Альфонс Алёша

– Боженька моя! Перепутали? Ай-яй-яй! Ша! Разойдись, я сказала! – с этими словами она подошла к люлькам и склонилась над девочками. – Ну, что ж вы шум-то подняли? Это Афина, это Офелия, а это Евочка! Да?

Девочки не возражали. Прабабушка показала правнучкам козу и повернулась к изумлённым женщинам.

– Чего вы на меня уставились? Я сердцем чувствую. Когда любишь, разве перепутаешь? Катенька, золотко, не надо так переживать – молоко пропадёт… Ой! У меня же чайник!

И добрая старушка выскользнула из комнаты, оставив Кате надевать бирки на ручки дочерям.

– Разорались, истерички, – ворчала Евдоксия Ардалионовна, шаркая по коридору, – Перепутали! Какая разница, когда они одинаковые? Геморрой на мою голову… – И она закрылась в своей комнате строить планы по выселению докучливой родни.

Лёша как попало бросил машину посередине двора и помчался в дом. Вбежал в квартиру, скинул ботинки и ринулся к семье, как вдруг неведомая сила выдернула его из летнего дня в какую-то космическую ночь, и он очутился в комнате с зашторенными окнами, которая освещалась лишь улыбками кинозвёзд.

– Ни слова! Все спят! – ощутил он на своей шее нежный шёпот хозяйки квартиры.

– Но там…

– Спокойно, юноша! Я с ними разобралась. – Евдоксия Ардалионовна смерила Лёшу взглядом, добавила, – а теперь и с тобой разберусь, – и насильно усадила пленника в глубокое кресло.

Москва слезам верит

– Знаешь ли ты, Алёша, как мне досталась эта квартира? Вы, дураки, почему-то думаете, что в Союзе всем подряд жильё бесплатно выдавали. Как бы не так! Будь любезен очередь отстоять. Лет этак двадцать пять. Доживали не многие. Быстрее других получали строители и всякая там тяжёлая промышленность. Нам, служителям муз, всегда кости с ливером. Художник должен быть голодным. Я в очередь встала сразу, как перебралась в Москву. Девочка из рабоче-крестьянской семьи. И каково же мне было узнать после десяти лет в коммуналке, что квоты срезали. Говорят, не в этот год. И не факт, что в следующий. И вообще… А у меня пузо! Твою вторую маму ждала. Терять мне было нечего.

Пошла в горисполком. Тоже лето, жара. Прямо к председателю. А его нет! Секретарша, дрянь, ну меня прогонять. Дескать, по личным вопросам в последний четверг приходите. Аж напирает, аж толкает меня. Долго мы с ней боролись. Тут и сам председатель является.

– Что, – спрашивает, – тут у вас творится? По какому вопросу?

– По квартире, – секретарша ему говорит, да так едко, – не можем, мол, отделаться.

Он-то видит, что я беременная. Сторонится меня. А я знаю, что этого сухаря словами не проймёшь, он тёртый, всё нипочём. И начинаю… плакать! Натурально включаю дождик. А это у меня природный талант. Бывало, дам со сцены слезу – и по всему залу мокрота покатится. Платочки достают. Дощщь!

Не по себе председателю. Он юрк в кабинетик свой, мол, разбирайтесь без меня. А у меня намерения серьёзные. Сижу, реву, мне торопиться некуда. В театре каникулы. Крыса эта меня не трогает – я мокрая. Терпит.

Долго ли, коротко ли, председатель выходит на обед. Видит снова меня, делает своей крысе вопросительный знак. Та руками разводит. Я реву, работаю – это только прелюдия. У меня хоть на весь день концерт в запасе.

С обеда он уже боязливо шёл. Крыса ему намекать стала, мол, поговори с этой умалишённой. Он встал надо мной, пыхтит, руками шевелит, но трогать не решается. Я реву – останавливаться нельзя. Он снова в кабинете спрятался. Я публику чувствую, стала нотами добавлять. Секретарка уже хочет вешаться. Посидит, посмотрит на меня, потом наберёт документиков и бежит к председателю. И только дверь распахнётся – я голосом усиливаю.

Приходили к нему делегации на совещания. Туда идут – на меня головами качают. Обратно – тоже. Понятное дело: председатель довёл до слёз бабу беременную.

Одолела я его. В шестнадцать тридцать выходит и командует мне:

– Вы! Зайдите!

Секретарка аж руки к небу подняла!

Решилось всё быстро. Ордер председатель лично мне подписал. В ту же неделю я отмечала новоселье. Вот таким нехитрым путём, Алёша, и я добыла себе четырёхкомнатную квартиру. Репетиции, репетиции и ещё раз репетиции.

Евдоксия Ардалионовна сделала реверанс, и руки восхищённого Лёши сами собой зааплодировали. Однако хозяйка затащила его сюда не для того, чтоб развлекать актёрскими байками.

– Давай, покажи-ка мне, как ты пойдёшь в мэрию, – сказала она режиссёрским тоном.

– Э-э… В смысле?

Евдоксия Ардалионовна жестом словно пригласила Лёшу на сцену.

– Почему чиновник должен тебе поверить?

Лёшу стала напрягать неприятная назойливость старушки.

– Вы не понимаете. Там всё уже решено, там этого ничего не надо, – объяснил он мягко, – просто бюрократические процедуры…

Евдоксия Ардалионовна остановила его силой внутренней харизмы, чуть приподняв ладонь.

– Алёша, послушай опытную женщину. Я ведь, получается, твоя… пратёща?

Раз уж пошла тема друг друга перебивать, то и Лёша не остался в долгу.

– Не переживайте, всё будет хорошо, вопрос мной изучен. Через два дня мы уже точно от вас съедем, – и он встал, намереваясь выйти из комнаты, но не успел.

– Ну-ка, попробуй, заплачь. – Евдоксия Ардалионовна положила Лёше на плечо свою сухую руку.

– Зачем? – нервно усмехнулся празять.

– Это может тебе пригодиться.

– Но я не умею плакать по щелчку! – возмутился Лёша, слегка теряя терпение.

– Любой тупой футболист может заплакать по щелчку, – возразила пратёща. – Чем ты хуже?

– Ну, футболисты, наверное, плачут от боли? – ответил Лёша, невольно стараясь высвободиться.

Евдоксия Ардалионовна отпустила его, но только затем, чтоб вооружиться старинной увесистой тростью.

Катя открыла глаза. Почудилось, что ли?

– Ай! – донеслось из-за стены.

Нет, не почудилось.

– Ай! Что вы делаете?!

Катя вскочила и кинулась в комнату бабушки. Ворвавшись, она увидела более чем странную картину. Лёша щемился в углу, а пратёща замахивалась на него тростью, целясь по коленям:

– Покажи мне эмоцию! Смотри! Смотри, как я! Дощщь!

– Катя, сделай что-нибудь! – взмолился Лёша.

– Бабушка! – закричала Катя. – Что ты делаешь? Лёша, почему бабушка плачет?

– А, Катенька! – откликнулась Евдоксия Ардалионовна самым беспечным тоном. – Мы репетируем. Кажется, твой Алёша недостаточно мотивирован, чтоб съехать от меня. Не верю!

Мэрия

По регламенту на это требуется месяц, но вам по дружбе почему бы не сделать за час? Там делов-то… Тут надо через МФЦ подавать заявление на имярека, но вам всё решат по телефонному звонку без пустых брожений, и в очереди стоять не потребуется.

Этой силой в России двигаются горы, и имя ей «блат». Нет такого вопроса, которого не решат хорошие люди для хороших людей. То есть, всё могут сделать, когда захотят, но делают это как можно реже, ведь иначе пропадёт весь смысл блата.

Всё прошло как по маслу. К назначенному часу явилась паспортистка. Евдоксия Ардалионовна для порядка поворчала, но зарегистрировала на своей жилплощади одним махом пять душ. Пошутили о том, сколько бы Ромашкиным пришлось ждать, если бы не свои люди. Высохли чернила новых штампов, и, вдохновлённый взятым темпом, Лёша рванул в мэрию, рассчитывая закрыть вопрос одним рабочим днём.

– А вам квартира не полагается, – сказала девушка с глазами как у лани, подняв их от Лёшиных документов.

– Как это не полагается? – рассердился Лёша. – Девять месяцев полагалась, а теперь не полагается?

Он не испугался и не огорчился, а просто испытал раздражение: ну чего там ещё ковыряться в бумажках, когда всё давно решено?

– Ну, вот, – указала девушка аккуратным ноготком, – у вас на каждого ребёнка уже по двадцать метров площади есть. С сегодняшнего дня.