Страница 11 из 29
А Чернушка кот-коток
прищурил хитро свой глазок
да говорит:
— Мур-мур, мур-мур,
люб мне твой Илюша Мур,
и поэтому сему
я отдам тебе воду,
но с условием одним —
Ёжку вместе победим.
А как? Узнаешь позже.
Бери что нам не гоже!
Ай да набрал Потык воды,
сощурив глаз (нет два, нет три),
и пошёл к дружинушке своей.
— Воду в рот им, не жалей! —
птичка синичка трещала.
И о чудо, дружинушка оживала.
Но что же там в страшном аду?
Бабка Ёжка схватила метлу
и летит прямо к центру земли,
туда, где огонь развели
черти с чертенятами
рогатыми, патлатыми.
А ясный сокол несётся вдогонку!
Старушка приметила гонку
да стрелой калёной помчалась.
И с кем бы она ни встречалась
на своём мимолётном пути,
успевала всем бошки снести!
Наконец, у котла приземлилась,
долго в костёр материлась
да чёрта звала лохматого.
И его, конечно же, матами!
Вышел чёрт да спрашивает:
— Чего ты не накрашена?
Спохватилась тут Ягуся,
обернулась девкой Дусей.
— Так лучше? — и глаз скашивает.
— Вечность нас изнашивает, —
бес вздохнул и лоб потёр:
«Принёс же старую чёрт!»
А ведьма льстивенько сказала:
— Я без силушки осталась,
дай мне силушку, дружок!
Чёрт открыл в груди замок,
вынул силу и подал:
— Евдокиюшке б я дал
даже сердце и себя.
Бери силу, вон пошла!
Дуська силушку схватила,
на себя вмиг нацепила
и давай расти, расти!
Выросла из-под земли
такой могучей,
как грозная туча.
И стало ей тяжко —
палец распух у бедняжки,
а на пальце кольцо Алешкино.
Топнула Дусенька ножками,
нож достала булатный,
отрезала палец и сразу
в бабушку превратилась,
в маленькую такую. Забилась
под ракитовый кусток,
потому как соколок
уже клевал её в темечко.
И подобрав колечко,
к хозяйке полетел своей
мимо лесов, мимо полей.
Ну, а бабушка Яга
тихо в дом к себе пошла
новые козни обдумывать,
чинить баньку, подкарауливать
новых русских богатырей.
А кот-коточек, котофей
сбежал от бабкиных костей
прямо в лес, лес, лес, лес —
ловить мышей да их есть.
Вот и сокол-соколок
колечко лихо доволок,
опустился на окно.
Тук-тук! В горенке темно.
Хозяйка плачет и рыдает,
своего мужа поминает.
— Ты не плачь, не горюй, жена,
жив, здоров твой муж!
На, проверь сама, —
кинул на пол соколик колечко,
покатилось оно за печку.
Полезла Настя его доставать,
а там блюдечко. Надо брать.
Схватила девица блюдце,
протёрла тряпочкой. Тут-то
и показало оно Алешку.
Жив, здоров,
с друзьями и кошкой
бредут по лесу куда-то,
лошадей потеряв. Ай, ладно.
— Ах, вы сильные
русские богатыри!
Недалеко ль до горя, до беды?
Куда путь держите,
на кого рассчитываете,
кому хвалу-похвальбу поёте,
о чём думу думаете,
почему пешие, а не конные? —
старичок-лесовичок,
тряся иконою,
спрашивает наших пешеходов.
— Потеряли, батяня, подводу,
и теперь мы не конны, а пешие, —
удальцы поклоны отвесили.
— Знаю, знаю я горе-беду:
подводу вашу ведут
баба Яга с сотоварищами
на старое, древнее кладбище.
Там коней ваших спустят в ад,
и пойдут на них скакать
бабы Ёжки приятели черти.
— Не видать лошадям смерти!
Что там за сотоварищи?
Мы им выколем глазищи.
— Кыш, Хлыщ и Малыш
ростом с большущую гору.
Я вам дорогу укажу.
Разозлились богатырешки
и вдогонку!
Только пыль
забилась под иконку
у старичка-лесовичка,
да и то не на века.
Волен мужик, не волен,
а богатырь тем более.
Бежит дружина,
дрожит мурава полынна!
Бабу Ягу проклинают,
московских князей вспоминают
недобрым словом:
«Обяжут ль пловом?»
Дошли, наконец, до полянки,
где разбойничье
гульбище-пьянка:
Кыш, Хлыщ и Малыш
ростом с гору
едят, пьют день который.
Замочки с харчей богатырских
скинули,
с вином бочоночки выпили,
и жуткие песни поют.
— Погоди, не спеши, уснут, —
Селянович тормозит дружину. —
А спящих с земельки сдвинем
и быстро опустим в ад.
Час прошёл, и воры спят,
лишь баба Яга у костра
сидит, сторожит сама.
Но с бабой проклятой тягаться —
каково это, знают братцы.
Тут кот-коточек, котофей
вдруг прыгнул к бабке:
— Мне налей,
хозяйка, чарочку вина;
сбежал я от богатыря,
устал, замучился совсем,
он бил меня, налей скорей!
— Черныш нашёлся! —
бабка плачет. —
Иди скорей ко мне, мой мальчик,
(а сама совсем уж пьяна)
попей, лохматушка, дурмана, —
и чарку подносит коту.
Лакает кот, плюёт в еду
какой-то слюной нехорошей.
Яга ест вместе с ним.
— Ох, сложно
тягаться с духом мужицким!
Напущу на них чёрта побиться, —
вымолвила ведьма, уснула.
Фыркнула кошка и дунула
обратно к своей дружине:
— Берите воров, былинные!
Богатыри, богатыри,
богатыречочки,
нет, не хилы они,
яки мужичочки!
И у них хорошо всё вышло:
берут они спящих за дышло,
раскручивают
да под землю кидают
прямо в котлы, где варят
черти грешников лютых.
Пусть и эти уснут тут!
А Муромец бабу Ягу
берёт да сжимает в дугу,
и расправив плечи былинные,
размяв ручонки аршинные,
закинул ведьму на Луну.
Там и жить ей посему.
Запрягли коней богатыри,
кота с собой взяли, пошли.
Идут, о подвигах
богатырских гутарят,
о Москве-красавице мечтают.
Вдруг кони фыркают,
останавливаются.
Войску нашему сие,
ой, не нравится!
А там, в ракитовых кустах,
на змеиных тех холмах,
отдыхает, кашу варит, веселится
богатырь Вольга
со змеёй сестрицей.
Та ругает вольную волю,
обещает спалить все сёла
да великие грады, а церкви
в пепел-дым обратить, на вертел
надеть стариков, жён и деток,
а мужей полонить да в клетку!
Ой, да раздулись
ноздри богатырские:
Микула Селянович фыркнул,
меч булатен достал и с размаху
отрубил башку змеище сразу!
Покатилась голова
в костёр-кострище.
Озверел тут Вольга, матерится
на Селяновича лютым матом:
— Не мужик ты, не казак,
а чёрт горбатый!
Закипела кровушка богатырская
у обоих разом, и биться
они пошли друг на друга!
У лошадок стонала подпруга.
Ой как бились они, махались:
три дня и три ночи дрались,
три дня и три ночи не спавши,
не одно копьё поломавши,