Страница 88 из 149
Некоторые чувства обращены внутрь, их задача – информировать животных о состоянии их организма. У нас есть проприоцепция – ощущение движения и положения тела в пространстве{823}. Есть эквилибриоцепция – чувство равновесия[273]. Эти внутренние чувства редко удостаиваются отдельного разговора. Аристотель не включил их в свою пятерку, да и я в нашем путешествии по умвельтам о них почти ни словом не обмолвился. Но это не потому, что они не важны. Наоборот, они настолько важны, что мы не мыслим себя без них. Если без зрения или слуха мы как-то проживем, то без внутренних чувств обойтись не получится. Сообщая живым существам об их собственном состоянии, эти чувства помогают им уяснить все остальное. И особенно они важны потому, что тело животного делает то, чего не делает метафорический дом Икскюля.
Оно движется.
Когда животное движется, его органы чувств поставляют две разновидности информации{824}. Это экзафферентация – сигналы, обусловленные тем, что происходит в окружающем мире, – и реафферентация – сигналы, обусловленные собственными действиями животного. Я, признаться, до сих пор путаю эти два термина, поэтому, если вам тоже трудно их запомнить, давайте называть эти сигналы инопроизведенными и самопроизведенными. Сидя за рабочим столом, я вижу, как качаются от ветра ветки дерева. Это экзафферентация – инопроизведенный сигнал. Но чтобы увидеть эти ветки, мне пришлось посмотреть налево, то есть совершить внезапное резкое движение, в результате которого по моим сетчаткам определенным образом пронесся свет. Это реафферентация – самопроизведенный сигнал. Каждому животному приходится различать эти два вида сигналов для каждого из своих чувств. Но вот незадача: для самих органов чувств эти сигналы совершенно неразличимы.
Возьмем простого дождевого червя{825}. Когда он роет в почве ходы, осязательные рецепторы в его голове фиксируют давление. Но если нажать ему на голову пальцем, эти же рецепторы отметят точно такое же давление. Как же червь отличает ощущение, возникающее вследствие его собственного движения (реафферентацию), от возникающего из-за чьих-то чужих действий (экзафферентации)? Как он понимает, сам он чего-то коснулся или его кто-то касается? То же самое и с рыбой: когда ее боковая линия улавливает поток воды, это потому, что к ней кто-то или что-то плывет, или потому, что плывет она сама? Если вы видите какое-то движение, это потому, что рядом что-то шевельнулось, или потому, что вы перевели взгляд? Если животное не сможет отличать самопроизведенные сигналы от инопроизведенных, его умвельт превратится в невнятную кашу.
О фундаментальном характере этой проблемы можно судить по тому, что очень разные создания решали ее одним и тем же способом[274]. Когда животное собирается совершить движение, его нервная система подает моторную (двигательную) команду – набор нейронных сигналов, сообщающих мышцам, что им сделать. Однако по пути к мышцам эта команда дублируется. Ее копия отправляется к сенсорным системам, которые на ее основе моделируют последствия предполагаемого движения. И когда движение совершается, у чувств уже спрогнозирован самопроизведенный сигнал, который они сейчас получат. Сравнивая этот прогноз с действительностью, они определяют, какие сигналы поступили из внешнего мира, и реагируют на них соответственно[275]. Все это происходит без участия сознания и, несмотря на всю свою контринтуитивность, играет ключевую роль в нашем восприятии мира. Информация, получаемая системами чувств, – это всегда смесь самопроизведенных (реафферентационных) и инопроизведенных (экзафферентационных) сигналов, которые животные различают благодаря тому, что первую разновидность их нервная система постоянно моделирует.
Философы и ученые размышляют об этом процессе уже не первое столетие{826}. В 1613 г. фламандский физик Франсуа д'Агилон писал, что «движение глаз осмысляется внутренним навыком души». В 1811 г. немецкий врач Иоганн-Георг Штейнбух рассуждал о Bewegideen, «двигательных идеях» – сигналах мозга, которые управляют движениями и взаимодействуют с сенсорной информацией. В 1854 г. другой немецкий врач, Германн фон Гельмгольц, описывал Bewegidee как Willensanstrengung, «усилие воли». В 1950 г. дублированные двигательные команды стали называть эфферентными копиями или – мой любимый термин в этом перечне – сопутствующими разрядами[276]{827}. У каждого из этих понятий есть свои нюансы, но суть одна: при любом своем движении животное неосознанно создает зеркальную копию собственной воли, на основании которой прогнозирует сенсорные последствия своих действий. При каждом действии сенсорные системы получают предупреждение о том, чего им ожидать, а значит, могут соответствующим образом подготовиться.
Много сведений о сопутствующих разрядах было получено в ходе изучения мормировых рыб, которые с их помощью координируют свои электрические чувства{828}. Как мы помним из десятой главы, у мормировых имеется три разных типа электрорецепторов. Один тип улавливает электрические импульсы самой рыбы. Второй – коммуникационные сигналы других мормировых. Третий различает более слабые электрические поля, создаваемые потенциальной добычей[277]. Чтобы вторая и третья разновидности могли функционировать, рыбе нужно игнорировать собственные электрические импульсы, и она добивается этого за счет сопутствующих разрядов. Они возникают при каждом срабатывании электрического органа, подготавливая те области мозга, которые принимают сигналы от рецепторов второго и третьего типа, к тому, чтобы игнорировать собственные импульсы. Так мормировая рыба получает возможность отличать сигналы, пассивно исходящие от потенциальной добычи, от тех, которые активно генерируются другими электрическими рыбами, и тех, которые активно производятся ею самой.
Электрические рыбы – создания исключительные, но «какой-то более или менее аналогичный механизм есть почти у всех животных», объясняет мне Брюс Карлсон. Это из-за сопутствующих разрядов мы не можем пощекотать сами себя: мы автоматически прогнозируем ощущение, которое вызовем у себя движущимися пальцами, и этот прогноз обнуляет испытываемое в реальности. Это за счет них мы воспринимаем зрительное изображение как стабильное, хотя глаза у нас постоянно бегают[278]. Это они позволяют стрекочущим сверчкам отрешиться от своего собственного стрекота{829}. Это благодаря им рыбы не путают кильватерную струю от других рыб с потоком, который создают сами, а дождевые черви спокойно роют ходы, не отдергиваясь рефлекторно при каждом соприкосновении с почвой[279].
Эти невероятные достижения настолько глубинны, что мы не видим здесь ничего необычного. Нам кажется само собой разумеющимся владеть своим телом, существовать в окружающем мире и отличать первое от второго. Но эти способности не аксиома. Отличать себя от другого – не данность, а трудная задача, которую приходится решать нервной системе. «В этом, по большому счету, и состоит сознание, – говорит нейробиолог Майкл Хендрикс. – И возможно, для этого оно и существует: это процесс сортировки перцептивных ощущений на порождаемые самим животным и порождаемые другими».
Для этой сортировки не требуется самосознание или развитые умственные способности. «Это не какое-то нововведение, появившееся только на недавнем этапе эволюции», – говорит Хендрикс. Она доступна нервной системе и насчитывающей всего несколько сотен нейронов, и состоящей из десятков миллиардов. Это фундаментальное условие существования животного, проистекающее из простейших актов ощущения и движения. Животное не может уяснить, что происходит вокруг, не разобравшись сперва, что происходит с ним самим. А это значит, что умвельт животного – результат работы не только его органов чувств, но и всей его нервной системы, действующей гармонично и слаженно. Если бы органы чувств были каждый за себя, ничего бы не складывалось. На протяжении всей книги мы изучали чувства в отрыве друг от друга, но, чтобы понять их по-настоящему, нужно рассмотреть их как составляющие единого целого.