Страница 86 из 149
Не способствует объективности и то, что поиски неуловимых магниторецепторов превратились в состязание. Погоня за славой и деньгами побуждает к спешке и громким заявлениям, а не к тщательной методичной работе. Исследователь может взять для эксперимента слишком маленькую выборку испытуемых, и тогда результаты окажутся недостоверными. Может поменять план эксперимента на ходу в попытке выудить из полученных данных что-нибудь сенсационное – эту практику называют p-hacking{804}. Может отобрать из массива данных только подходящие, отбрасывая те, которые не вписываются в нужную ему картину.
И даже если ученый все делает как полагается, он все равно не застрахован от ошибок, потому что магнитное поле он не воспринимает. Исследователь, занимающийся зрением или слухом, сразу же заметит неладное, если вместо ровного света аппаратура выдаст яркие вспышки или вместо нужного звука – громкий скрежет. С магниторецепцией «ты просто не поймешь, что где-то прокололся», объясняет мне Моуритсен. Ученый может помещать испытуемых в неустойчивые или невозможные в природе условия и не подозревать об этом, если не будет постоянно перепроверять характеристики поля с помощью самых совершенных приборов. Чтобы проникнуть в умвельт электрической рыбы или горбатки, достаточно оборудования, продающегося в ближайшем хозяйственном. Исследователь магниторецепции «с дешевыми приборами далеко не уедет, – говорит Моуритсен. – Тщательное измерение обходится дорого».
Кроме того, магнитные поля чрезвычайно контринтуитивны. Недаром хип-хоп-дуэт Insane Clown Posse пел: «Долбаные магниты, как они действуют-то?»[269] Или, как признавался Уоррант, «я сам стимул с огромным трудом понимаю, где уж мне пытаться понять, что из него извлекает животное». Другие неведомые нам чувства, такие как эхолокация и электрорецепция, можно по крайней мере сравнить с более знакомыми вроде слуха или осязания. Но я даже приблизительно не представляю, с какой стороны подступиться к умвельту головастой морской черепахи.
Сдается мне, отчасти именно поэтому гипотеза о радикальных парах завоевывает все больше сторонников. Она, безусловно, сложна, однако она переносит магниторецепцию в область зрения – чувства, которое мы легко понимаем. И метафорой компаса мы пользуемся по той же причине: он служит нам знакомым ориентиром в тумане магнитных абстракций. Но она же и грозит ввергнуть нас в заблуждение. Настоящий компас точен и безотказен, он должен без колебаний указывать строго на север. Однако Сонке Йонсен, Кон Ломанн и Эрик Уоррант подозревают, что биологические компасы по природе своей неточны{805}. То есть, возможно, они просто не в состоянии мгновенно и точно считывать магнитное поле Земли, поскольку оно для них слишком слабое. Вероятно, им приходится вычислять скользящее среднее из сигналов, посылаемых магниторецепторами на протяжении довольно долгого времени. С такими ограничениями магниторецепция неизбежно оказывается медленной, трудоемкой и предельно парадоксальной. Она воспринимает один из самых всепроникающих и надежных стимулов на земном шаре – геомагнитное поле, – однако делает это заведомо ненадежно. Возможно, поэтому так много исследований в области магниторецепции с трудом удается воспроизвести. «Бывает откровенно трудно получить устойчивый результат, даже если снова и снова повторять один и тот же безупречный эксперимент», – признается Уоррант[270].
Допустим, животному требуется пять минут, чтобы собрать от своего неуверенно дергающегося компаса необходимый объем информации и правильно определить направление. Если экспериментаторы, помещая это животное в магнитное поле, будут фиксировать реакцию испытуемого спустя минуту, результаты попадут «в молоко». Временные промежутки я сейчас называю случайные, но смысл в том, что правильные нам неизвестны. Мы привыкли к таким чувствам, как зрение и слух, которые поставляют данные мгновенно. С магниторецепцией на моментальное действие рассчитывать, видимо, не приходится, но с какой скоростью она работает, мы не знаем. А не зная этого и даже не осознавая, что это необходимо выяснить, трудно ставить качественные эксперименты. Как я уже упоминал во введении, данные, которые получает ученый, зависят от того, какими вопросами он задается, а те ему подсказывает воображение, ограниченное его чувствами. Наш собственный умвельт сковывает нас, мешая понять чужие умвельты.
Ненадежностью и неточностью магниторецепции, вероятно, объясняется и то, что ни единое живое создание не полагается на нее одну. Животные используют ее как вспомогательное чувство, на случай если не удастся прибегнуть к более надежным вариантам вроде зрения{806}. «Для мигрирующего животного магниторецепция, наверное, наименее значимое из чувств, к ней обращаются, только если окончательно заблудились», – говорит Кейз. Если магнитных сигналов не будет, богонги смогут сориентироваться по звездам в ночном небе. Детеныши черепах, переползая с берега в воду, игнорируют магнитные поля и используют для определения направления волны, увлекающие их в открытое море.
Животные вообще никогда не руководствуются одним-единственным чувством. «Они впитывают любую крупицу информации, которую только способны ухватить, – говорит Уоррант. – Они мультисенсорны во всех возможных смыслах».
12
Все окна сразу
Объединение чувств
Я отчаянно внушаю себе, что у меня ничего не чешется. Но дело в том, что вокруг меня сейчас десятки тысяч комаров. Все они принадлежат к одному виду – Aedes aegypti, тому самому, который разносит вирус Зика, лихорадку денге и желтую лихорадку. К счастью, в небольшом герметичном помещении, где я нахожусь, все они содержатся в садках, затянутых москитной сеткой. Нейробиолог Критика Венкатараман снимает один из таких садков с полки и, поставив перед нами на стол, начинает рассказывать, как комары находят свою цель. Спустя несколько минут я, взглянув на садок, с ужасом замечаю, что почти все его обитатели переместились на ближайшую к нам стенку. Они тычутся в сетку кровососущими хоботками, превращая ее в квадрат черной щетины, которая то появляется, то пропадает. Ощущение зуда усиливается. Венкатараман объясняет, что комаров манит углекислый газ, который мы выдыхаем, и запахи, исходящие от нашей кожи{807}. Комары чуют наш дух. Для иллюстрации она приносит еще один садок, и я делаю долгий выдох вдоль одной стенки. В считаные минуты почти все находящиеся в садке комары пересаживаются на эту сторону и принимаются яростно работать хоботками.
Лесли Воссхолл, заведующая лабораторией, где работает Венкатараман, много лет пытается защитить людей от Aedes aegypti, влияя на обоняние комаров. Сначала она пробовала отключать ген orco, что, судя по всему, должно подрывать обонятельную способность комаров в целом. У Дэниела Кронауэра, работающего в соседней с Воссхолл лаборатории, этот прием, как мы уже знаем, удался с муравьями Ooceraea biroi. Но у Воссхолл с комарами не получилось: лишившись orco, они перестали реагировать на запах человеческого тела, однако по-прежнему летели на углекислый газ{808}. Тогда Воссхолл изменила тактику: ее группа попыталась вывести комаров-мутантов, не чувствующих углекислого газа{809}. И снова ее ждала неудача: комары все равно с легкостью отыскивали человека. «Результаты, мягко говоря, удручали», – рассказывает Воссхолл.
Комара нельзя дезориентировать с помощью какого-то одного приема, поскольку во время охоты он не ограничивается одним чувством. Он воспринимает множество разных сигналов, находящихся в сложном взаимодействии. Кровопийца летит на жар теплокровного тела, но не раньше, чем учует углекислый газ. Когда ученица Воссхолл Молли Лю постепенно нагревала одну стенку камеры, в которую помещали комаров, большинство из них улетали прочь раньше, чем стенка достигала температуры человеческого тела{810}. Но если Лю впрыскивала в камеру углекислый газ, комары дружно садились на теплую стенку и не спешили убираться. Тепло без углекислого газа отталкивает комаров и означает опасность. Тепло в присутствии углекислого газа привлекает и означает пищу[271]. Воссхолл уверена, что ей удастся найти способ замаскировать человека для комаров, однако для этого ей придется спрятать его от целого ряда чувств одновременно, то есть учесть и запах, и зрение, и тепловосприятие, и вкус, и что-то еще. У этих Aedes aegypti «на каждый наш ход заготовлен план Б», вздыхает она[272].