Страница 26 из 51
Звучали отчаянные крики. Одни взывали ко Всевышнему, другие проклинали дьявола, третьи от дикого ужаса несли безумную тарабрщину.
Бах! Бах! Загрохотал первые выстрелы! Бах! Бах! Многие ломанулись в ближайшие хижины, стремясь за их каменными стенами спрятаться от иблиса[8].
Издав громкий вопль, Джавад упал на землю и, извиваясь змеей, пополз под стол. Добротный, сбитый их мощных досок, он казался хорошей защитой. Об этом же подумали и другие, что, отпихивая друг друга, ломанулись под спасительную крышу.
— А-а-а-а-а! — Ринат орал так, как никогда до этого. — А-а-а-а-а-а!
К счастью, внезапным порывом ветра планер и его самого бросило в сторону лепившихся друг к другу хижинам. В самый последний момент перед ударом Ринат успел сгруппироваться и, закрыв голову руками, вжался в клубок.
С пушечным ударом он проломил соломенную крышу какого-то курятника или овчарни. Упади его планер несколькими метрами южнее, то своим телом ему пришлось пробовать на прочность каменную крышу дома какого-то зажиточного горца. Удалось бы ему не сломать себе шею о плиты сланца, одному только Богу известно.
Придя в себя, Ринат увидел перед глазами остатки насеста с остатками куриного помета.
— Тьфу! Тьфу! — сплюнув выступившую во рту кровь, он поднялся на ноги и медленно подошел к хлипкой двери. — Планер, б…ь… Летайте нашими авиакомпаниями….
Дверь, тихо скрипнув, пошла вперед. Он сделал шаг вперед, к солнечному свету, и встал, как вкопанный, перед десятком стволом. Кремневые ружья, старые дедовские фитильные карамультуки[9] смотрели на него, чуть подрагивая в руках бледных, без единой кровинки, горцев. Чувствовалось, вот-вот у кого-нибудь не выдержат нервы и прозвучит выстрел.
— Бисми ль-Лля̄хи р-Рах̣ма̄ни р-Рах̣ӣм[10], — развернув плечи и высоко вскинув голову, Ринат начал читать молитву; сначала тихо, а потом все громче и громче стали звучать священные для каждого мусульманина слова, открывающие[11] Коран. — Аль-Х̣амду ли-Лля̄хи Рабби ль-'а̄лямӣн[12]…
Что он еще мог сказать, смотря в десяток черных зрачков? Изрыгнуть из себя очередной поток ругательств⁈ Взывать к милости? Звать на помощь? Откуда изнутри, сами собой, начали всплывать слова молитвы, которую ежедневно читала его апкай[13] в далеком-далеком босоногом детстве. Именно сейчас перед лицом неминуемой смерти эти слова наполнились для него особым смыслом. Ринат смотрел на сотни стоявших плечом к плечу горцев, в глазах которых священный страх соседствовал с фанатичной отвагой, и ясно понимал, что именно этот миг все решит в его жизни и, в конечном итоге, в жизни всего Кавказа…
Делая шаг за шагом, Ринат шел вперед. Медленно отведя от себя стволы ружей, делал очередной шаг, затем следующий.
— Ар-Рах̣ма̄ни р-Рах̣ӣм[14], — он ловил глазами взгляд ближайшего горца и «давил», пока тот не отводил его. — Ма̄лики йаўми д-дӣн[15]…
Так, шаг за шагом, он продвигался к столу, вокруг которого вновь застыли аксакалы с вытянутыми от удивления лицами. «Момент истины… Точка бифуркации… Я смогу… Я почти победил… Осталось всего ничего…Осталось, лишь шагнуть вперед… Ринат, твою мать, давай!».
Подойдя к столу, остановился. Обернулся назад, где замерли провожавшие его взглядами горцы.
— Я… имам Шамиль! — в стоявшей тишине его слова прозвучали особенно громко и внушительно. — Я имам Дагестана и Чечни! Я Меч Ислама! И я вернулся… оттуда, —, поискав глазами Джавада, он буквально впился в него взглядом. — Чтобы покарать предателя!
Тишина, и так напоминавшая кладбищенскую, зазвучала, как натянутая струна. Не звучало ни звука. Однако, все понимали, что сейчас заговорит оружие и прольется кровь.
Первым нервы не выдержали у Джавада, несмотря на всю его показную бесшабашность оказавшегося довольно трусливым человеком. Правда, кого не проймет столь эффектное возвращение мертвеца? Он же собственными глазами видел, как имама Шамиль, накрывшись каким-то куском тряпки, упал в ущелье, в бурную реку. Семь дней и семь ночей его люди бродили по берегам той реки, но не нашли никаких следов утопленника.
— Не-е-ет… Не может быть… Я же своими собственными глазами видел, как ты упал в ущелье, — заикаясь, бормотал хан. — Ты не можешь быть им… Не-е-ет! Это все джаду[16]… Это все проделки арвахов[17]…
Джавад был потрясен до глубины души. Бледный как смерть, с трясущимися губами и широко раскрытыми глазами, он никак не мог поверить в спасение имама Шамиля. Все его естество сопротивлялось, всячески пытаясь дать иное, сверхъестественное объяснение этому. Ведь не мог обычный человек выжить после такого, что они устроили возле той башни…
Пальцы его скользили по поясу, пытаясь нащупать рукоять кинжала. Безуспешно. Кинжал лежал под столом, где не так давно Джавад пытался спрятаться.
— Не-е-т… Это чародейство, — кривился он, начиная пятить в сторону коновязи. — Ты не человек. Не-е-е-т. Мы убили тебя… Имама Шамиля больше нет…
Оказавшись у первого попавшегося жеребца, он, несмотря на свой внушительный вес, буквально взлетел на него. Резко обернувшись, Джавад с ненавистью сверкнул глазами и вдавил шпоры в бока коня. Через мгновение к лошадям побежали его люди, спешившие догнать своего хана.
Правда, на его бегство мало кто обратил внимание. Сейчас внимание всех собравшихся горцев — сотен и сотен людей — было приковано к Ринату. Какие только эмоции не читались на их лицах: страх и подозрение, удивление и узнавание, радость и восхищение.
— Братья, я вернулся! — громко крикнул Ринат, решив «ковать железо, пока было горячо». — Услышьте меня! Все, что говорил отступник и предатель веры Джавад, ложь! Не было никакого урусута-убийцы! Было лишь предательское нападение на меня и моих кунаков[18]! Наплевав на заветы наших отцов, Джавад напал на нас за своим столом. Отравленные сонной травой, мои люди ничего не смогли сделать.
Каждое новое бросаемое обвинение в адрес врага было еще тяжелей прошлого. Ринат кричал о порушении древнего закона гостеприимства, об отсутствии чести и достоинства, об исполнении языческих обрядов.
— Я видел, братья, как он клал требы языческим идолам! Слезно просил у них удачи в воинских делах и любовных утехах! Слышал, как он хулил Всевышнего за строгость и немилость! — эти обвинения горцы ловили с каменными лицами, вот-вот готовыми взорваться гневными криками. — Разве вы не видели на его лице печать разврата и богохульства?
Из толпы к нему уже пробирались, узнавшие его мюриды. Со слезами они опускались на колено и касались губами полы его халата, выражая тем самым свое уважение и радость от встречи. Подходили седобородые аксакалы со словами приветствия. Собравшиеся на выборы имама со всего Кавказа мулы читали благодарственный намаз. Раздавались радостные голоса, выстрелы в воздух. С места срывалась очередная фигура и, взлетая на коня, исчезала за околицей, чтобы принести в другие аулы радостную весть.
Лишь когда этот сумасшедший день закончился и Ринат оказался в постели, он со всей ясностью осознал, что так больше продолжаться не может. Все его действия, усилия напоминали безумную гонку за чем-то несбыточным и очень далеким. Он постоянно прилагал совершенно немыслимые усилия, то и дело сталкивался с непонятными проблемами на пустом месте.
— Это какое-то метание из одного угла в другой, а потом в третий, в четвертый, в пятый… Проблемы лезут из все углов, как тараканы. Как теперь наказать этого урода Джавада и десяток ему подобных ханов? Где взять оружие и амуницию? Откуда раздобыть деньги на инструкторов для мюридов? Чем их кормить? Кто, вообще, должен всем этим заниматься?
Эти и сотни других подобных вопросов бомбардировали его мозг, грозя его взорвать.
— Не-ет. Больше нельзя так. Нужна четкая система, стройная организация и строгая иерархия — исступленно шептал он, смотря остекленевшими глазами в потолок. — Словом нужно государство, а не банда разбойников, с которым никто не станет договариваться. Бандита легче пристрелить, как бешенную собаку. А вот с главой чего-то организованного и структурированного можно попробовать и поговорить. Вдруг получиться что-то дельное…