Страница 233 из 245
Вель с тихим стоном переворачивается на спину, поддается мне, раскрывается. Хочется целовать ее всю и везде — и теперь я не спешу, не отказываю себе в удовольствии заново изучить каждый уголок желанного тела. Она любит, когда я слегка прихватываю губами кожу на шее — и теперь закрывает глаза, чуть отклоняя голову. Она любит, когда я ласкаю пальцами и языком твердые соски — и теперь выгибается, словно натянутая тетива в умелых руках лучника. С наслаждением исследую ртом впадинку между мягких округлостей, нежную линию живота, слегка потяжелевших бедер. Дразню языком призывно раскрытое лоно — она снова смущается, словно впервые, пытается оттолкнуть, но затем запрокидывает голову и хватает ртом воздух, двигаясь в такт моим движениям.
Я бы мог довести ее до грани, но меня самого разрывает от вожделения, и я хочу, чтобы мы достигли вершин вместе. Она впускает меня с утробным стоном, и я обнимаю ее, прижимаюсь теснее, окутываю ее собой. Моя, моя… Теперь навсегда.
Время растворяется в жгучем, исступленном желании. Лишь когда мы оба утоляем испепеляющую нас жажду, возвращается способность мыслить, говорить.
Я лежу на спине, закинув за спину руки, и смотрю на нее. После неистовой любви как будто начинаю лучше видеть — каждую черточку милого лица. Она лежит на боку, прижавшись ко мне грудью, и водит пальцами по уродливым полосам моих шрамов. Медленно очерчивает букву «А» на моей груди, склоняется и целует — сладко, нежно, над самым соском.
— Почему ты не избавился от клейма? — задает мне первый вопрос.
— Зачем? — спрашиваю в ответ и улыбаюсь.
— Чтобы забыть обо всем. О страшных годах рабства.
— Разве об этом забудешь? — хмыкаю я. Притягиваю любимую к себе еще ближе, прослеживаю ладонью дивный изгиб спины, обхватываю округлость пониже. Как я скучал по этому.
— И все же… почему? — допытывается она.
— Хочу его оставить. Я ваш раб, донна Адальяро, и всегда им останусь.
— Ах так, — щурится хитро и вдруг выворачивается из моих объятий, словно змея, и садится мне на живот, заводит мои руки за голову, прижимает к постели. Смотрю на нее — на красивое лицо, на по-женски налитую грудь, что маячит прямо перед глазами, на крутую линию разведенных бедер, что белеют поверх моих. — Тогда выполняй мои желания.
— С удовольствием, госпожа, — улыбаюсь я, не в силах оторвать взгляда от заманчивого зрелища.
— Закрой глаза, — требует она.
Это трудно — после почти целого года, в течение которого я не мог ее видеть, — но я с неохотой подчиняюсь.
Отдаюсь давно позабытым ощущениям. Насмешница прикасается умело и возбуждающе — так, что хочется застонать от неутоленной жажды, сгорая от нетерпения. Изводит, терзает, легкую боль сменяет откровенной лаской, не оставляет забытым ни единого уголка моего тела. Добирается до сокровенного, дразнит долго и жестоко, будто это ей игрушка. С закрытыми глазами трудно уловить, когда бесцеремонные пальцы сменяются губами, но теперь все едино — с губ срываются стоны и мольбы: ну давай же, давай…
Наконец изволит сжалиться — надо мной или над собой — позволяет открыть глаза, переплетает пальцы с моими, впускает в узкую тесноту своего лона и начинает медленные, мучительно-сладкие движения.
Много позже, разгоряченные и покрытые испариной, лежим, обнимая друг друга, дарим друг другу ленивые, чувственные поцелуи и обретаем возможность мыслить и говорить.
— Джай… расскажи мне.
— Что?
— Все… что стало с халиссийцами?
— Тебя интересуют все или кто-то конкретный? — усмехаюсь я, вдыхая дивный запах ее кожи у виска.
— Ты знаешь.
— Они живы. И Зверь, и Лей. Во всяком случае, были, когда я видел их в последний раз.
Ненадолго ныряю в воспоминания — еще свежие, но уже ставшие прошлым, стремящиеся отойти на дальний план, в другую жизнь. Отступление халиссийцев, что держали победу на кончиках своих мечей, но внезапно вкусили горечь поражения; короткий совет с северянами, где генералы-южане снова сошлись в единогласной мнении — окружить и добить. Вопросительный взгляд маршала, безумный план, родившийся в моей голове — без шанса стать реальностью, и все же услышанный и поддержанный бывшими соотечественниками.
И снова переговоры с Хаб-Арифом. На него больно было смотреть — гордый, сильный, несломленный, и все-таки проигравший. Они не ожидали милости от армии союзников, а после колебались, решая, отвергнуть ее с презрением и умереть в бесславном бою — или дать шанс своим детям жить и продолжать их род на землях предков.
— Мы заключили договор, — говорю я Вель самое важное, стараясь не вспоминать гнев и боль в глазах Зверя. — Границы отодвинуты далеко на восток, вглубь континента. Плодородное южное побережье полностью отошло под протекторат Саллиды. В десяти лигах от новой границы халиссийцы не имеют права селиться. Со временем там установят охранные приспособления, которые придумал Аро. К этим порождениям пекла халиссийцы не сунутся в здравом уме — они плюются жидким огнем на три полета стрелы.
— Но… где же они будут жить, если вы отобрали у них плодородные земли? — тихо спрашивает Вель.
В этом вся она. Ей бы только жалеть — своих, чужих…
— Отобрали, но не совсем. На что саллидианцам те земли? Кто захочет переселяться с насиженных мест в незнакомые, враждебные? Там будут жить халиссийцы. Но те, кто пожелает остаться на этих землях, должны признать себя гражданами Саллиды — и принести клятву не поднимать оружие против своей державы. Наказание за нарушение — смерть виновного и изгнание его семьи без права возвращения.
— И… многие остались?
— Многие. Женщины, дети — те, кто хочет жить в сытости и безопасности. С ними остались мужчины — чтобы защищать, пахать землю, растить урожай.
— А… Хаб-Ариф и Лей? Они тоже остались?
— Нет, — мрачнею я, вспоминая черные глаза Зверя, мечущие раскаленные молнии, и круглый живот Лей, что держит его за руку, смиренно отступив на полшага назад. — Они ушли. Хотят найти новые земли — но не на западе, а на востоке.
— Но… там же пустыня?
— Кто знает? — пожимаю плечом и чувствую, как кожу щекочет упавший на него светлый локон. — Говорят, оттуда, из-за восточных гор, прилетают птицы, что не могут гнездиться в пустыне. Хаб-Ариф принял решение. Он сам в ответе за свою семью. А я в ответе за свою.
Прижимаю к себе свое сокровище, оглаживаю плавные изгибы обнаженного тела, дышу ею, люблю ее.
— Ну а ты? — спрашивает она и касается губами моей скулы. — Что собираешься делать?
Я тяжело вздыхаю: она вплотную подобралась к тому, что хотелось бы отодвинуть как можно дальше. Не хочется оставлять ее даже на день, даже на час, но… Иначе мне не получить того, к чему я стремлюсь всем сердцем.
Сделать ее своей.
— Мне придется уехать, Вель.
— На север? — чувствую, как под моей ладонью напрягается ее тело.
— Да. К королю Аверленда. Я должен вернуть себе имя, Вель. Восстановить свои права на дом. Только после этого я смогу заткнуть рты насмешникам. Стать достойным тебя и просить твоей руки — чтобы не опозорить вдову сенатора союзом с безродным бывшим рабом.
Она постепенно расслабляется, проводит пальцами по моей груди, животу, кладет ладонь на бедро. Мое тело недвусмысленно отзывается на дразнящую ласку. Зарываюсь носом в ее шею, зацеловываю хрупкую линию ключиц. Еще немного — и заурчу, словно кот. Я не помню, когда еще был настолько счастлив.
— Я хочу поехать с тобой, — наконец произносит она.
На мгновение замираю, принимая услышанное.
— Правда?..
— Я соскучилась по Аверленду. По родным. По холоду, — она вздрагивает от легкого, невесомого прикосновения моих пальцев к ее груди. — И по тебе. Не хочу отпускать тебя больше так надолго.
— А дети?
— Поедут с нами.
Закрываю глаза и представляю себе невозможное. Мы — семья, живем в доме моих родителей, Алекс и Габи называют меня отцом. Пожалуй, дом придется достроить: после роскошного поместья Адальяро он покажется Вель слишком тесным. Тем более, если у нас появятся еще дети… На которых больше никто не заявит права.