над лесом,
прощаясь с прежней высотой,
он плыл над новым, чистым местом,
своей дорогою простой.
1987
***
Перья снеговые впились в тополя,
контуры резные ждет уже земля.
Тает на ладошке серебристый дым.
Маленькие крошки, вместе полетим?
На Урале Южном вас создал мороз
и весенней стужей веселит до слез,
город вы одели в серебро зимы,
светлые отели – малахита сны.
Вырос из собора для органа зал
и театр красивый драмой засверкал.
В новеньких районах строятся дома
и стоят, белеют новые тома.
Берега Миасса сбросили с себя
маленькие домики, вовсе не скорбя.
И стоят, гордятся над речной водой
и дворец спортивный, и цирк молодой.
Узнаю с волнением старые дворцы,
их не повредили нового творцы.
Город, ты мой город, каменный, с литьем,
песню тополиную вместе пропоем?
Белые березки в городском леске,
тополиным пухом ты летишь к реке.
март, 1987
***
Огромный серый дом кирпичный
светился сотнями окон,
и освещал он двор приличный,
где дети задавали тон.
Росла здесь я среди подруг,
в игре добру порой училась,
и слышен мячиков был стук,
и наше детство мирно длилось.
Прошли года. Возможно тридцать.
Пришла, смотрю на старый дом,
от жалости хочу я крикнуть:
«Ты в землю врос, мой старый дом?»
Ты пожелтел, и стал как – будто ниже,
иль был высок по старым временам?
Здесь все молчит о жизни, о престиже,
и нет внимания детского дворам.
Я помню, как сажали здесь деревья,
теперь на них огромная труба.
Да, не возникло бы у нас стремления
идти к реке, где лишь дома. Дома…
1987
Иртыш
Лед в реке до середины,
треснул лед – вода бежит.
Снеговая гладь равнины
скоро льдами заскрипит.
А вода в реке спокойна,
тихий бег ее красив.
Нрав величия достоин,
в волнах речки много сил.
Как умел ты разливаться,
милый друг ты мой, Иртыш,
и на лодках покататься
средь деревьев! Что молчишь?
Ты забыл в поля дороги?
Силы отдал городам?
Уноси с водою ноги,
я тебе свободу дам.
Что не веришь? И не надо.
Вспомним время и года,
что бросались водопадом
сквозь любые времена.
Март 1987
Веет ветер
Веет ветер на дорогах,
и смеются небеса,
сквозь проталинки в сугробах
ищут лета адреса.
Молчаливые березки
стали истиной простой,
постучались все в киоски,
мол, возьмите на постой,
приписав на косогоре,
мы здесь новые жильцы
и сосенки с нами в паре,
мы из леса к вам гонцы.
Часть подружек прибежала
к берегам большой реки
и на косогоре встала.
Их качают ветерки.
Улыбнулся им суровый,
древний, голубой Иртыш:
"Вид у вас, вполне, здоровый.
Ветер, друг, ты, что молчишь?"
Небо их уже признало,
из сугробов воду пьют.
Как для жизни надо мало:
птицы гнезда в кронах вьют.
1987
Терракот
Мой любимый терракот
над березами искрится,
как осенних листьев свод
в марте, можно удивиться.
Я смотрю на них с пруда,
пузырьками лед унизан,
подо мною толща льда,
трещинами он пронизан.
Ты здесь шел в рассвете дня
солнце в мантии сияло.
«Не забыл он про тебя», -
льдинка, тая, прошептала.
Как увидеться с тобой
там, где лед влечет в глубины?
Где же след твой дорогой?
Подо мной – одна пучина.
Ты с зарей, а я с закатом -
нам не встретиться на льду,
по поверхности покатой
я одна сейчас пройду.
Терракотовые страсти
все замерзли, словно пруд,
все страдания – напрасны,