Страница 8 из 17
Формального или торжественного переселения, собственно, не было; а просто во время своих частых объездов русских областей митрополит все реже и реже возвращался во Владимир, все долее и долее гостил в Москве. Достигнув глубокой старости, он начал думать о том, где будут положены его кости. Предшественник его Максим, первый киевский митрополит, переселившийся на север, был погребен во владимирском Успенском соборе, и этот собор, после Киево-Софийского, сделался, так сказать, митрополитальным. Если Петр желал утвердить митрополию в Москве, то надобно было позаботиться о сооружении в ней достойного соборного храма, в котором также он мог бы найти себе успокоение. По словам его жития, Петр начал просить Ивана Калиту (тогда еще не получившего ярлык на великое княжение) воздвигнуть в Москве такой же каменный собор во имя Успения Богородицы, какой был во Владимире. Позднейший распространитель жития, митрополит Киприан, при этом влагает в уста Петру такое пророчество: «Если, сыне, послушаешь меня, то сам прославишься паче всех князей, и весь род твой, и град сей возвеличится над всеми русскими городами; святители будут обитать в нем и руки его взыдут на плеща врагов его; также и мои кости будут положены в нем». Калита поспешил исполнить его желание и заложил каменный Успенский храм в Московском Кремле, близ своего двора, летом 1326 года. Но едва выведено было основание и едва Петр успел приготовить в стене нишу с каменной гробницей для себя, как он скончался в декабре того же года и был погребен в этой гробнице. Таким образом, св. Петр начал собою ряд московских иерархов-угодников, столь много содействовавших прославлению Москвы у русского народа. На следующий год Успенский храм был окончен и освящен ростовским епископом Прохором (автором первоначального краткого жития Петрова). Но этот Успенский собор ни размерами своими, ни украшениями далеко не мог равняться с изящным созданием Андрея Боголюбского и Всеволода III. Московский князь, владевший пока частью Суздальской земли и бывший смиренным данником Золотой Орды, конечно, является беднее помянутых своих предков. При том художество русское, достигшее замечательного развития в первой половине XIII века, было задавлено варварским игом и пока еще не успело возродиться к новой жизни.
Последнее пребывание и погребение в Москве митрополита Петра хотя в значительной степени подвинуло в ее пользу вопрос о перенесении митрополии, однако окончательное решение зависело от его преемника. Константинопольский патриарх на этот раз снова поставил грека, по имени Феогност. Но когда Феогност прибыл в Киев, а оттуда во Владимир-на-Клязьме (1328), спор между Тверью и Москвой уже решился в пользу последней; Александр Михайлович находился в изгнании, а Калита получил ярлык на великое княжение. Естественно, что новый митрополит скоро уступил влиянию последнего и переехал на житье в Москву, в соседство великого князя, к неудовольствию и зависти русских князей, понимавших значение этого шага. Феогност сделался таким же преданным пособником Калиты, каким был Петр. Мы видели, как ловко московский князь употребил духовное оружие против своего соперника, заставив Феогноста погрозить отлучением псковичам, если они не изгонят от себя Александра Тверского.
Кроме Успенского собора, Калита украсил Московский Кремль еще несколькими каменными храмами. На Боровицком холму, на самом великокняжеском дворе была деревянная церковь Спаса Преображения. Калита построил, вместо деревянной, каменную и устроил при ней монастырь; «мнихолюбивый» князь перевел сюда часть иноков и архимандрию из отцовского Данилова монастыря, подчинив его Спасо-Преображенскому. (Этот последний послужил усыпальницей древних московских княгинь.) Около того же времени он построил, вероятно в честь своего ангела, каменную церковь Иоанна Лествичника, «что под колоколами», как выражается летопись (на месте позднейшей колокольни Ивана Великого). На самом краю Боровицкого холма, над спуском его к Москве-реке, стояла деревянная церковь Михаила Архангела (может быть, основанная помянутым московским князем Михаилом Хоробритом). В ней покоились останки Юрия, брата Калиты. Он воздвиг на ее месте каменный храм, назначив ему служить усыпальницей для себя и своего потомства. (Но гроб брата, при разборке деревянного храма вынесенный в Успенский собор, после не был возвращен на прежнее место.) Все эти каменные храмы были малых размеров и не отличались большим изяществом. Наглядным их образцом для нас служит помянутый Спасо-Преображенский храм, отчасти уцелевший в прежнем своем объеме и более известный в народе под именем Спаса на Бору. (Означенные четыре каменных храма, т. е. Успения, Спаса, Иоанна и Михаила, построенные Калитой, были расписаны иконными фресками при его сыне Симеоне Гордом.) Что касается до храмов деревянных, то Москва уже обиловала ими в то время; по крайней мере, летопись по поводу одного пожара сообщает, что сгорело при этом 18 церквей. Это бедствие, столь часто опустошавшее наши древние города, однажды истребило и сами кремлевские стены. Иван Данилович после выстроил новые стены из дубового леса – следовательно, более крепкие, чем прежде, но все-таки деревянные.
Последним событием княжения Калиты был поход против смоленского князя Ивана Александровича. Этот князь, по-видимому вступивший в союз с Гедимином Литовским, оказался непокорным хану данником, и Узбек послал на Смоленск татарское войско с воеводой Товлубием, приказав соединиться с ним северо-восточным русским князьям. Действительно, князья Рязанский, Суздальский, Ростовский, Юрьевский и некоторые другие привели свои отряды; но Калита не пошел сам, а послал московскую рать с двумя воеводами. Соединенное ополчение ограничилось опустошением окрестностей Смоленска и, не взяв города, воротилось назад. Калита, очевидно, не так усердствовал в этом случае, как против своего соперника Александра Тверского. А может быть, он не пошел лично в поход по причине тяжкой болезни. Вслед за тем он скончался (31 марта 1341 г.), приняв перед смертью пострижение и схиму; его погребли в созданном им храме Михаила Архангела.
От Ивана Калиты дошло до нас два духовных завещания, впрочем по времени относящиеся не к концу, а к началу его двенадцатилетнего великого княжения. Такие завещания, по-видимому, составлялись им перед каждой поездкой в Орду; ибо эти поездки, кроме долгого пути, исполненного всяких лишений, представляли опасности и от изменчивого расположения ханов, так что ни один русский князь не мог быть уверен в своем благополучном возвращении. В помянутых завещаниях Калита делит свою землю между тремя сыновьями: Симеоном, Иваном и Андреем. Старшему он отказывал лучшую часть земли с наиболее значительными городами, Можайском и Коломной, Ивану – Звенигород и Рузу с волостями, Андрею – Серпухов и Лопасню, также с волостями, и еще некоторые волости супруге своей Елене с меньшими детьми (девочками); но она скончалась восемью годами прежде его. Кроме волостей и доходов, великий князь делит между ними и свои одежды, утварь и украшения, как то: золотые цепи, пояса, унизанные жемчугом и дорогими каменьями, золотые чаши и ковши, серебряные блюда и чарки, шубы из дорогих тканей с соболиной подкладкой, с жемчужными наплечниками и с нашитыми металлическими бармами, шапки с золотым верхом, мониста, кольца, ожерелья и прочее. Не забывает завещатель и о церквах, которым приказывает раздать сто рублей и часть рухляди священникам; причем владимирскому Успенскому собору отказывает какое-то «блюдо великое о четыре кольца». Три сельца он отказывает на церковь в «поминание» о своей душе.
Грамоты бросают свет и на государственные понятия, и на домашнее хозяйство московского князя, которого уже ближайшее потомство стало называть «собирателем Русской земли». С одной стороны, мы видим как бы все ту же удивительную систему, все то же дробление земли между сыновьями. Но, всматриваясь ближе, замечаем уже значительную разницу с прежней системой. Во-первых, младших сыновей, жену и дочерей великий князь приказывает старшему сыну, чтобы он был им печальник, то есть отдает их под его покровительство. Во-вторых, сам раздел земли устроен так, что младшим братьям трудно выйти из повиновения у старшего. Их уделы не представляют особых, сколько-нибудь округленных владений; их волости отчасти окружены владениями старшего брата, отчасти перемешаны с ним. Наконец, уделы их довольно незначительны в сравнении с его частью. Притом они назначены только из собственных, наследственных волостей. Город Москва хотя и отказан в общее владение всех трех братьев, но, конечно, государем его был старший из них, а младшие пользовались каждый своей «третью», то есть третьей частью известных доходов. Затем к старшему должны были перейти вся область Переяславля-Залесского и все дальние приобретения в Поволжье; ему же предоставлялось добыть себе от хана ярлык на великое княжение Владимирское. Следовательно, в Московском княжестве того времени уже начинается заметный переход к единодержавию. В том же завещании находим любопытное указание на отношение бояр к князьям. Калита упоминает об одном боярине (Бориско Ворков), которому пожаловал село, купленное в Ростовском уезде, и делает такое распоряжение: если боярин останется служить кому-либо из сыновей, то село оставить за ним; а если не останется, то село у него отнять. Следовательно, бояре по-прежнему были вольны в своей службе; но князь жалует им земли только под условием этой службы8.