Страница 14 из 15
– Наконец-то, – недовольно протянула Ламара, поджав губы, едва увидев Ингу, и тут же осеклась, опустив взгляд на её юбку, хвост которой, словно у намокшего или потрёпанного павлина тянулся по двору.
Она ведь так и ходила – либо в длинной юбке, либо в брюках, несмотря на то, что Ламара, разумеется, брюки не приветствовала. Да кто её послушает, а уж в данном случае она и не заикалась по этому поводу. Хромоту дочери не спрятать, как и видоизменившуюся (хотя и не так уж заметно, если быть объективным) осанку, а вот разницу в толщине ног вполне себе можно, да что там можно, – нужно, если это так и бросается в глаза. А уж, учитывая характер Инги, выросшей среди мальчишек (да каких), готовой всегда дать отпор, было просто бесполезно рассуждать на тему, что ей носить, в чём ходить и как поступать.
– Инга, сходи за отцом. Он у Георгия с Натальей, – убавляя громкость и отпустив всё недовольство в повисший осенний, но всё такой же тёплый воздух, – уже как-то отрешённо произнесла Ламара, тяжело опираясь на палку. – Всё утро у них сидит, думала, что вернулся уже. Ну, до чего они могут договориться? Дела кто за него дома делать будет? Дом-то здесь. Она вздохнула и тихо безнадёжно произнесла: «Пока здесь». Решался неразрешимый вопрос – Уезжать в Грузию или нет. Почти все уже уехали, уехали давно, многие ещё до войны, но Ламара – дочь своего абхазского народа сопротивлялась, как могла. Гурам, конечно, был грузином, соответственно, всего дети – тоже. Хотя, родился, вырос, обзавёлся семьёй он здесь, а не как уж не в Грузии. В то время национальность в паспортах писали. Так было положено. Да и правильно – национальность по отцу. Но Ламара… Ведь даже фамилию, когда замуж выходишь, не меняешь – у абхазов это так, как, впрочем и у других народов, цыган, к примеру. Считается, что твой род всегда будет тебя оберегать от всех неприятностей в новой, замужней жизни, не всегда такой уж и благополучной, это ведь как кому повезёт. Перечить мужу Ламара никогда бы не стала, сделала бы так, как он решит. И всё же…
Инга кивнула, не говоря ни слова, толкнула скрипучую, давно не крашеную калитку, когда-то ярко-зелёного цвета, которую они раньше часто так вдохновенно размазывали, именно размазывали (красить – это нудно и по-взрослому) с братьями, и вышла. Георгий жил практически на другом конце села. Ламара, подволакивая свою палку, доплелась до забора и, автоматически прикрыла брошенную Ингой на растерзание ветра калитку. Она опёрлась на старенькие доски забора (какие-то уцелели, какие-то подбил Гурам) и грустно провожала взглядом свою единственную дочь с каким-то, как ей казалось дерзким, не терпящим ни чьих возражений, именем, которая уже заворачивала на соседнюю улицу, обходя тут и там валявшиеся обломки досок и камней. И откуда те брались только? Вроде бы и убирали, как могли, около домов на улицах. Хотя ливень ведь пролил накануне, да ещё с сильным ветром. Да разве до уборки было? Практически в каждую, да что там, – в каждую семью пришло горе. Все женщины, ну разве что исключение составили самые молодые, надели чёрную одежду, чёрные колготки и, убрав волосы, повязали чёрные косынки, опустив их почти до самых бровей. Многие мужчины тоже ходили в чёрном. Начался их пожизненный траур по ушедшим сыновьям, мужьям, дочерям – всем, кого смел конфликт начала девяностых. Сколько же было загубленных жизней… «Даже разговаривать все стали будто бы тише, несмотря на присущий южный темперамент», – размышляла про себя Ламара. Мелькал на улице синий «хвост» Ингиной юбки за забором, и Ламара переключилась на дочь, которая, окрылённая своей молодостью, продолжала жить, перешагивая через все свалившиеся трудности, как многим казалось, довольно легко. А ведь один брат погиб, второй был ранен, выжил хоть. Долго отходил после ранения, и сидела с ним Инга, «сторожила», выполняла любые его просьбы, требования, капризы. Легко так рассуждать, когда впервые столкнулся вот с таким горем. А её Инга жила в своём горе практически всю свою недолгую жизнь – с пяти лет. Ламара помнила чуть ли не каждый день свалившейся на дочь болезни. Инге не было и пяти, когда в разгар курортного сезона, дочь, в общем-то, никогда не болевшая, вдруг распустила сопли, тут же скакнула температура. Приветливо улыбаясь очередным постояльцам, приехавшим к их прекрасному тёплому морю, Ламара всё же уложила Ингу в постель и запретила несколько дней болтаться с приезжими детьми по двору, чтобы не дай Бог, не заразила. Через несколько дней температура вроде спала, собственно, как и бывает. Но Инга капризничала, была вялая и начала жаловаться, что болят ноги. «Лежала несколько дней, может и ослабла, да и ела плохо», – решила Ламара, не придав как-то сразу внимания Ингиным капризам. Пройдёт. Море вылечит, сколько раз так с детьми бывало. Но вот только не в этот… Прошла неделя, потом вторая, Инга даже плакала и пыталась сама тереть свои маленькие ослабшие от долгого для неё постельного режима ножки. Осмотревший её их сельский доктор, лечивший всех и от всех болезней, в том числе и её детей, повидавший многое, Владислав Тимурович задумчиво покачал головой, попытался согнуть ноги Инги в коленях, не обращая внимания на её рёв, безапелляционно сказал, что нужно в больницу, в Гагру, разумеется. «И немедленно», – добавил он и вышел.
– Что с ней? – бросилась за ним Ламара и с ужасом вцепилась в рукав его клетчатой старенькой рубашки.
– Нужно в больницу. Там квалифицированные детские врачи. Нужно сдавать анализы, – ответил Владислав Тимурович и приобнял Ламару. – Я какие тут выводы могу сделать? Направление Гурам пусть сегодня же у меня возьмёт, а завтра с утра поезжайте, не откладывайте.
Гурам, как только вернулся домой, сразу пошёл за направлением и к Георгию договариваться, чтобы тот отвёз их в больницу. У Георгия была машина. Автобусы, конечно, ходили регулярно, но таскать больного ребёнка по автобусам – это уже слишком.
«Вроде как вчера было», – печально думала Ламара. Сколько же лет прошло? Да что тут считать-то – семнадцать…
Потом была городская докторша Светлана Даниэловна. Не то, что их давно поседевший Тимурович, но и не молоденькая. Говорила чётко, объясняла понятно. Вся такая накрахмаленная в своих кипенно-белых халате и шапочке, с красивыми карими, аккуратно подведёнными глазами. Перво-наперво доктор принесла из регистратуры карточку Инги, просмотрела, когда обращались, какие прививки делали. Вроде всё было нормально, потом стала задавать Ламаре вопросы о тех самых прививках. Да разве она всё помнила? Трое детей, дел по дому, по хозяйству – не успеваешь. Делали вроде, как велели, вроде бы не пропускали ничего, сколько положено. Тут Тимурыч-то направлял всех исправно.
– Ну, вот прививку, когда в рот капают, делали? Сколько раз капали? – допытывалась Светлана.
– Да всё вроде, как велели, так и делали, – безропотно отвечала Ламара, разумеется, не помнившая, как оно всё было, прижимая к себе Ингу, на удивление молчавшую и во все свои огромные глаза смотревшую на Даниэловну.
– Записи тут в карточке не совсем понятные, – как-то странно произнесла докторша.
– Так не я же пишу, – растерялась Ламара.
– Да не Вы, конечно нет, – как-то грустно сказала доктор Светлана. – Ну, что, красавица, давай-ка я тебя посмотрю (это уже Инге).
Доктор болтала с Ингой весело, и та не боялась. Совершенно не боялась. «Вот уж действительно детский доктор», – подумала Ламара, вспоминая, что вот Тимурыч так же дочь осматривал, а та ревела что есть мочи. Инга послушно легла на кушетку, дала себя раздеть и ощупать. Даже попыталась выполнить то, что просила доктор. Получалось плохо. Но она не плакала. Может стены больницы напугали?
– Ну что, мамочка, одевайте ребёнка. Я оставляю вас в больнице, – твёрдо произнесла Светлана Даниэловна.
– Как в больнице? А дома лечиться нельзя? Да как же так? – опешила Ламара.
– Дома нельзя. У Вашей дочки, как я вижу, серьёзное заболевание.
– Да что с ней? – пересохшими губами шептала Ламара, поправляя съехавший куда-то набок платок, хотя и вполне себе парадный, чай в город, в больницу приехали.