Ведите себя правильно

Подростки слушают этот бред, забыв про выдыхающийся лимонад. Тает в креманках мороженое, прекратилась болтовня и смешки. Внимают с горящими глазами, сжав пальцы на краях столов.

— …Вы снова отводите глаза! — возвышается до обвиняющего пафоса голос. — Делаете вид, что это не про вас. Каждый скажет, что уж его-то ребёнок точно не отродье! Он рождён матерью от отца, а не подброшен к порогу осенней ночью, взамен умершего от поветрия младенца, не так ли? Каждый из вас поклянётся в этом. Каждый. Но все ли скажут при этом правду? Посмотрите друг на друга — кто-то из ваших соседей лжёт. Посмотрите на их детей — точно ли они люди? Я знаю, что отродья среди них есть. Вы это знаете. Все это знают. Не ждите, пока к вам придут с факелами и кольями. Сделайте то, что должно сами. Подайте пример колеблющимся. Устрашите упорствующих. Отродья должны умереть!

***

— Чаевых неплохо накидали, однако, — слегка воспряла духом Швабра, — умеешь ты нагнать жути, босс. Так на него посмотрел, даже у меня что-то ёкнуло. А где наша приблудная вонючка? Почему не выносит мусор?

— Сбежал, — ответил я коротко.

— То есть ты вложился за него баблом, а он тебя кинул?

— Да. Кстати, он вчера ещё и из кассы денег стащил. На самогонку.

— Какой прекрасный человек! — восхитилась Швабра. — Может, ещё одного такого заведём, раз этот сбежал? Глядишь, следующий тебя во сне зарежет…

— Это не было моей идеей. Его мне навязали.

— Да ладно, босс, не верю, что ты не смог бы отмазаться.

— Ну, значит, дурак я.

— Вот уж нет, — сказала Швабра серьёзно, — кто угодно, но не ты. У тебя-то точно всё продумано. Одно мне обидно, что деньги пропали. Эх, мне бы их…

Интересно, а она меня за кого принимает?

— Слушай, — спросил я, — а где озеро, куда ты купаться ходишь? Я бы тоже, может быть, сходил, пока осенние холода не начались. Как-то не выдалось в этом году искупаться.

— Ну, как, — удивилась она, — за городом же. Я бы показала, но днём не хочу идти. Там, поди, мужики в трусах будут. Заблюю весь пляж. А ночью хорошо, ночью пусто. Ни разу никого не встретила.

— Так проводи меня ночью, после закрытия. Недалеко?

— Тут всё недалеко. А ты не полезешь голый купаться? А то при начальстве блевать неудобно.

— Отвернёшься.

— Не поможет. Я же буду знать, что ты голый.

— Я и сейчас голый. Под одеждой.

— Тьфу на тебя, — побледнела Швабра, — разве можно такие гадости девушкам говорить? Ну вот, опять тошнит… Я сегодня уже трижды блевала в школе. Не хочу больше.

— Просто старайся об этом не думать. А я обещаю, что не буду при тебе купаться. Ни голый, ни в трусах, ни в водолазном костюме. Покажешь озеро и уйдёшь.

— В водолазном костюме можно, — фыркнула девушка. — У него шлем смешной, с окошками. И можно на шланг наступить, пока ты там булькаешь. Я бы не наступила, босс, честно! Но смотрела бы на него и думала: «А ведь могу!»

Добрая девочка Швабра.

— Только не сегодня, ладно, босс? Мне надо платье успеть постирать школьное, оно блевотиной пахнет. В холодной воде, чтобы не село, а то даже на мои мослы не налезет. Оно и так на мне выглядит как тряпка на швабре…

— Давай сходим в лавку, куплю тебе новое. За счёт заведения.

— Иди к чёрту, босс, — внезапно разозлилась Швабра.

— В чём дело?

— Ни в чём, отстань. Себе платье купи и ходи в нём, если деньги девать некуда.

— Мне не пойдёт, у меня ноги волосатые.

— Ты сегодня решил обязательно довести меня до рвоты? Не уймёшься, пока я не заблюю тут всё?

Я молча пожал плечами. Что на неё нашло?

Швабра сосредоточенно драила столы, потом мыла посуду, потом расставляла пепельницы, но всё это было с таким видом, как будто я её смертельно оскорбил и она ждёт извинений. Я бы извинился, мне не сложно, но у меня нет ни единой идеи, за что именно. И это всего лишь моя уборщица! А некоторые ещё спрашивают, почему я не женат.

— Извини, — сказал я в конце концов просто так, без уточнений.

Скоро открываться, а она таким лицом всех клиентов распугает.

— Иди в задницу, босс, — ответила она, но уже без злости, спокойно. — Ты правда не понимаешь, что ли?

— Чего не понимаю?

— Что все скажут, если ты придёшь со мной платье покупать?

— Что?

— Ты думаешь, почему я блевала в школе?

— Из-за говна в сумке?

— Я тебя умоляю, я тут сортир мою каждый день! Говно как говно, что из-за него блевать-то? Нет, из-за тебя.

— И чем я заслужил?

— Мне на перемене начали рассказывать, что ты меня… Ну, то есть я у тебя… Ну, в общем, мерзость всякую. Да ещё с подробностями, на которые у меня бы фантазии не хватило. Меня тошнит, а им весело. Проблююсь, выйду — а они по новой, в деталях обсуждают, что да как. Я опять блевать, до желчи, а они ржут. Если бы урок не начался, вывернулась бы наизнанку, наверное.

— Отличное начало учебного года.

— И не говори. Так что засунь свою благотворительность себе в задницу, пожалуйста. Не нужно мне от тебя ничего, кроме зарплаты, и тебе от меня ничего не нужно, кроме швабры. Давай этим и ограничимся, ладно?

— Как скажешь. Тем более, уже и открываться пора.

***

Училка пришла, когда уже стемнело. Бар полон. Кажется, никогда ещё не собирался такой аншлаг — не только все завсегдатаи разом, но и новые лица. Похоже, первое сентября заставило многих вспомнить, что они уже не школьники, возрадоваться и немедля отметить этот счастливый факт. Плывёт в воздухе табачный дым, играет музыкальный автомат, смешиваются в белый шум разговоры, я разливаю со скоростью циркового жонглёра.

Идущую через зал Училку провожают удивлёнными и часто не самыми добрыми взглядами. Местное общество отчего-то придерживается мнения, что учительница — это что-то вроде монахини. Должна служить Божеству Образования, соблюдая строжайшую аскезу. Не ожидал её здесь увидеть в такой час.

— Мохито? — спросил я, потянувшись за стаканом, и только потом поднял глаза на её лицо.

— Не мохито, значит. Что случилось?

— Мой сын. Он пропал.

Женщина бледна так, как бледнеют чернокожие, в серый пепел. В больших тёмных глазах плещется ужас.

— Успокойтесь. Воды?

— Да, пожалуйста.

Я налил минеральной. Её зубы стучат о стакан, руки дрожат.

— Не надо паники. Это маленький тихий город… — я вспомнил застывшую боль в мёртвых глазах Калдыря, но упрямо повторил: — Тихий город. Как давно вы его видели?

— Утром. Перед тем, как ушла на работу. Я обычно беру его в школу с собой, но сегодня там столько суеты… Попросила посидеть дома, ведь он уже большой мальчик. Вернулась, а его нет. Я уже оббегала все места, никто его не видел!

— Почему вы пошли не в полицию, а сюда?

— Там темно, дверь закрыта, а вы…

Чёрт, ну вот куда унесло Депутатора, когда он нужен?

— Вы же сегодня ездили на полицейской машине… Я подумала… Вы и говорите как полицейский! Простите, я просто не знаю, что мне делать!

— Не паниковать. Мальчика нет всего несколько часов. Он мог загуляться, забыть про время…

— Нет, — помотала курчавой головой она. — Только не он. Он очень обязательный! Всегда делает, как я скажу!

— До поры до времени, поверьте. У каждого пацана наступает однажды возраст безумного идиотизма. Может быть, пришла его очередь. Вы правильно сделали, что пришли сюда, полиция подтянется позже, а пока…

— Внимание! — сказал я громко, выключив музыку и постучав мерной ложечкой по бокалу. — Важное сообщение. У этой женщины (вы все её знаете, это ваша школьная учительница) пропал ребёнок. Скорее всего, ничего страшного не случилось, но лучше бы так было и дальше. Поэтому я прошу вас, вас всех, припомнить, не видел ли сегодня кто-нибудь этого мальчика. Вы наверняка в курсе, как он выглядит, обойдёмся без описаний. Итак, кто что может сказать?

Направленные на меня взгляды потухли, люди разом отвели глаза, отвернулись, уставились в свои стаканы и рюмки, зачиркали зажигалками, закуривая. В нашу сторону обращены одни затылки. Что творится? Если пацана никто не видел, то должна быть рефлекторная отрицательная жестикуляция — покачивание головой, пожатие плечами, разведённые руки, сочувственные заинтересованные взгляды с оглядкой на соседей. Заткнуться и отвернуться, как будто я не обратился к ним с просьбой, а внезапно громко пёрнул — мягко говоря, нетипичная реакция в таких случаях. Сидящие у стойки быстро допивают, кладут деньги и идут к выходу. Сидящие за столами начинают собираться.