Ведите себя правильно

Я знаю ответ, но мне интересно, что она скажет.

— Здесь только они и водятся, босс.

***

— Чёрт, надеюсь, оно просохнет до утра… — Швабра крутит в руках платье, нюхает его, брезгливо морщится, суёт обратно в пакет. — Ладно, пошли, время уже к полуночи. Я понимаю, что на фоне похищенного ребёнка это не тянет даже на мелкую неприятность, но блин! Я теперь буду его пол ночи сначала стирать, потом сушить, а утром пойду на уроки не просто как уродливая обсоска, а как невыспавшаяся уродливая обсоска.

— В семнадцать лет недосып не влияет на внешность. Молодой растущий организм справится.

— Если это был комплимент, босс, то довольно тухлый. Типа я и так уродина и этак, хоть спи, хоть не спи… Впрочем, однокласснички не дают мне об этом забыть. В прошлом году они на сентябрьский праздник устроили весёлый конкурс с голосованием «Самая уродливая и тупая». Угадай, кто был единственным номинантом и победил за неявкой соперников?

— И администрация школы это позволяет?

— Ну, Училка, надо отдать ей должное, пыталась что-то вякать, но никто её не послушал, разумеется. В школе меня запрещено бить, синяки плохо выглядят на медосмотрах. Всё остальное в меру фантазии нашего дружного ученического коллектива. Так что было весело. Всем, кроме меня.

— А с чего ты взяла, что уродина? — спросил я.

Швабра остановилась, как будто наткнулась с разгона на стену.

— А с каких пор для этого недостаточно зеркала?

— И что такого ужасного ты в нём увидела?

— Я худая, как вешалка.

— Многие девушки мечтают похудеть.

— У меня нет груди.

— Вырастет, какие твои годы.

— У меня страшная рожа.

— У тебя довольно правильные симметричные черты. Большие глаза. Широкий лоб. Чёткие скулы. Ничего такого, что нельзя изменить капелькой макияжа и выражением лица.

— Знаешь, босс, — ответила Швабра резко и зло, — вот от тебя не ожидала, правда. Не смей пичкать меня этим жалостливым дерьмом! Мне не нужны мерзкие утешалочки: «Ах, бедняжка, всё не так уж плохо, можно исправить вставными сиськами, пластикой жопы и ампутацией головы!» Я с детства знаю, что я уродина. «Смотри, смотри, мама, как смешно ковыляет наше маленькое злобное уёбище! Ножки-веточки, ручки-палочки, зубки как у крыски, пахнет как какашка! Мама, она опять наблевала, смотри! Можно я макну её туда башкой?» Я привыкла быть уродиной. Это не так уж плохо, на самом деле, никаких иллюзий. Не всем же быть красивыми, богатыми и успешными? Кто-то должен быть дерьмом, жить в дерьме и жрать дерьмо. Но наше с тобой трудовое соглашение, босс, кормление меня дерьмом не включает. Ещё раз скажешь что-то такое, и я… Не знаю что. Но лучше не пробуй. После того, как я тебе так позорно плакалась, глупо говорить «Не смей лезть в мою жизнь», но я всё равно скажу: «Не смей!» Это была минута слабости, меня от неё уже тошнит, меня от себя уже тошнит… Подержи пакет, я сейчас.

Девушка метнулась в кусты, и её бурно стошнило.

— Тьфу, какая мерзость, — сказала она, вернувшись. — Забудь, пожалуйста, что от меня услышал сегодня. Тогда я забуду то, что услышала от тебя. Мы шли молча, понял?

— Как скажешь.

— Забудешь?

— Что? Ведь мы молчали.

— Вот именно. Всё, пришли. Спасибо, что проводил. Это было один раз и больше не повторится. Я прекрасно могу сама о себе позаботиться.

Швабра живёт в маленьком старом домике, ветхом даже на вид. Дворик запущенный, но чистый. Трава выгорела, и сквозь неё проглядывает проплешинами рыжий суглинок. Покосившийся заборчик давно не крашен. Деревянный сайдинг на доме облупился. Нет даже слабых попыток украсить быт. От этой недвижимости веет беспросветной нищетой и полнейшей безнадёгой.

— Чего смотришь?

— Ничего.

— Вот ничего и не говори. До завтра.

***

Первое, что я увидел, вернувшись к бару, — это панк, сидящий у задней двери прямо на земле, откинувши голову на стену.

— Слы, чел, я это… вернулся, кароч. Сорьки, чел, опять наговнял. Я говночел, чел. Рили.

— Факт, — согласился я.

— Можешь грохнуть меня, чел, рили. Я заслужил. Знаю, тебе это как чихнуть, ты трындец стрёмный чел.

— Чего тогда вернулся?

— Так вышло, чел. Я не хотел, рили, но вот так оно всё…

— Заходи, — сказал я, отпирая дверь.

— Сенкаю, чел. Пожрать нету? Я двое суток не жрал, рили.

— Тебя не было всего день.

— Рили правда, чел. Не знаю, как так вышло, чел.

— Иди помойся и переоденься. Я пока схожу в кафе, отнесу заявки и принесу пирогов.

— Да, чел. Как скажешь, чел.

***

— Рада вас видеть, Роберт. Какая ужасная беда! Надеюсь, мальчик найдётся.

— Вы уже в курсе?

— Все всегда в курсе всего, даже если делают вид, что не так. Маленький город. Проходите, поешьте, вечер, я вижу, выдался хлопотным.

— Мне бы ещё с собой, там этот…

— Да-да, тот молодой человек. Я знаю, ведь он только что приехал. Вон, водитель ещё сидит.

За столиком неторопливо вкушает поздний ужин старый водитель старого трака, с которым я уже однажды беседовал. Кафе пустое, но я подсел за его столик.

— Здешний гамбургер — это лучшее, что есть в моей жизни, — поделился он со мной, кивнув как старому знакомому. — Иногда мне кажется, что я просто еду от гамбургера к гамбургеру. Еду и не могу уехать. Сейчас поем, переночую, завтра с утра разгружусь, съем ещё один, второй возьму в дорогу и поеду. Сюда. К вечернему гамбургеру.

Душевное здоровье этого водилы по-прежнему представляется мне заслуживающим пристального медицинского внимания, но у меня к нему простой вопрос.

— С вами приехал этот… молодой человек?

— А то с кем же? Кто ещё такого подберёт?

— И где вы его взяли?

— Так здесь же.

— Здесь посадили и сюда же привезли?

— А как же ещё? — удивился он. — Таков маршрут. От гамбургера до гамбургера, всё чётко.

— Понятно. Приятного аппетита, хорошего вечера и счастливого пути.

— И вкусного гамбургера, — засмеялся тихо водила.

— И его, да.

— Как ваш муж сегодня? — спросил я вернувшуюся Мадам Пирожок. — Когда он не спит у меня на столе, в баре как будто чего-то не хватает.

— Ох, вы всё шутите, Роберт, — отмахнулась она. — Уже дома, слава богу, третий сон видит. Вы припозднились сегодня.

— Обстоятельства…

— Да, я знаю. Ничего страшного, у меня часто бывают ночные клиенты. И вообще бессонница. Заказ ваш записала, корзинку собрала, покормите там вашего беглеца-бумеранга.

— Спасибо. А скажите, тут один мой… Ну, который…

— Убили которого?

— Знаете?

— Все знают.

— Он, вроде бы, к вам заходил.

— Да, было дело несколько раз. Я так-то не люблю, когда туда-сюда без толку шляются, но ему было надо.

— Что ему было надо?

— Что-то. Я не спрашивала. Но сильно. «Вопрос жизни и смерти», так и сказал. Я посмотрела на него — и поверила. Жаль, что его вопрос, похоже, решился не в ту сторону…

— А не знаете ли вы случайно некую женщину? Высокий рост, белые волосы, чёрное платье, может быть босиком…

— Конечно, знаю.

— Правда?

— Все её знают, Роберт. Каждый человек. Но никто вам не скажет. Да и я промолчу. Не лезли бы вы в это дело.

— Я бы не лез, — вздохнул я, — но человека убили.

— И ещё убьют, — пообещала она оптимистично. — Да только не ваша это проблема.

— А чья?

— Ничья. Да и не проблема вовсе. Один умирает, другой родится, так вся жизнь наша верти́тся. Идите спать, время позднее. И постарайтесь вести себя правильно.

— До завтра, — попрощался я и ушёл.

***

— Да, чел, я попятил чуть кэша из кассы. Моё говно, рили, — признаёт панк, жадно пожирая пироги. — Я ж говночел, чел. Я не хотел. Ну, то есть хотел, но рили бы не стал. Но я втащил пивца, помнишь? А я, когда выпью, вообще всё говняю. Вот я втащил пивца, и мне загорелось добавить, потому что, чел, я был в крэшах по той блонде, и мне было трындец обломно. Ты бы мне не налил… Ведь не налил бы, чел?