Дамская дуэль

Княгиня молчала.

– Я прошу вас ответить, – уже несколько неучтиво воскликнул Кольцов. – Вы меня еще любите?

– Как я должна ответить на это? – прошептала княгиня.

– Вы обещали мне ответить, ответить откровенно и без оговорок, – трясясь от бешенства, продолжал Кольцов, – итак, отвечайте!

Княгиня все еще колебалась.

– Вы меня еще любите? – все напористей повторил свой вопрос Кольцов.

– Не знаю, – ответила княгиня, пожимая плечами.

– Но вы, вероятно, знаете, любите ли вы того господина? – закричал Кольцов.

– Это я знаю так же мало, – промолвила княгиня.

– Во всяком случае я здесь, похоже, лишний, – заявил Кольцов и взял шляпу. В ту же секунду кокетка вскочила на ноги и задержала его.

– Вы не должны уходить, – с твердостью командира сказала она, – я вам запрещаю.

Кольцов бесцеремонно по-мужицки расхохотался на это и пошел было к выходу, ибо был доведен до крайности, когда он уже собирался захлопнуть за собой дверь, произошло то, чего он меньше всего ожидал: княгиня разразилась рыданиями, опустившись на пол, и забилась в истерике. Кольцов поспешил на помощь и, таким образом, был снова пойман.

Месяц, который Лапинский выговорил себе на то, чтобы его женить, давным-давно истек, однако Кольцов этого, похоже, не заметил, он и не собирался стреляться. Как и прежде, он ежедневно являлся к княгине, ежедневно готов был вот-вот задохнуться от гнева и ревности, каждый раз хватался за шляпу, чтобы уйти навсегда, и каждый раз оказывался пойманным красивой кокеткой в новые сети.

И он с этим делом в жизнь не покончил бы, если бы снова не вмешался его верный товарищ Лапинский.

– Ясно, княгиня любит тебя, – в один прекрасный день заявил он Кольцову, который пожаловался ему на свои страдания, – кабы она тебя не любила, то уже давно сошлась бы с поляком, а тебе бы дала от ворот поворот, поскольку в действительности ты не такой любезный, не такой остроумный, каким, несмотря на твое сочинение «Человек и природа», себя мнишь; следовательно, не только занимательность беседы с тобой, видимо, делает тебя в ее глазах таким ценным, что у нее тотчас же начинаются припадки, как только ты собираешься дать тягу. Она тебя любит, используй же свое необыкновенное везение и настаивай на принятии ею решения, а коль скоро она, как я думаю, откажется это сделать, ты однажды и в самом деле больше не появись, будь мужчиной, стоит только недельку проигнорировать ее слезы, судороги, упрашивания и письма, и она твоя.

Не откладывая в долгий ящик, Кольцов тем же вечером отправился на осуществление того, что так доходчиво растолковал ему друг. Он принял намеренно серьезный, даже важный вид и вначале оставался таким немногословным, что княгиня нашла своего поклонника крайне скучным, и когда даже самая теплая похвала, высказанная ею в адрес поляка, не вывела его из молчаливого равновесия, красивая женщина начала зевать и, в конце концов, принялась играть со своей обезьянкой.

– Пора положить этому конец, – довольно суровым тоном начал капитан.

– Чему, позвольте, пора положить конец? – отреагировала княгиня, с удовлетворением увидевшая, что ситуация оживляется.

– Игре, которую вы затеяли, – пояснил Кольцов.

– Кто может мне запретить играть со своей обезьяной? – зло огрызнулась Людмила.

– Стало быть, я для вас обезьяна, – вспылил Кольцов.

– Помилуйте, кто ж говорит о вас? – с холодной улыбкой перебила его княгиня.

– Тогда о ком же мы говорим?

– Я о своей обезьяне, вот этой очаровательной зверушке, – ответила Людмила, ласково прижимая ее к груди.

– А я говорю о себе, – вернулся к исходной теме Кольцов, – о вас, о нас.

– Ах! Поговорите об этом, пожалуйста! – жеманно прошептала Людмила. – Мне очень нравится слушать, как вы говорите.

– Вы позволили мне добиваться вашей благосклонности, вашей руки, – продолжал капитан, – сегодня я пришел, чтобы решить наконец свою судьбу, и не уйду до тех пор, пока не получу от вас этого решения.

– Но вы только представьте себе, капитан, что скажут люди, если вы у меня поселитесь, – ехидно возразила Людмила.

– Таким образом, вы отказываетесь дать мне решительный и внятный ответ?

– Нет, я не желаю ничего отвечать, – отрезала княгиня, – и если вы не прекратите так кричать и буянить, то мне придется вспомнить, что я ваш начальник.

– Ну, это уж слишком! – пробормотал Кольцов, у которого от ярости перехватило дыхание. – Известно ли вам, сударыня, что за кокетка, бессердечная кокетка?

– Возможно, – ответила Людмила и расхохоталась.

– Смейтесь надо мной сколько угодно, – вне себя закричал капитан, – но вы моя и ни один человек вас у меня не отнимет!

С этими словами он бросился к своему прекрасному начальнику и заключил его в объятия. Княгиня позвала на помощь, в то время как Кольцов покрывал ее поцелуями, однако на помощь никто не пришел, кроме маленькой обезьянки, которая, увидев свою хозяйку в опасности, запрыгнула Кольцову на спину и до тех пор кусала его и царапала, пока обезумевший поклонник не выпустил княгиню и, истекая кровью, не устроил со шпагой в руке охоту на ее освободительницу.

Но теперь Людмила поспешила на помощь своей любимице.

Во всей величественности встала она перед разъяренным гостем.

– Господин капитан! – командирским голосом крикнула она. – Я приказываю вам немедленно убрать шпагу в ножны.

И когда Кольцов, хотя и явно смущенный, не сразу повиновался, она, топая ногой, в ярости продолжила:

– Знаете, что вы совершили? Это нарушение субординации. Поэтому я отправляю вас на гауптвахту!

Кольцов хотел было извиниться.

– Молчать! – крикнул красивый майор. – Отдайте мне свою шпагу…

Кольцов передал возлюбленной шпагу, поклонился и вышел.

Отсидев на гауптвахте двадцать четыре часа, Кольцов получил свою шпагу обратно. Этот акт княгиня не сопроводила со своей стороны никаким изъявлением чувств; она сидела в будуаре и смеялась больше обычного, ожидая после освобождения увидеть поклонника перед собой раскаявшимся грешником.

Однако тот не явился.

Прошел день, прошел другой, миновала неделя, а Кольцов так и не появился. Майор Симбирского полка и капитан полка Тобольского старались переупрямить друг друга точно два капризных ребенка. Пешим и конным, ценимый душевной тревогой, Кольцов как неприкаянный блуждал по пустынным окрестностям Петербурга, он не спал, он не ел, он чувствовал себя в высшей степени обездоленным; но он поклялся себе ни за что на свете не делать первого шага к примирению с княгиней, и непреклонно держался принятого решения. Людмила же Меншикова терзала своих камеристок, своих солдат, свою обезьяну, свою собаку, и прежде всего, конечно, терзалась сама; но она была слишком горда, чтобы признать, что зашла слишком далеко, что затеяла с Кольцовым негодную кокетливую игру, и прежде всего была слишком горда признать, что любит его; а вот это она теперь чуть ли не со стыдом чувствовала день ото дня все сильнее; ей очень недоставало его, она по нему тосковала, она плакала в подушку от ярости, но не могла пересилить себя и первой протянуть ему руку для примирения, сколь бы охотно ни схватила бы его руку сама.

А между тем события шли своим чередом, и однажды во время развода караула полковым командиром, госпожой фон Меллин, офицерам Тобольского полка был представлен их новый товарищ, подпоручик Софья Нарышкина.

Этим новоиспеченным подпоручиком была одна из прелестных девушек тогдашней русской аристократической элиты. Выросшая на природе, в идиллическом уединении небольшой русской деревушки и в атмосфере патриархальных нравов русских помещиков, Софья Нарышкина, подобно многим женщинам и девушкам тех дней, ослепленным сиянием Екатерины и завороженным в семейном кругу рассказами о фантастических приключениях, тоже решила вырваться за пределы узкого женского мирка и стать амазонкой, в то же время оставаясь невинной, доброй, скромной девушкой, в характере которой аристократические манеры и прирожденная природная смекалка гармонично сочетались с благородною простотою образа мыслей, которая в ту пору при Петербургском дворе была не менее редким явлением, чем при дворе Версальском.