Страница 2 из 21
– Негоже, князь, тебе грести! Не дай Бог, боярин про сие проведает!
После этого они начали грести по-настоящему, хотя надолго их усердия не хватило. Вскоре они присмотрели высокий сухой островок, пригодный для отдыха и ночлега. Пристав к острову, они собрали хворост и развели жаркий костер. Боярин Вышата строго настрого наказал, чтобы знатный урманн ни в чем не знал недостатка. Струг был нагружен самой разнообразной снедью. Кроме того, холопы наловили рыбы. Сварив ухи, гребцы расстелили на земле полотно, выложили снедь и пригласили Харальда и его спутника отведать угощение. Пока они ели, холопы смирно стояли в сторонке и переминались с ноги на ногу, а когда норманн завершил трапезу и отошел, жадно набросились на остатки боярских яств.
Харальд вытянулся у костра и вступил в разговор с гребцами. Мало чести было разговаривать с рабами, но достойных собеседников на привале не предвиделось, кроме исландца Халльдора, который редко нарушал молчание. Заведя беседу, Харальд выяснил, что новгородцы весьма гордятся принадлежностью к «огнищу», то есть ко двору Вышаты, первого из бояр Ярицлейва Мудрого. Отцы и деды их тоже были холопами. Норманн невзначай обронил:
– Мой отец имел рабов. Если они исправно трудились, то по прошествии некоторого времени получали от отца свободу и участок земли.
– Видать, у твоего отца были рядовичи, посему их гнали с княжеского двора, как срок вышел, – пренебрежительно заметил кто-то из холопов.
Он ударил себя в грудь и спесиво воскликнул:
– Аз есмь холоп обельный, природный. Мой дед прислуживал посаднику Остромиру в палатах!
– Истинно, истинно так! Мы бехом челядь боярская спокон веку! – кивали русыми головами его товарищи.
– Разве вы не мечтаете о свободе? – удивился Харальд. – Получив волю, вы станете бондами, или смердами, как говорят на вашем языке.
Холопы тихо посмеивались, дивясь тому, что молодой чужеземец сулит им участь смердов. Один из них взялся развеять его заблуждение.
– Князь, какая воля у смерда? Робит с утра до ночи, живет впроголодь? Работа сиречь рабство, а холопья доля против смердьей завидная. Кормят нас от пуза, придем в теплые палаты, завалимся на полати и былины сказываем про Ваську Буслаевича, как он гулял по Новгороду.
Пожалев, что затеял разговор с людьми низких понятий, Харальд положил под голову туго набитый мешок с серебром и погрузился в приятные размышления об Эллисив. В его голове рождались любовные висы. Он уподобит деву из Гардов инистой исполинше Герде, повелительнице водопадов и озер. Она долго колебалась выходить ли ей замуж за Фрейра, и все же сочеталась с ним браком. Он, Харальд, из рода Инглингов, потомок Фрейра. Он уговорит Герду из Гардов стать его женой. С этими мыслями норманн погрузился в крепкий сон.
Поутру Харальд занял место на носу струга, наблюдая за встречными ладьями. По Ловати проходит путь из земли греков в Северные Страны. На берегу реки стоят богатые посады и погосты, где заморские купцы ведут выгодный торг с ильменскими словенами. В своем среднем течении Ловать изобилует крутыми поворотами, устремляясь то в одну, то в другую сторону, словно норовистая кобыла, которую не могут обуздать конюхи. Через несколько дней они приплыли к погосту, стоящему в излучине реки. Он так и назывался – Луки. Харальд оценил красоту места. Дюжина чистейших ручейков впадает в реку, которая изгибается по широкой пойме с заливными лугами, а за поймой синеют дремучие леса. В городе обитает немало ремесленников, искусных в гончарном деле. Они изготавливают на продажу широкогорлые горшки с выпуклыми боками. В Луках норманн услышал, что вода в Ловати быстро спадает. Один из посадских сказал без обиняков:
– Урманн, ты припозднился. В верховьях обнажились каменистые перекаты, по коим тяжко будет тащить струг.
– Как же быть?
– Отправь струг назад в Новгород, а сам найми малый рыбацкий челн. Его легко пронести на руках в тех местах, где река обмелела. Сегодня два брата-кривича привезли купца с товаром. Они собираются в обратный путь. Потолкуй с ними.
Харальд последовал доброму совету. За скромную плату в несколько резан два лохматых смерда подрядились доставить его в Киев. Люди Вышаты откровенно обрадовались, когда им приказали возвращаться в Новгород из-за обмелевшей реки. Они были из племени словен и громко потешались над кривичами, которым предстояло заменить их. Старший из кривичей, худой и беззубый, вдобавок был косым от рождения и во время разговора глядел куда-то в сторону. Его нелепый вид дал словенам повод для насмешек.
– Кос очами, крив речами!
– Вы, новгородцы, такаете, такаете, да когда-нибудь все добро протакаете, – проворчал кривич.
Люди боярина Вышаты забрались в струг и поплыли вниз по течению, не переставая при этом балагурить над кривичами. Издали донесся их громкий смех.
– Вестимо, вы, кривичи, как Соловей-разбойник: одним оком на Новгород косите, другим – на Киев.
– Авось, без вас, такальщиков, разберемся, – крикнул им вослед младший из братьев.
– Небось, – поддержал его старший.
Харальд так и прозвал их: Авось и Небось. Кривичи не обижались и с готовностью подтвердили:
– Авось небосю набитый брат.
Если в низовьях Ловать широка и привольна, то после Лук она сужается и петляет между высоких берегов, сплошь поросшим сосновым и лиственным лесом. Вода спадала на глазах. Теперь Харальду и его спутнику нередко приходилось покидать челн, чтобы гребцы могли осторожно провести его между обнажившихся каменных гряд. Заметно потеплело и появились первые комары. Чтобы спастись от них, Харальд велел братьям развести костер сразу же, как только они расположились на ночлег.
У кривичей имелось необычное кресало. Когда Харальд впервые увидел эту вещь, он решил, что перед ним изделие северных кузнецов. Кресало украшали две птицы, которых можно было принять за двух воронов Одина. Приглядевшись, норманн увидел, что это не вороны и даже не птицы, а скорее лоси с крыльями и когтями вместо копыт. Кривичи выменяли кресало у какого-то гостя, плывшего с товаром в Новгород. Зажав пальцами ветвистые головы птицелосей, кривич с силой бил по кресалу острым куском кремня. Каждый удар высекал яркие искры, которые падали на заботливо подложенный сухой мох. Вскоре над мхом появился белый дымок. Кривич раздул слабый огонек, и мох занялся пламенем.
Один из братьев угостил норманна хлебом. Откусив от черной, словно горелой, краюхи хлебах, Харальд выплюнул несъедобный кусок. Братья недоуменно покосились на привередливого чужеземца. По их словам, весной хлеб всегда такой. По сусекам едва удается наскрести горстку ржаной муки, которую смешивают с толченной сосновой корой. Кривичи ели хлеб из коры, не морщась, а старший еще и причмокивал беззубым ртом от удовольствия.
– Добро, что хоть такой хлеб остался, – приговаривал он. – Небось, месяц май: не холоден, так голоден!
– Авось живы будем! – утешал его младший.
Братья мечтали по возвращению домой отведать голожопицу, отменное лакомство, по их уверениям. Норманн даже не стал спрашивать, отчего такое название? Какое лакомство могло быть у бондов, носивших дранные порты, из прорех которых сверкали голые зады? Когда Харальд упрекнул кривичей за то, что они из-за лени не посадили достаточно хлеба, братья равнодушно отвечали:
– Сей рожь али не сей, все едино будешь голодать, коли лешим не угодно! Суди сам, князь! Пожгли мы лес, вывернули корни, прошлись сохой. Ждем урожая сам-пять, бо земля с золой в первые три года отменно родит. Ан налетит холодный сиверко али засуха приключится али червь пожрет. На семена не соберешь, и труды втуне пропадут. На авось пашем, на небось живем! Ничего наперед не ведаем!
Пожалуй, он напрасно упрекал братьев в лени. Шесть сытых нарядных холопов боярина Вышаты еле-еле шевелили веслами, а худые кривичи неутомимо гребли целый день напролет. Один раз Авоське понадобилось срубить нависшее над рекой дерево. Исландец Халльдор решил размяться и заодно показать тощим кривичам, как следует работать секирой. Он взял из рук смерда топор и рубанул по дереву. Очень сильно рубанул, пробил бы железный шлем. Кривич только скривился, как будто ударили его самого.