Крест и полумесяц

— Откуда здесь пушки? Ведь стреляли… — шептал горец сквозь зубы, дергаясь по сторонам. — Неужели кяфиры добрались и сюда? А это еще кто…

Услышав цоканье копыт, Вача приготовился стрелять.

Из-за поворота показалась худая, одни ребра, кляча, запряженная в небольшую арбу. В повозке горкой лежал черные, сверкавшие на солнце куски каменного угля, здесь прозывавшегося горючем камнем.

Только взгляд горца привлекло не это. Позади арбы шло… О, мой Бог! Прямо за повозкой брело существо, лишь внешне напоминавшее человека. Его лицо, ладони, вся одежда были иссини черного цвета. Во время своих странствий Вача, конечно, видел мавров и привык к ним, но здесь было нечто совершенно иное.

— Иблис… — с ужасом клацнул зубами горец, пытаясь удержать ружье дрожащими руками. — Это иблис.

Дернул за курок, и воздух сотряс выстрел. Не дожидаясь пока рассеется пороховое облако, он бросился в атаку с выхваченной шашкой в руке. Сейчас адское создание отведает священной дамасской стали.

— Биссмилляхи Рахмани Рахим[1]… — заорал он во все горло, размахивая клинком.

Не успев сделать и трех шагов, Вача налетел на сильный удар в лицо. Хрясть! Со всей силы ему влупили какой-то дубиной, отчего у горца выбило дух и бросило на спину.

Вача, обливаясь кровью, пытался вскочить на ноги, но у него ничего не получилось.

— Что же за дерьмо такое? Опять стреляют. Каждый день одно и то же, каждый божие день, — к своему удивлению Вача услышал человеческий голос, правда, очень рассерженный. Но откуда у иблиса человеческий голос⁈ Это же адское создание! — Знают же, что здесь теперь шахта, уголь возят. Что за олухи⁈ Никакой я не иблис! — черное лицо со сверкающими белками глаз вплотную приблизилось к горцу. — Я шахтер! Слышишь, ишак и сын ишака⁈ А черный, потому что там мыться негде. Вот, вот, смотри! Человек я!

До Вачи, наконец, стало доходить, что никого иблиса не было и в помине. Человек, которого он принял за существо из ада, был с головы и до ног осыпан угольной пылью, которая была буквально везде: в морщинах лица, в волосах, въелась в губы и складки одежды.

— Все, хватит! Свяжу тебе, дурака, и сдам туда, куда надо, — зло бормотал человек, быстро связывая руки и ноги Вачи сыромятными ремнями. После с хеканьем закинул неподвижное тело на гору угля, и хлестнул конягу плеткой. — Давай, родимая, пошли. Нам еще две повозки привезти нужно до вечера, а то норму не выполним.

Обалдевший от происходящего Вача лишь молча на все это смотрел. Голова в этот момент разрывалась не только от боли, но и от многочисленных вопросов: зачем этому человеку столько горючего камня?, кто такие «шахтеры»?, почему стреляют пушки?.

— Вон и милиция скачет… Слово-то какое чудное — «милиция». Откуда только имам их берет. Всевышний, наверное, нашептывает. Вона сколько всего нового придумал, — черный горец разговаривал сам с собой, время от времени подгоняя лошаденку. — Взять хотя бы горячую воду в мяктябе. Никогда такого не видел. Дергаешь за железку, а из трубы течет горячая вода. А купальня⁈ Нигде такой большой купальни нет, а у нас есть! Слышишь, абрек? — погонщик, наконец,соизволил обратиться к своему Ваче. — Видел где-нибудь купальни? Молчишь. В нашей купальне есть большое озеро с горячей водой. Бассейн называется. Есть особая пещера, где можно хлестать себя метелками. Наш имам говорит, что от такого хлестанья у человека прибавляется здоровье.

Вача продолжал молчать. А что ему еще оставалось делать? Нечего было сказать. Да, и жизнь его приучила лишний раз рот не открывать. Себе дороже могло выйти. Сейчас нужно молчать и смотреть во всей глаза. Собственно, именно это он и делал в настоящий момент.

А посмотреть, честно говоря, была на что. Над самым крайним домом поднималась высокая каменная башенка, из которой тянулся черный-черный дым. Такие же клубы дыма поднимались над домом в другом конце селения. Вача встревоженно задергался. Неужели пожар? Только никакого волнения, беготни людей, криков не было и в помине.

С другой стороны возвышалось нечто, что показалось Ваче совсем уж невероятным. Между парой каменный домиков какой-то полупрозрачный шалаш, от которого отражались лучи солнца. Вача, разглядывая эту странную постройку, изогнулся аж до хруста в спине, что не осталось незамеченным со стороны погонщика.

— Что вскинулся? Увидел нашу стекляшку? В глаза, наверное, сверкает? Такое, говорят, только в городе у Белого царя есть и больше ни у кого, — засмеялся шахтер. — Это те-п-ли-ца… — по слогам он выговорил незнакомое слово. — О-тап-ли-ва… Тьфу! Тепло там, как в горячем источнике. Сынишка мой там истопником обретается, — с гордостью говорил он. — А сверкает стекло! Слышал про стекло? Откуда. Ха-ха-ха, — засмеялся горец, махнув на пленника рукой. — Это как камень, но через него все видно. Кое-кто даже говорит, что это окаменевшие слезы грешников.

У Вачи сам собой рот открылся. Слишком уж о невероятных вещах ему рассказывали. Он опытный человек, поездивший по светы, многое повидавший. Видел стекло в домах богатых осман. Только очень обеспеченные турки могли себе позволить застеклить все окна своего дома. Остальные довольствовались крохотными осколками темного, с пузырьками стекла, совсем не похожими на то, что увидел здесь. Как-то даже ему удалось подержать такой осколок в руках. Поговаривали, что стекло в пол человеческого роста и толщиной в полтора вершка стоило около двадцати золотых лир. Просто несусветные деньги.

— Ха, это еще не все, — словоохотливый горец, видя любопытство своего пленника, продолжал с удовольствием рассказывать. — Сынок говорил, что в этой те-п-ли-це, — слово «теплица» ему почему-то давалось с трудом, и всякая раз он спотыкался на нем. — Растут даже османские фрукты — персики, мандарины, бананы! — с видимым восхищением перечислял тот и даже причмокивал при этом. Видно, не довелось ему еще попробовать эти чудесные заморские плоды. Что головой качаешь? Не веришь? А это…

Шахтер начал копаться в своей наплечной сумке, пропитанной, как и все остальное, плотной угольной пылью. Через несколько мгновений в его руке оказалось нечто продолговатое и зеленное, что он тут же протянул пленнику.

— Видишь? Это огурец! У нас вырос. Сын домой принес. Сказал, всем работникам дали. Мол, имам называет это ви-та-ми-тна-ми, — тыкал он огурцом в рот Ваче. — Кусай, кусай, чтобы не говорил потом, что я вру. Кусай, говорю!

Однако попробовать диковинного овоща Ваче так и не удалось. Их окружил небольшой отряд всадников, двое из которых тут же вытащили из повозки горца и поставили его перед командиром.

— Абзи[2], салам, — рослый парень со странными полосками синей ткани, пришитыми к плечам его черкески. — Снова в тебя стреляли? — погонщик развел руками. Мол, есть такое. — Прости, абзи. Мы недоглядели. Местные уже все про тебя знают. Сами на шахте работают. Это чужой человек.

Он так тряхнул Вачу, что у того зубы клацнули. После близко к нему наклонился. Длинный шрам, протянувшийся через всю его щеку, налился дурной кровью и резко выделился на обветренном лице. Недобро смотрели глаза. Такого обманывать, себе дороже. Зарежет, не моргнув глазом.

— Я Аслан Худжиев, по милости имама Шамиля сотник милицейского ополчения на этих землях. А кто таков? Что забыл в нашем селении? И почему стрелял в Куреш-абзине, — резко вылетали у него слова. Взгляд стал еще подозрительнее, а правая рука опустилась на рукоять пистолета. — Уж не лихой ли ты человек? Или следить за нами, выведывать наши секреты? — тут уже и остальные члены отряда потянулись к оружию. Разбойник или лихой человек — это одно, а лазутчик — это совершенно другое, во сто крат худшее и опаснее. Ведь, за ним мог прийти более многочисленный и опасный враг. — Отвечай!

Насупившийся Вача и не думал открывать рот. Заговорить он всегда успеет. Нужно было что-то для себя выгадать, прежде чем все выкладывать. Знающий человек всегда ценнее того, кто ничего не знает.

— Не будешь, значит, говорить, — неопределенно хмыкнул сотник, прищурившись. — Зря ты так. Рассказал бы, может и отпустили. Сейчас же в зиндан кинем, чтобы голову немного проветрил и посговорчивее стал. Понял, малы? Не балуй, смотри… Ну! — прикрикнул он на пленника, втаскивая его на круп своего жеребца.