Страница 15 из 29
Но дружинушка пала,
сопела, не вставала.
Оставил Илюша их тут, а
сам поскакал покуда.
И пока нечисть искал,
забыл, покуда скакал.
Надышался он зелья,
что в бане варилось. С похмелья
слез с коня богатырь и в поле
ловить бабочек. Вскоре
голос услышал с неба:
— Илья, один ты на свете
такой распрекрасный воин;
жаль, на голову болен! —
и смех покатился протяжный.
С Муромца пот сошёл влажный.
Сивка верная друга боднула,
в бока его больно лягнула
и говорит: «Хозяин,
давай отсюда слиняем,
мы ведь ведьму искали;
знаю где она, поскакали!»
Очнулся Муромец Илья,
вскочил на сивого коня
и за бабкой вдогонку!
Лишь стучали звонко
у бегущей лошади зубы,
богатырь натянул подпругу.
Ох, и долго они рыскали,
но всё-таки выискали
лежанку бабы Яги.
Вот Яга, а с ней хмыри
суп из мухоморов суп варят,
сами едят, похлёбку хвалят.
Ой да, старый казак Илья Муромец,
ты приехал в тёмный бор,
конечно, с Мурома;
да и подвигов у тебя тьма-тьмущая!
Но гляди,
сидит Ягуша в ад не спущена.
Достаёт богатырь палицу могучую,
и идёт ей бить да ноги скручивать
у разбойничков окаянных,
у брательничков самозваных.
Как скрутил их всех,
так размахнулся,
закинул на Луну, не промахнулся,
и бабу Ягу туда же.
— Отродясь я не видал рож гаже! —
плюнул Муромец в костёр, суп вылил
и волшебное зеркальце вынул,
посмотрел на поверхность Луны:
там летают четыре души,
призывают кого-то, вроде,
но этот кто-то к ним не приходит.
Не приходит он и не надо.
Век за веком уходит куда-то.
О Яге больше слухи не ходят.
Лишь по улицам калики бродят
и нечисть всякую поминают,
да о том, как Буслаев скакает
и народ зачем-то всё топчет,
а Илюша Муромец ропщет
и спасает мир тридцать три раза,
потому как он боится сглаза
ведьмы бабы Яги.
И ты… себя береги,
не ходи в болота далёко,
говорят, там не только осока.
Но тут наша сказка кончается.
На сцену возвращаются
гусельники развесёлые
и начинают сказы сказывать
с песнями да прибаутками.
Моё внимание снова переключается
на себя любимую
и на гусельников развесёлых:
— Ай вы, гусельники развесёлые,
пошто длинный рассказ держите,
зачем народу честному душу травите,
о чём сказы сказываете,
на какую тему песни поёте?
— Да не стой ты тут,
девица красная,
отвратными помадами напомаженная,
белилами веснушки прикрывшая,
вопросы глупые задающая,
сказы сказывать мешаешь!
— Как же я вам сказы
сказывать мешаю,
когда вы ни слова
о других не обронили,
а всё обо мне да обо мне.
Да, я девушка хорошая:
и дома прибраться,
и по воду сходить,
а ещё и вышивать умею
гладью, и крестом.
А хотите, я вам спляшу?
— Ой головушка, наша голова,
и зачем же баба бабу родила?
Ведь покою нет от их языка
со свету сживающего!
Обиделась я, красна девушка,
развернулась и ушла.
Но гусельники развесёлые
ещё долго пели о бабах русских,
об языках их злющих
да характерах вредных.
А о чём им ещё петь,
мужикам то старым?
О нас, дураках, попе и попадье
Маленькая пьеса для маленьких людей.
А большие люди большие деньги гребут
да на нас кладут,
ну… может быть, ложат.
Зато их совесть не гложет!
На ярмарку много дорог.
— Почём нынче горох?
— Десять пощёчин!
— Дорого очень!
А бобы?
— Мимо ходи!
Но мимо ходить мы не хотели,
гусёнка себе присмотрели,
приглянулся нам поросёнок,
телёнок, козлёнок, курёнок,
позолоченный самовар
да прочий необходимый товар.
Но нас почему-то гнали,
говорили:
— Вы денег не дали!
Но про деньги мы не слыхали,
мы привыкли дровами, грибами,
жиром медвежьим
и даже работой прилежной.
— Держи векселя надёжные:
долги наши прошлые!
Но зачем же по нам кочерёжкой?
Лучше расписной ложкой,
а ещё бочкой с пивом,
чтоб мы стали совсем красивы!
— А ну валите отсюда,
и без вас тут народу запруда!
Вдруг откуд-ниоткуда поп
широченный такой идёт,
всех животом раскидывает!
Люд тощий ему завидует.
Подползает поп до прилавка,
смотрит (пущай, не жалко!)
и говорит устало:
— Мне вон тех дураков не хватало! —
и на нас пальцем тычет.
Васятка малой уже хнычет.
Хнычь не хнычь, а у попа веселее!
Мы за грош продались скорее
и бегом за хозяином следом
к самому, что ни есть, обеду.
Наелись, поп танцевать нас заставил,
еле-еле в живых оставил:
спели, сплясали, поели,
снова сплясали, повеселели!
Так прошло лет десять, наверное,
по застольям да по тавернам.
А когда мы песни уж еле мычали,
то за собой замечали,
что на лавках больше не помещаемся.
Или дюже к себе придираемся?
Но попадья говорила:
— Зачем дураков раскормила?
А сама тощей коромысла!
И вот, всё это осмыслив,
решила она нас прогнать.
Да Васятка успел сказать
попу веское слово:
— Изменяет тебе Прасковья
со звонарём Антошкой!
Поп побил жену немножко
и та сразу смолкла.
Так и жили мы чи зайцем, чи волком,
пока не пришла беда.
Заголосила как-то утром попадья:
— Пропала у меня сковорода!
Искали ржавую, орали и вопили.
Затем слух по Руси пустили,
мол, живёт в Московии попадья,
и пропажа у ей — сковорода.
А на самом то и деле
мы сковородку эту съели.
Переваривалась суровая долго,
плотом вышла. По Волге
сплавилась вниз куда-то.
Но с тех пор виновато
на попадью мы смотрели,
когда яишенку ели.
Но попадья дело так не оставила,
семье ультиматум поставила,
мол, в хозяйстве нужна
новая сковорода!
А на ярмарку много дорог.
Поп с дураками прёт,
подходит к торговым лавкам.
Товар лицом ему кладут (не жалко)!
Поп спрашивает:
— Почём сковородки?
— Три рубля.
— Дорого очень.
— Остаток на чай.
— Не серчай, но на водку!
Продавец щурится:
— Её тоже в охотку.
— Чтож, придётся брать по три рубля,
нужна жене сковорода.
Так расступись же, народ,
поп с дураками прёт!
А и задавит кого ненароком,
так его ж родню и обложит оброком:
— Налог на смерть, понимаешь?
Мы попу завсегда киваем,