Страница 24 из 114
— Ты совсем не скрываешься, Брамбилла. Такое поведение недостойно сержанта.
Яркий румянец покрывает лицо Като, которое теперь сильно контрастирует с его светлыми волосами и униформой.
— Я… я… стучал. Я не…
— Расслабься. У меня есть дела поважнее, чем понижать тебя до пехотинца.
Я почти фыркаю. К счастью, мне удается подавить этот звук. Я не могу выглядеть такой весёлой в компании Юстуса, а иначе он может приподнять брови, которые абсолютно точно должны оставаться невозмутимыми.
Несмотря на то, что я полностью сосредоточена на генерале, который перекидывает за спину волосы, направляясь к моей тюремной камере, я погружаюсь в свои мысли, чтобы соединить всю ту информацию о прошлом, которую он мне предоставил.
Моя мать обрезала себе уши. Это ужасно и душераздирающе. И это не снимает с меня чувства вины за то, что я заняла её чрево.
Неожиданно, я начинаю жалеть о том, что не воспользовалась тем коконом, что создал Юстус, и не спросила, есть ли надежда на то, что она вернёт себе разум. Вероятно, Мириам знает какое-то заклинание? Или Зендайя? Вероятно, она сможет исправить то, что натворила? Но где она?
Из всех этих вопросов, что я хочу задать Юстусу и Мириам, это самый важный вопрос. Я решаю заключить сделку с Мириам при нашей следующей встрече. Я попрошу о встрече со своей матерью, а взамен пообещаю снять с неё проклятие золотого трона.
***
Бесконечные дни начинают тянуться, и в течение всего времени я не вижу ни единой живой души, за исключением эльфов и солдат, охраняющих мою клетку. Я мысленно прошу Юстуса отпереть дверцу клетки, но он не появляется. Я также прошу Бронвен завладеть моим зрением — или как там работает наша зрительная связь? — но как бы я ни пыталась, мне не удаётся перенестись в Небесное королевство.
Единственное моё развлечение — это наблюдать за тем, как потеют эльфы Данте, словно сельватинцы, пытаясь пробраться по спиралевидным полкам с вином, чтобы установить четыре шеста, поднятые в воздух Като и другим солдатом. Но это занятие перестаёт меня забавлять, когда я понимаю, зачем они это делают — чтобы приподнять мою клетку над полом. У меня больше не получится в ней покачаться.
Огненный фейри как раз заканчивает припаивать тяжёлые цепи к установленным столбам, когда Юстус, в своём белом мундире, наконец-то заполняет дверной проём моей камеры.
— Мириам пробудилась. Пришло время для первого урока для Данте.
Для Данте? Или для меня?
Видимо, только для Данте, потому что моя бабка вряд ли сможет обучить его неправильным символам, и одновременно научить меня правильным.
Она, наверное, даже не собирается учить меня использованию магии. Ведь она, также как и Юстус, знает, что как только я научусь колдовать, я сбегу отсюда к чертям собачим, а точнее к Лору, забрав с собой свою магию.
ГЛАВА 18
Я выхожу из туннеля и резко останавливаюсь, завидев дерево с толстыми ветвями, торчащими в разные стороны. Но не дерево привлекает моё внимание. Мои ноги и сердце останавливаются при виде моего друга, который стоит под самой большой веткой.
Антони расположен на кривом корне, его запястья и щиколотки связаны лианами, на шее висит ошейник из толстой цепи цвета потемневшего серебра. Несмотря на то, что ткань отделяет его вздымающуюся грудь от железа, звенья цепи, должно быть, всё равно касались его кожи, потому что вокруг его шеи появились нарывы.
Сжав зубы, я прохожусь взглядом по цепи в сторону ветки, вокруг которой она обмотана, после чего снова опускаю глаза на Антони. Его кожа желтоватого цвета и напоминает рыбьи кости, волосы свалялись и похожи на водоросли, а глаза сделались такими же измученными, как у Катрионы в ту ночь, когда стрела лишила её жизни.
— Что это ещё значит? — рычу я.
— Полурослик будет находиться здесь на случай, если ты будешь плохо себя вести.
Данте выходит из темницы, двери которой широко распахиваются так, что мне теперь виден трон Мириам.
— Я буду хорошо себя вести.
— Тогда тебе не о чем беспокоиться, мойя.
Данте опускает белый рукав и застёгивает манжету поверх повязки, которая, должно быть, пропитана какой-то мазью, потому что она сделалась зеленоватого цвета и наполняет воздух зловонием, от которого у меня слезятся глаза.
— Прошу тебя, Данте. Совсем не обязательно ему угрожать. Я буду самой послушной чернильницей за всю историю.
Ногти врезаются мне в ладони, отпечатывая на них полумесяцы поверх переплетенных колец, запятнавших мою кожу.
Юстус поворачивается к высокому зеленоглазому лекарю.
— Вы можете быть свободны.
Я моргаю, потому что заметила его только сейчас. А я-то ожидала увидеть заострённые уши и длинные косички, но у мужчины, который стоит рядом с Данте, закругленные уши, а волосы доходят до плеч. Похоже, лечить лошадей не так почётно, как фейри. И всё-таки мне кажется странным, что великая Ксема Росси, которая была очень привязана к своим питомцам и уделяла внимание кончикам ушей окружающих, могла нанять полурослика на должность конюха.
— Ластра, помоги человеку свернуть бинты, а не то он пробудет здесь весь день! — Данте явно не терпится его выпроводить.
А, может быть, ему не нравится то, как пристально смотрит на меня этот мужчина.
— В этом нет необходимости. Я уже закончил.
Мужчина поднимает поднос, усыпанный баночками с какими-то кремами и полосками марли. Простая хлопковая туника натягивается на его плечах. На нём также надеты штаны, которые видали лучшие дни. Они заштопаны в самых разных местах и напоминают мне о платьях, которые я носила в юности и которые нонна зашивала каждые две недели, потому что я постоянно умудрялась зацепиться за что-нибудь.
Данте кричит одному из своих солдат:
— Отведите Дотторе Ванче в его камеру.
Имя лекаря кажется мне таким странным.
— Идём. Мириам ждёт.
Юстус касается моего запястья, заставив меня отвести взгляд от любопытного лекаря.
— Сначала снимите ошейник с Антони, — бормочу я.
Глаза Юстуса становятся таким же суровыми, как и он сам. Я больше не вижу в нём того доброго генерала. Его место занимает генерал, которого боится весь Люс.
— Ластра, отойди от лебёдки! — говорит он и бросается в сторону дерева.
Неужели Юстус собирается освободить…
— Я сам её подержу.
Я пытаюсь понять, что он собирается сделать, но Данте встаёт между нами, загородив собой генерала.
— Тебе лучше вести себя хорошо, так как единственная справедливая вещь, что есть в Росси, это значение его имени1.
Данте протягивает мне свою руку.
Мне хочется коснуться его не больше, чем хотелось иметь дело с внутренностями животных в «Кубышке».
— Моя рука, — тон его голоса резкий и низкий. — Возьми её.
Я этого не делаю.
— Росси, пошевелите цепь пленника!
— Нет!
Я хватаюсь за руку Данте, а Юстус тянет за веревку, привязанную к Антони, отчего цепь сдвигается.
Мой друг тихонько кряхтит, а его лицо искажается болью, когда железные звенья цепи съезжают с перепачканной рубашки и врезаются в кожу.
— Пожалуйста, не делайте ему больно, генерали. Пожалуйста, — хрипло говорю я, и мой голос разносится по обсидиановой комнате.
— Тогда делай, что тебе говорят, или я продолжу играть со своим новым питомцем.
Поведение древнего фейри так резко меняется, чем сильно выводит меня из себя. Сначала он кажется мне другом, но затем превращается во врага. Я надеюсь, что его тираничное поведение всего лишь игра, и что он не станет приносить Антони в жертву для пущей убедительности.
Данте наклоняется к моему уху и бормочет:
— Твой дед совершенно безжалостный человек. Не хотел бы я оказаться в числе его врагов.
Он сжимает моё плечо забинтованной рукой.
И хотя вокруг моей шеи не затянута удавка, а лианы не связывают мои конечности, я точно такая же муха в паутине этих мужчин, как и Антони.