Страница 4 из 55
Всегда с интересом читаю подобную мозаику сообщений. Всегда полезно сравнить, сопоставить: кто есть кто? Кто мы и кто они?
Читаю и невольно вспоминаю о Толе Козлове.
«…Да, да, да!
Питаюсь я хорошо, сплю вдоволь, так что можете не волноваться. И что вы заладили одно и то же! Животное я, что ли?! Может, я еще и мыслящее существо! Меня сегодня мучают вопросы: кто я такой? Кем могу и должен стать, каковы мои возможности и перспективы, что я могу сделать в жизни? Вам все ясно? А мне — нет, нет, нет! Или в ваших представлениях я еще младенец? Не хотите ли молочка предложить мне?
Вы пишете, что приготовили комнату, хлопочете, как бы лучше устроить меня на теплое местечко. Неужели думаете, что уютная квартира с ванной, с теплым туалетом — предел моих мечтаний? Может, я хочу испытать себя на более высоком уровне? Я ведь совсем не знаю себя. Главное, не знаю, на что способен. В институте, на вечернее отделение которого я поступил перед самым призывом в армию, мне совсем не понравилось. Пошел так просто, чтобы не перечить вам. Теперь хватит, я давно уже не маленький! Не нужно водить меня за ручку и подталкивать в спину: иди сюда, а не туда!..
Дайте мне чуточку свободы!.. А знаете ли вы, что один промысловик, работающий на нефтяных промыслах Тюменского Севера, стоит трех, которые трудятся в более старых и обстроенных районах нефтегазодобычи страны? Известен ли вам такой факт: чтобы получить определенное количество кубометров газа на Медвежьем или Уренгойском месторождениях (это здесь, у нас), достаточно пробурить, скажем, десять скважин? Для этих же целей в Коми АССР таких скважин потребуется почти в десять раз больше, а на месторождениях Украины уже в двадцать раз больше? И не беспокойтесь, не одичал я тут. У нас каждый вечер концерты, лекции, интересные встречи… Недавно был космонавт, министр приезжал. Папа, а на вашем заводе часто бывает министр?.. Впрочем, не это главное… Главное — один здешний рабочий трех других стоит! Вот это да!
Ямал… Край земли. Девять месяцев зима, остальное — лето. Работать же на Севере — не тещиными блинами, угощаться. Так здесь говорят. Не всякий уживается. Так что…
Впрочем, я, как и всякое мыслящее существо, которое сомневается, мудрствует, утверждает, понимает, отрицает, чувствует, ошибается, разве не могу и ошибиться? Надеюсь, вы мне тогда не откажете в уютном угле с музыкой и теплым туалетом? А пока я буду дерзать! У вас там были всякие Магнитки, целина, Абакан — Тайшет. Почему не может быть города, построенного моими руками?
Я вам писал: Надым — по-ненецки «счастье». Мы строим в тундре город Счастья… Уже поздно, кончаю писать. Мои товарищи давно спят. Завтра на работу. Вставать рано. До свидания!»
У меня в руках книга «У вогулов», написанная в конце прошлого века К. Д. Носиловым, этнографом, писателем, гуманистом, который с таким проникновением и болью писал о северянах…
«Любопытная, дикая еще до настоящего времени страна, — читаю я. — Сколько раз я останавливался в очаровании перед твоими деревянными, бревенчатыми, старенькими юртами, спрятанными в ветвях ели, сколько раз я любовался, как умел этот дикарь («Я — дикарь?» — кольнет меня вопрос) маскировать свое селение для зверя и птицы, которая налетала и выбегала порой к самому окну дикаря; сколько раз я приходил в очарование от твоих торных тропинок, убегающих в чащу леса, и сколько раз я останавливался там при виде удивленных, но милых, черных женских глаз, пугливо спрятавшихся за какой-нибудь веткой пихты… Очаровательный, дикий край, где на каждом шагу было все новое, где на каждом шагу все говорило мне, что это новая, неведомая еще для нас, интересная жизнь и в далеком прошлом, и в настоящем, где становилось, глядя на нее, страшно за ее будущее с этой открытой, доброй душой дикаря и с его неопытностью перед русской цивилизацией… Откуда ты пришел сюда, дикарь, откуда ты принес такое доброе сердце в эту суровую природу, и какие места юга оглашали прежде, в доисторическое время, мелодии твоих былин и песен, которые ты поешь теперь при каждом случае: садишься ли ты в свой легкий челнок или отдаешься своей торной тропинке, или тонешь в этом вечно молчаливом, мрачном, пустынном лесу? Пой их, пока тебя не обеспокоила наша цивилизация, пой их, пока тебя не знает еще наше горе…»[1].
Возможно, меня и не тронуло бы, не взволновало бы так слово «дикарь», если бы это писал человек враждебный, холодный, если бы не говорил он так проникновенно о моих предках, если бы не коснулся их сути, стараясь найти выход из бедственного положения, бросившись на борьбу с чиновничье-капиталистическими порядками, которые окончательно закабалили северян, если бы…
Дикарь… Это слово могло бы относиться и ко мне. Ведь речь идет о недавних временах. 1884 год. Носилов мог встретить моего деда, который прожил сто лет и который успел поведать мне сказки о старом времени, когда слова «остяк», «вогул», «дикарь» имели одинаковый смысл…
«Я — Человек… Значит, должен я думать: так называться даны ли права мне?!» — воскликнул я в стихах. Наверно, этот вопрос не риторичен и не случаен. И не так уж просто сломить сложившееся веками представление о «дикаре», о неполноценности северян, детей природы, которым якобы опасна цивилизация…
Песня, самоутверждающее слово писателей Севера в этом смысле имели свое определенное значение.
И прежде, чем произнести: «Я — человек. Перед именем этим быть мне пожизненно в строгом ответе!» — прежде, чем произнести это, нужен был большой самоанализ — от древних ощущений близости с природой (медведем, кедром, лягушкой, водой, лебедем, землей, небом) до гордости чувствовать себя гражданином Страны Советов…
И когда я пел про синий ветер каслания, я думал не столько о цвете ветра и игре звуков под копытами оленей, сколько о жизни с ее запахами и красками, о ее вечном ритмичном движении. Задача моя была скромной: донести до слуха читателя древнюю музыку моего Севера, поведать о белой тайге, где бродит жизнь рядом со сказкой.
Этой сказкой, может быть, дышали когда-то все народы… Я ею дышал еще вчера. Вот я иду по зимнему лесу. Один иду. А мне кажется, что я не один в тайге. Вот добрым духом смотрит на меня медведь. А где-то рядом меня подкарауливает и злой дух. Он может на меня науськать своих покорных слуг — зубастых зверей.
Потом я познал иную жизнь. И дерево для меня стало просто деревом, и медведь уже не казался больше духом. Все же и теперь я иногда чувствую себя древним-древним человеком. Может, потому, что тетя моя еще совсем недавно пасла оленей, а отец мой ловит сосьвинскую селедку, и братишки, хотя и научились управлять машинами, все так же бегают на охоту, как их деды.
Но, понимая, что вернуться к тому состоянию духа я уже не в силах, — я пел. Может быть, это песни и других моих сородичей, ушедших на завод, к штурвалу самолета или теплохода, в светлые классы школы или на буровую. И они, наверно, вспоминают об оленях, нельмах, глухарях… И они, конечно, подчас возвращаются к жизни предков. Но навсегда смогут ли вернуться?!
У новой жизни светлый дух и скорость. Кто прикоснулся к ней, тот уже не вернется в древность. Лишь сновидения таежные порой тревожить будут… Наверно, и об этом были мои сказания…
Как стал я писателем — это отдельный рассказ. Но для меня ясно было одно — немаловажную роль сыграл в выборе моей будущей профессии вопрос: «Кто я в этом мире?» Может, не случайно встал этот же вопрос и перед Анатолием?
Время и на Севере уже летит не быстроногим оленем, а космическим кораблем. На этом корабле и я. С высоты полета своего времени я стараюсь пристальнее взглянуть на мир и, призадумавшись, уловить суть происходящего не только во мне, но и в душе моего современника, во всем сложном и противоречивом мире.
1
Носилов К. Д. У вогулов. Очерки и наброски, 1904.