Страница 29 из 32
Лавровый Лист на своем желтом Буцефале подбросил меня в Пионерский микрорайон, прямо до тропинки, ведущей к Иркиному особняку. Предаваясь мечтам о том, как я вызволю из плена подругу, я потрусила через поле. Назначенную встречу с Писклявой бандой я пропустила, потому что решила не отдавать поганцам драгоценную Булабонгу. Еще чего! Я Ирку и без них нашла, за что же теперь вознаграждать паршивцев? Я еще не простила им попытку обмануть меня при обмене.
Чтобы обманутые в своих ожиданиях писклявчики не досаждали мне звонками, сотовый телефон я выключила, поэтому до утра никаких контактов с внешним миром не имела.
Леня и Гриня топтались на конечной остановке маршруток номер сорок четыре до самого захода солнца, но условленная встреча так и не состоялась. Баба, которая должна была принести драгоценную марку и получить взамен информацию о местонахождении дорогой ее сердцу подруги-заложницы, не появилась.
– Может, с ней что-то случилось? – предположил Гриня, когда сумерки сгустились настолько, что разглядеть друг друга братья могли лишь в тот момент, когда по обочине пробегал луч света от фар поворачивающей машины.
– Что с ней могло случиться?
– Да мало ли! – Гриня напряг извилины. – Например, под машину попала, потому и не пришла!
– Не надо под машину, – попросил Леня. – Во всяком случае, не сейчас. Пусть сначала нашу марку отдаст, а потом под машины прыгает. Тоже мне, Анна Каренина!
Кто такая Анна Каренина, Гриня не смог вспомнить, поэтому смутился и замолчал.
– Нет уж, я надеюсь, никаких несчастных случаев с ней не произошло, – продолжал волноваться Леня. – У нее же наша марка! Не дай бог, пропадет или испортится!
– Она же сказала, что не возьмет с собой марку? – напомнил Гриня.
– Блеф, – отмахнулся Леня.
Потом немного подумал и заговорил медленнее:
– Не возьмет, сказала? Хм… Это меняет дело! Если марка спокойно лежит в надежном месте, то сама баба может сколько угодно попадать в аварии и катастрофы!
Он еще немного подумал.
– Мобильник у нее не работает, к домашнему телефону никто не подходит, значит, дома ее нет. Самой ее – нет, заплутала в пути, а марка-то, наверное, где-то лежит себе и не вякает! – Леня оживился и потер руки. – Гриня, сейчас мы пойдем в гости.
– А кто нас позвал? – спросил тугодум Гриня.
– Никто, мы будем незваными гостями.
– Незваный гость хуже татарина! – веско сказал Гриня, у которого на сегодняшний проблематичный вечер, похоже, пришелся пик умственной активности.
Подивившись про себя этому обстоятельству, Леонид с иронией заметил:
– Да ты, брат, мудрец!
Просветление в Гринином уме затемнилось обратно: сочтя слово «мудрец» близкородственным схожему по звучанию ругательству, Гриня обиженно надулся и замолчал. Таким образом, ничто не мешало Лене обмозговать план вторжения в квартиру бабы номер два с целью обнаружения на местности и последующего захвата Голубой Булабонги.
Войдя во двор, я первым делом заглянула в собачий загон. Миска, которую я спозаранку наполнила собачьими сухарями, была наполовину полной. Это меня удивило, потому что прежде Томка никогда не страдал отсутствием аппетита. Я решила, что на собаку плохо действует жара, хотя нельзя было исключать, что Том сильно тоскует по Ирке. Тут я его вполне понимала, мне и самой не хотелось ни есть, ни пить, очень уж я беспокоилась о подруге, запертой на необитаемом острове.
Впрочем, видимых следов неизбывной тоски и мировой скорби на собачьей физиономии не наблюдалось. Упадка собачьих сил я тоже не заметила. Во всяком случае, песика не затруднило перепрыгнуть через полутораметровую сетку, огораживающую вольер, чтобы без помех размяться на зеленой лужайке.
– Я вижу, ты уже сам себя выгулял, – сказала я Томке, в три тигриных прыжка прискакавшего ко мне с середины просторного газона. – Очень мило с твоей стороны, мне как раз сейчас совсем не хочется бегать по проселку с собачьим поводком в зубах.
Пес просительно заскулил, но я была непреклонна:
– Нет, сегодня мы уже не пойдем гулять. У меня завтра будет трудный день, и я хочу как следует выспаться. Извини, но я должна тебя оставить: у меня есть дела в доме.
С этими словами я поднялась на высокое крыльцо черного хода, открыла дверь своим ключом, отпихнула Томку, закрыла дверь, задвинула массивную щеколду и прошла прямиком в кухню. Аппетит у меня пропал, но жажда осталась, поэтому охлаждавшуюся в холодильнике баночку сладкой газировки я выдула одним махом.
Что напиток, который я выглотала, как запыхавшаяся лошадь, относится к числу слабоалкогольных, мне стало ясно не сразу. Честно говоря, я поняла это лишь тогда, когда внимательно посмотрела на опустевшую банку.
– «Коктейль „Водка с авокадо“, – прочитала я по слогам. – „С ароматизатором, идентичным натуральному“.
Имитировал ли ароматизатор натуральную водку или натуральное авокадо, я не вникла. Баночка была маленькая, всего 0,33 литра, и вдумчиво продегустировать напиток я не успела. Зато успела изрядно окосеть! Триста граммов сладкого алкогольного пойла на пустой желудок убили меня, как капля никотина – среднестатистическую лошадь.
На мой взгляд, спиртоносная газировка – жутко коварная штука. Сладость коктейля сглаживает его крепость, а весело шипящие пузырьки успешно маскируют «отвертки» под безобидное ситро. Вдобавок алкогольная составляющая сладкого газированного пойла в таком составе усваивается быстрее, чем даже в чистом виде.
И потом, много ли мне надо? Помнится, однажды я чудесным образом нализалась даже не коктейлем, а мороженым с ромовой добавкой! Слопала брикет пломбира, щедро сдобренного спиртным, и так окосела, что запустила смятой в комок оберткой от эскимо в юношу, сидевшего под деревом на автобусной остановке. На парне была майка такого же зеленого цвета, как установленные муниципалитетом новые мусорные урны, и я приняла квадратную спину юноши за помойный бачок…
Вспомнив эту комичную сценку, я весело икнула и свободной от банки рукой оперлась на стол. Мои коленные суставы размягчились, как масло на припеке, и до ближайшей комнаты, оснащенной спальным местом типа кровать двуспальная обыкновенная, я дошла по стеночке. Кое-как разделась, последним усилием стащила с кровати покрывало, бухнулась на упругий матрас и уснула мертвым сном.
Пенсионерка-активистка Мария Сергеевна Дунькина досмотрела программу вечерних новостей и с кряхтеньем поднялась с продавленного кресла, строго-настрого наказав супругу никуда не ходить. Декларативное ограничение подвижности было абсолютно излишним, так как Дядьвась еще за ужином выкушал «чекушку», потом втайне от Марии Сергеевны добавил из стратегической заначки и к половине десятого был уже нетранспортабелен. Необычайно кроткий, благостный и молчаливый, старик Дунькин откинулся на диване, свесив голову, как подбитый голубь.
Оставив своего престарелого голубка куковать у экрана, Мария Сергеевна вышла из квартиры на лестничную площадку, спустилась этажом ниже и истребовала с жильцов квартиры номер двадцать семь полтинник на венок для погибшей Марины Куропаткиной. Мария Сергеевна выполняла миссию по сбору средств на последний привет усопшей соседке по собственному почину и с большим рвением. На протяжении дня она уже трижды обходила многоквартирный дом, не щадя своих подагрических ног и слабых нервов, которые безжалостно трепали несознательные граждане, норовящие «зажать» кровные рублики или просто злокозненно отсутствующие дома.
В квартиру рядом со своей собственной Мария Сергеевна также наведывалась уже трижды, хозяйки все не было дома, и старушка даже начала волноваться, что молодайка, спровадившая на курорт мужа с ребенком, загуляла и вообще не появится дома. Это волновало Марию Сергеевну не с точки зрения соблюдения морали и нравственности, а из опасения недосчитаться одного взноса.
Тяжело поднимаясь по лестнице с первого этажа на второй, не по годам зоркая бабушка Дунькина увидела, что стеклянный «глазок» на соседней двери светится желтеньким, и обрадовалась. Она по возможности ускорила шаг и, в спешке забыв о правилах приличия, не нажала кнопку звонка, а просто толкнула незапертую дверь. Та открылась, Мария Сергеевна сунула голову в прихожую, но не успела сообщить о своем присутствии, потому что увидела в доступной для обозрения части квартиры ужасающий беспорядок, живо напомнивший ей незабываемые погромы времен последней Отечественной войны.