Былого слышу шаг

…Чем ближе к угловой Москворецкой башне, тем лучше виден флаг над куполом Свердловского зала.

…Знаю,

Марксу

виделось

видение Кремля

и коммуны флаг

над красною Москвой.

«Всем Совдепам, городским, уездным и губернским и всем, всем, всем: в понедельник И марта Правительство отбыло в Москву. Всю почту, телеграммы и прочее присылать в Москву Совету Народных Комиссаров», — передавали московские телеграфисты двенадцатого марта восемнадцатого года. Это был первый документ, подписанный в Москве Председателем Совета Народных Комиссаров.

Сверху хорошо видны террасы Мавзолея. За ним могилы: Свердлов, Фрунзе, Дзержинский… Прекрасные это были люди — соратники Владимира Ильича. Из тюрем, ссылок, эмиграции шагнули они к государственному управлению, на многие годы сохранив суровую и простую обстановку жизни революционеров-профессионалов. Умели постоять за свое мнение и спорили друг с другом, быть может, дольше, чем принято обычно в правительственных кабинетах. А отзывы об их работе были самыми противоречивыми.

«Конечно, они не могут удерживать власть постоянно, потому что это на редкость невежественные и недалекие люди, дети в политике, не имеющие ни малейшего представления о тех колоссальных силах, с которыми они играют» — так писала американская «Нью-Йорк тайме» сразу после победы Октября.

А Герберт Уэллс, побывав в революционной России, утверждал: «Большевистское правительство — самое смелое и в то же время самое неопытное из всех правительств мира. В некоторых отношениях оно поразительно неумело и во многих вопросах совершенно несведуще… Но по существу своему оно честно. В наше время это самое бесхитростное правительство в мире».

Вернулся в 1918 году в Соединенные Штаты из России руководитель американской миссии Красного Креста полковник Раймонд Робинс (с ним мы еще встретимся на этих страницах) и заявил, что Советское правительство — это самое образованное правительство в мире.

И тогда же другой американец писал: «…единственная причина огромного успеха большевиков кроется в том, что они осуществили глубокие и простые стремления широчайших слоев населения, призвав их к работе по разрушению и искоренению старого, чтобы потом вместе с ними возвести в пыли падающих развалин остов нового мира…» Это слова Джона Рида. Он похоронен здесь же, у кремлевской стены.

Любуясь ясностью лазури,

На берегу, когда-нибудь,

Вы пожалейте тех, чья грудь

Встречала в море радость бури.

Отдайте честь им! С бурей споря,

В борьбе томительной устав,

Они погибли в бездне моря,

Вдали вам пристань указав…

Как знать, быть может, взгляд Владимира Ильича остановился и на этих строках Беранже в те первые вечера в гостинице «Националь».

Первый московский день Ленина был таким же, как и все последующие, — напряженным, многотрудным, долгим… Так пишу я теперь, обложившись томами, подшивками газет, сборниками документов, — суммирую все, что произошло в этот день. А ты, мой коллега, репортер из года восемнадцатого, писал об этом дне по мере того, как он разворачивался, передавал в газету одну информацию за другой.

Представляю тебя энергичным, подвижным. Ты и мгновения не можешь посидеть на месте. Если размышляешь, то вслух. Или летишь за информацией, или диктуешь ее. (Мне повезло застать в «Московской правде» старого репортера. Он рассказывал, что в те времена, где бы ни находился, как только наступала середина дня — непременно торопился в редакцию: все садились за общий стол, вместе обедали. Хоть и не богато, да вместе.)

Ты знаешь толк в еде, но чаще всего голоден; любишь отдохнуть, но обычно мотаешься по городу без отдыха и сна. Твой костюм, твой воротничок, твой галстук и твой платочек, который неизменно торчит из кармана, — все это могло быть и посвежее, но тем не менее ты всегда в форме.

О том, что правительство приезжает в Москву вечером И марта, ты, скорее всего, не знал, иначе непременно появился бы на вокзале. Сам прочел об этом в газетах. А вот уже утром следующего дня сразу отправился на Моховую, к гостинице «Националь». Возьмем-ка теперь пятый том «Биографической хроники» Владимира Ильича и посмотрим, что ты успел в этот день, а какие события проскользнули мимо тебя.

Итак, читаем: «Ленин вместе с М. И. Ульяновой и В. Д. Бонч-Бруевичем едет осматривать Москву в направлении Таганки, где в одном из переулков жила знакомая М. И. Ульяновой (кто именно, установить не удалось)». Об этой поездке ты, очевидно, тоже ничего не слышал, иначе давно бы стало известно имя и адрес той, к кому в первый же московский день наведалась Мария Ильинична, да еще вместе с Владимиром Ильичем.

Потом, как мы знаем, поездка в Кремль. Не было тебя и среди тех, кто ходил с Лениным по Кремлю. Быть может, тебя просто не пустили. Но информацию тем не менее сумел передать: «Квартира Ленина. Весь верхний этаж здания судебных установлений, где помещалась канцелярия и квартира прокурора судебной палаты, отведен в распоряжение личной канцелярии Ленина и под его квартиру».

Ты еще не знаешь, очевидно, что означает это длинное название — Управление делами Совета Народных Комиссаров, оттого и пишешь: «личная канцелярия». Надо привыкать, однако, к новым названиям, в ближайшие дни ты услышишь их немало.

Из Кремля Ленин приехал на Большую Дмитровку, в Благородное собрание — нынешний Дом Союзов. Провел здесь заседание Совнаркома. И отсюда ты успел передать информацию: «Во вторник в Москве проходило первое заседание переселившегося сюда Совета Народных Комиссаров. На заседании обсуждались лишь вопросы, касающиеся Петрограда. Все распоряжения были переданы в Петроград».

А теперь мимо Большого театра, скорее в гору, к Политехническому музею. Сюда на заседание Московского Совета должен приехать Ленин.

«Председатель заявил, что на собрание прибыл товарищ Ленин, который просит предоставить ему слово вне очереди, — написал ты в информации, как всегда стараясь передать все, что происходит. — Предложение было встречено аплодисментами. Председатель от имени собрания приветствовал товарища Ленина. Встреченный бурными аплодисментами, товарищ Ленин произнес речь».

И тогда, в Политехническом музее, ты впервые столкнулся с тем, что навсегда останется для тебя камнем преткновения: как записать выступление Ленина, как успеть пометить на бумаге все, что скажет Владимир Ильич? Признаюсь, задачу и старания твои могу разделить лишь умозрительно: в наши дни пулеметами строчат телетайпы, на их бесконечные бумажные свитки ложатся строки докладов и речей, рука же репортера касательства к этому не имеет.

А тогда, пожалуй, только ты и мог записать. Вот она лежит передо мной, та газета, в которой опубликована сделанная тобой запись выступления Владимира Ильича 12 марта 1918 года на заседании Московского Совета. Здесь — редкий случай! — велась стенограмма, и можно сравнить с ней твою запись. Абзацы переданы более или менее правильно. Однако как звучит по нашим временам это «более или менее». Когда цитируешь теперь Владимира Ильича, в голову не приходит и букву изменить. Беда же твоей записи в том, что один абзац есть, а три пропущено — нарушена логика речи, утрачено развитие мысли.

И так случалось всегда, хотя ты всякий раз старался. Брал с собой то маленький блокнот, а то целую амбарную книгу — в ней казалось удобнее записывать. Придумывал свою систему сокращений, условных значков. И все равно ничего не получалось: говорит доходчиво, все понимают, а фразу строит сложно.