Сама себе хозяйка

— Та не в коня корм! Отец твой — северянин. И мать мелкая была. Голодом не морил, клянусь!

Я поверила. Даже если врет — на его совести будет. А попробует обидеть, так я его сожру с потрохами, я умею.

— Прощаю, дядько Тамир. Я жизнь сначала начала, и ты начни.

— Вот и славно. Значицца, ты совета просила. Ну так слушай. Нечего тебе тут делать. Красоты и силы в тебе немного, но в том не моя вина. Замуж тебя точно уж не возьмет никто из деревенских, а проезжий народ ненадежен, да ты и сама это поняла. Тебя ж дурочкой все помнят, кому охота от дурочки сыновей иметь? Да сможешь ли родить? Уважать тебя не будут, ты поди не помнишь, а последний раз мальчишки в деревне в тебя грязью кидали. Конечно, ты дитя еще была, но с тех пор вовсе с постоялого двора ни на шаг не уходила. Значит, все поняла, хоть и дурочка. Да и магия в тебе есть от матери. В Буйск тебя свезу или даже в Белокаменск. В Буйске еще люди есть, кто твоих родителей помнит. Магичка работу везде найдет. Но не сразу, зиму перезимуй у нас. Так проку больше будет. Книги тебе дам, а Ганна читать и писать научит, она умная. Одежду пошьем добрую. Согласная?

— А про родителей моих что расскажешь, дядько? — с надеждой спросила я. — Может, осталось что-то в Буйске от них?

— Да ничего особо не скажу, — спрятал глаза мужик. — Я и не знал их, так…

— Правда ли, что отец мать убил, а меня не добил? А самого его, поди, казнили?

— Это кто же тебе наболтать успел? Ганка, что ли? Уж я ее…

— Малика рассказала. И спасибо ей за это, лучше уж все сразу узнать, чем потом от чужих людей.

— Вот ращеколда! Кто просил… И откуда только узнала! Да, правда это. Отец твой зарубил жену не то топором, не то саблей. А тебя в голову ранил. Крови много было, думал, что ты померла.

— За измену? — тихо спросила я.

— Да я-то почем знаю? Я в окно не заглядывал и постель им не стелил. Мож, за измену, а мож, еще за что. Мож, свихнулся просто. Люди многое говорили, да верить им — все равно, что пожар вином тушить.

— А кем они были, мои родители?

— Мастера-ювелиры, лавку свою держали. Нет, лавка не осталась, даже не думай. По закону, у убийцы имущество забирают.

— А если дети остались?

— В сиротский дом. Да ты ж совсем убогая была, кому ты там нужна? Или прибили бы, или померла б от болезни какой.

— А ты меня лечил, стало быть, — недобро поджала губы я, понимая, что где-то Тамир врет, точнее, не договаривает.

— Да ты у меня и не болела, даром, что мелкая, как котенок. Маличка с Даринкой то сопливые, то дохают, каждую зиму — лихоманка всякая, а тебе хоть бы хны. Один раз они сыпью покрылись, вот там и тебя задело, да и то — они три седмицы головы не поднимали, а ты через пару дней уже бегала. Я тогда даже думал, что богиня разум забрала, так хоть здоровье оставила. Но то у меня в доме, где тепло и кормят. А в приюте — кто знает?

Тут я была с ним вынуждена согласиться. Так и есть. В тепле, с хорошим питанием, со свежим воздухом любой ребенок будет болеть меньше, чем в приюте. А с лавкой ювелирной я как-нибудь разберусь, когда в Буйск приеду. Раз уж в южных провинциях все так хорошо, везде порядок — должны остаться какие-то документы. Ну, или хоть живые свидетели.

— А с отцом-то что было?

— Повесился в тюрьме, — мрачно бросил Тамир, и я поняла, что мне пока достаточно. И чужие вроде люди, а все равно — дрожь берет. И это у меня, точнее у Миланы, еще нервная система вполне себе крепкая. А в прошлой жизни я неплохо изучила депрессию изнутри, так сказать, особенно, когда уже понятно было, что шансов у меня немного.

На миг задумалась: а ведь “врач” тот, который не то привиделся мне в бреду, не то и в самом деле был, сказал, что годы мои не закончились. Может, я бы и выздоровела. И ведь жизнь, кажется, неплохая у меня была. Смутно помню, но дети взрослые уже, работа, муж даже. Бывший или настоящий? Вот тут затык. И не тот, и не другой, кажется. То есть любви особой не имелось. Ну и ладно, у меня ничего не болит, это главное.

Зато сейчас я молода, свежа как майская роза, глаза вон красивые и магия даже имеется. И самое смешное, я уже даже от девственности успела избавиться, так что никаких сомнений по поводу семейного положения можно не испытывать. Порченая невеста никому не нужна. Может, я и поторопилась… Вспомнила Асура и невольно улыбнулась. Ни за что о нем жалеть не буду. Может быть, мы с ним даже встретимся еще. Хотя лучше б не нужно. Влюблюсь ведь по уши, в такого, как он — немудрено.

— Дядько Тамир, — кивнула я хозяину. — Остаюсь до весны, но на моих условиях. Ни в конюшне, ни в чулане жить не буду, я не собачка. Придумай что-нибудь, в один из нумеров посели, что ли. А взамен я по хозяйству помогать буду, да с полным разумением. Готовить научусь, с металлом помогу. А еще знаешь, я попробовала зеркало сделать, вроде бы даже получилось. Думаю, какой-то толк от моей магии будет.

— Цену себе узнала? Это хорошо. Значит, и потом не пропадешь, — кивнул Тамир. — Договорились. Любую комнату выбирай. И зеркало свое покажи, коли не врешь, штука нужная и ценная.

Глава 7. Конец зимы

— Так, моя драгоценная, — в сотый раз напоминал мне дядько Тамир. — В первую очередь мы с тобой идём к стекольщику.

— В первую очередь мы идём в гостиницу, — возражала в сотый раз я. — Моемся, ужинаем и спим в настоящей постели. Впрочем, последовательность можно изменить.

— Ишь какая умная стала, дядьку затыкает постоянно. Хорошо, в гостиницу. А наутро — к стекольщику.

Я кивнула, зная, что он все равно не отвяжется. Мне повезло, мы поехали в Буйск в конце зимы, на почтовых санях. Не стали ждать, пока все растает, а потом высохнет. Причина была уважительная: по осени Дарина вышла замуж. Избранник ее был парень деревенский, небогатый, у него было много братьев, а оттого на дом или какое наследство рассчитывать он не мог. Но это и славно: Даринку он, кажется, любил, работать умел, а оттого согласился войти в семью «приживальцем», то есть помощником Тамира. Если сдюжит (а дядько его шпынял без жалости и пощады, испытывая на прочность), то потом ему же постоялый двор и останется. За месяц зимы Теодор показал себя спокойным и ответственным работником, не пил, не буянил, с дядькой не спорил, а потому Тамир решил, что можно и по зиме, по снегу до Буйска съездить, тем более, ему стекла нужны были, а их везти на санях куда сподручнее, чем на телеге.

Я не возражала. Мне эта деревенская жизнь осточертела уже. Во-первых, работы на постоялом дворе невпроворот. Летом князья всякие и деревенский люд сидят в полях и огородах, в гостинице одна-две комнаты заняты купцами да прочими неугомонными. Студенты не в счёт, они лишь два раза в год мигом проезжают. А зимой да на санях все куда-то прутся: кто в Буйск, кто в Белокаменск, а кто и на Север, в Большеград или даже Устинск. За товаром, за удачей, диковинами всякими, урожай везут на хлебную биржу. Сам князь Святогор Озеров к нам завернул однажды. Поглядела я на него — не впечатлил. Типичный помещик, упитанный и важный, стрижен под горшок, борода лопатой. Одет обычно, в еде непривередлив. Сын его, темноглазый кудрявый Симеон (на Асура чем-то похож, кстати), мне был интересен больше — веселый парень, шутник и балагур. Пытался за Маликой ухлестывать, да от отца выговор получил, а жаль. Забрал бы дуру в княжеский терем, ей там самое место. Я ему, кстати, совершенно не понравилась. Сказал, что смотреть на меня жалко, хочется к стулу привязать и манной кашей кормить. Я, помнится, ответила, что не про его корзинку ягодка созрела, а он ржал как конь. Малика потом в комнате своей плакала, но зря это она. Не пара дочь трактирщика княжичу, все правильно Озеров сделал.

Зеркала, кстати, ему Тамир все же подсунул и получил неплохой заказ. Оттого и в Буйск так рвался теперь — за хорошим ровным стеклом. Ну и плохое тоже нужно было, одно мы все же вынули, аккуратно расколотили и потом в металлические рамки вставили осколки. Вот уж мне пришлось свою магию осваивать! Тяжело было, я после первой попытки едва не померла от слабости. Это вам не ручку к котлу приваривать!