Страница 91 из 106
— Никуда он не денется. Пусть побеснуется. А вы сторожите дом, пока мы закончим здесь опись,— приказал атаман.
Старуха Архипа Кречетова — Агафья Федосеевна, рослая, строгая и властная по виду женщина с лицом игуменьи, в отличие от мужа, не проронила ни слова. Скрестив на груди руки, она молча взирала на понятых, занявшихся своим делом, и атаман Муганцев, случайно столкнувшийся с ее неподвижным, точно пронзавшим его насквозь взглядом, не смел теперь поднять на нее своих глаз, как не смели этого сделать, впрочем, и все остальные представители власти, присутствующие при этом нечистом деле.
К вечеру этого дня опись имущества всех казаков, лишенных по приговору выборных станицы казачьего звания и подлежащих выселению из станицы, была закончена. Не удалось станичному атаману и понятым, несмотря на дополнительный наряд вооруженных обходных, произвести опись только в совместном хозяйстве братьев Кирьки и Оськи Карауловых. Когда понятые со взводом обходных, вывернув из переулка, направились было к пятистенному дому Карауловых, фон-барон, вдруг опешив, крикнул:
— Стоп, воспода станишники. Тут ить кровопролитием пахнет.
И атаман Муганцев, окруженный толпою обходных и понятых, тоже опешил, увидев выстроившихся у ворот карауловского поместья двух долговязых братьев Кирьку и Оську с жердями в руках. Держа жерди, как копья, Кирька с Оськой стояли в воротах в позах неприступных, угрожающе строгих, почти торжественных, точно в почетном карауле.
Не рискуя приблизиться к братьям Карауловым ближе десяти саженей, Муганцев, картинно подбоченясь, крикнул:
— Это что же, сопротивление властям?
— Похоже на это, восподин атаман,— прозвучал в ответ мрачный голос Кирьки.
— А если мы это сопротивление сломим? — полуугрожающе проговорил атаман.
— Попробуйте. Мы к рукопашному бою готовы,— ответил Кирька, внушительно приподняв при этом над головой свою жердь.
За спиной Муганцева вполголоса запереговаривались обходные:
— Ну их к язве. Ить против их, варнаков, на верную гибель идти.
— Куды там — прямое смертоубийство.
— Правильно. Лучше с ними не связываться.
— Вот именно. Ну их к холерам…
— Пошли-ка, братцы, домой — от греха подальше. Почувствовав замешательство среди обходных и понятых, Муганцев не решился на приступ карауловского дома.
— Ну хорошо. Поговорим с вами, братцы, в другом месте!— угрожающе крикнул Муганцев братьям Карауловым и повернул в сопровождении своей свиты от карауловского двора в станицу.
В сумерках немного подвыпившие братья Карауловы мирно сидели рядком на завалинке около своего дома и вполголоса очень стройно и ладно напевали горькую песню про обездоленного казака. Светлый и чистый подголосок Кирьки выносил:
Стоял задумчивый, тихий вечер, и далеко во всех краях станицы слышна была в этот час негромкая кара-уловская песня:
Было уже совсем темно, когда к дому Карауловых собрались мало-помалу все разжалованные казаки, скликанные невеселой карауловской песней. Примостившись на бревнах, опальные соколинцы курили, вполголоса переговаривались:
— Ну вот и дожились мы, воспода старики, до тюки — ни хлеба, ни муки.
— Да, дострадовались — податься некуда.
— Как некуда? Наказному атаману прошенье надо послать.
— Теперь наказных кету. Ить это у нас, дураков, ишо атаман держится.
— Добрые люди самого царя с престола спихнули — не побоялись, а мы перед станичным атаманом трусим.
— Силы в нас мало, воспода станишники. Вот задача.
— Хорошенько присмотреться — хватит.
— Это к кому же присматриваться? Как будто все налицо…
— Есть и такие, которых не видно,— многозначительно крякнув, сказал Кирька Караулов.
— Во как?! На кого намекашь, Киря?— заметно оживляясь, спросил Агафон Бой-баба.
— Знам, знам, на кого положиться,— все тем же многозначительным тоном произнес Кирька.
— Ну и што дальше?
— Только бы народ сколотить, а там будет видно, што делать,— уклончиво ответил Кирька.
— Да о каком народе речь-то — толку не дам,— не унимался Агафон Бой-баба.
— А дезертиры — это тебе не народ? Это тебе — не наши суюзники?!— сказал с ожесточением Кирька.
— Каки таки дезертиры?
— А те самые, што по хуторам да отрубам хоронятся…
— Это чалдоны-то?
— Хотя бы и так.
— Тоже мне, нашел суюзников!
— А кака така разница?
— А така, што нам, казакам, с мужиками не по пути.
— Да ить ты же не казак теперь, а такой же чалдон, как и все новоселы!— насмешливо воскликнул Оська Караулов.
— Нет, извиняйте, братцы. Я был казаком, казаком и остался,— запальчиво проговорил Агафон Бой-баба
— Не в этом дело, братцы. Казак ли, чалдон ли ты, а планида нам падат теперь одна — постоять за свою беднейшую нацию грудью,— прозвучал рассудительный голос Кирьки.
— Это каким же манером? — заинтересованно спросил вполголоса Агафон Бой-баба.
— Манер известный — свернуть голову станичному атаману, и квиты,— сказал Оська Караулов.
— Свернуть голову атаману — дело нехитрое. А потом што?
— А потом своего атамана поставим — и вся недолга. Сами собой будем руководствовать, а не в пуп ермаковцам глядеть. Понятно?— спросил притихших вокруг соколиицев Кирька.
— Рисковое дело,— сказал, вздохнув, Архип Кречетов.
Помолчали.
На другой день после похищения барымтачами конского косяка попечитель Корней Ватутин разыскал своего работника, узкоглазого и рябого Кузьму, на берегу курьи. Связанный по рукам и ногам волосяным арканом, парень лежал в густой осоке в полубессознательном состоянии. Он смотрел на хозяина своими тусклыми, словно подернутыми пеплом глазами, не отвечал на его вопросы, а только беспомощно жевал спекшимися от жажды искусанными губами. Взвалив пастуха на бричку, Корней Ватутин вернулся на полном карьере в станицу и взбулгачил народ.
— По коням, братцы!— кричал, стоя на своем крылечке, Корней Ватутин столпившимся вокруг него станичникам.— Ударим в нагон, воспода станишники, по горячему следу за барымтачами. Никуда они от нас не уйдут. Наши будут!
— А в какую сторону удариться, восподин попечитель? В степи не одна дорога!..— крикнул фон-барон Пикушкин.
— Известно в какую — в аулы.
— Аулов много.
— Аулов много — орда одна.
— Правильно. Правильно. В погоню!— ревели взбесновавшиеся ермаковцы.
А через полчаса около взвода всадников, вооруженных шашками, бородатых, возбужденно горланивших казаков, толпилось в беспорядке около станичного правления, и вахмистр Дробышев, гарцуя на своем маштачке, лихо размахивал обнаженным клинком, отдавая команду: