Русский рай

– Ну, я пойду?! Пока приволокут дубы да распустят на доски – побуду на ранчо, потом приду.

– Иди! – кивнул правитель.

Со свертком в руке и непонятной самому себе злостью в душе, Сысой побывал на ранчо и вернулся в Росс. В своем доме он жить не стал, ночевал при верфи. После Крещения Марфа родила сына. Емеля прискакал на жеребце с резвой кобылкой в поводу. Сысой отпросился у правителя на гульную неделю и вернулся после Маслены.

Прошла дождливая зима с редким снегом, который не держался на земле дольше дня. Сысой сдал баркас и вернулся на ранчо. Ротчев прислал ему двух креолов для работ. Под надзором Сысоя мужчины засеяли поля пшеницей, ячменем и кукурузой, как наказал агроном. Емеля с Марфой засадили овощами свой огород. Зять стал часто ездить вверх по реке в соседнее, Купперовское ранчо, а весной привел оттуда корову, выменяв невесть за что. Другая, подаренная Ротчевым, отелилась. Хозяйство молодых разрасталось. Черных постоянно ездил верхом со своей фермы в Росс, останавливался в доме Сысоя, смотрел поля, давал советы, но не оставался на ночлег и всегда торопился.

Год выдался неурожайным по всей Калифорнии и как ни старались Сысой с зятем сохранить урожай, собрали его своими силами и с помощью двух десятков индейцев, добровольно пришедших на ранчо. Егор Черных приехал в большом и непонятном расстройстве, обычно непоседливый и въедливый в делах, был рассеян, равнодушно выслушал, сколько зерна намолотили, затем встрепенулся, шлепнув себя ладонью по лбу:

– Тебя правитель зовет! – Вскочил на жеребца и пустил его с места в галоп.

– Что ему? – крикнул вслед Сысой, но агроном не услышал его.

Приказчик оставил ранчо на зятя, сел на крепкого коня и в два часа добрался до крепости. В губе покачивала мачтами знакомая шхуна «Елена». Правитель с женой спали, повар и две индеанки что-то готовили на кухне. К Сысою вышла синеглазая Катерина. Лицо ее было перекошенным с пятнами на щеках.

– Спят, так спят! – проворчал он с недовольным видом. – А Костромитинов, прежний правитель где? Говорят, прибыл на «Елене».

– Этот убежал ни свет ни заря!

– Все такой же! – буркнул Сысой и отправился к своему дому, который не продавал, привязал коня и нашел дверь не запертой. В избе лежали чьи-то вещи. Красть было нечего, хозяин поудивлялся незваным жильцам и пошел на кладбище, навестить покойников. Там, между могилами Ульяны и Васьки стоял на коленях какой-то чиновник в гороховом сюртуке.

Сысой подошел ближе, он обернулся, смахнув слезы.

– Федька, что ли? – спросил, удивленно вглядываясь в лицо креола.

Сын встал с колен, отряхнул штаны и негромко пробасил:

– Здорово живешь, батя!

– Слава Богу, а как ты здесь оказался?

– Прибыл на «Елене» в должности суперкарго. Обратным курсом пойду на Ситху.

– Как Хлебников, пшеницу возишь?

– Хлебников помер в Петербурге. Кто отсюда уезжает, там долго не живут. А я давно хотел побывать, – указал глазами на могилы. – Да и Богдашка просил поклониться отцу с матерью.

– Служит?

– Закончил навигационную школу в Иркутске. Водит суда: Охотск – Камчатка, Уналашка. Бывает на Ситхе.

Сысой пристально вглядывался в лицо сына: черноглазый, усы густые, почти как у русича, коренаст, с короткими кривоватыми ногами эскимоса. Его можно было узнать после долгой разлуки, но в лице и повадках уже не примечалось ничего знакомого и Сысой стал складывать в уме, сколько ему лет. «После войны с Ситхой, через год спутался с его матерью. Вернулся с Гавайи – Федьке было года полтора. Лет уж под тридцать, матерый мужик» – подумал.

– Это твои сумки в моем доме? – спросил. – Ну, тогда, пойдем, помянем, – кивнул на могилы. – Да расскажешь, как живешь… – Встрепенулся: – Чуть не забыл, башка дырявая! Мне же к правителю надо.

– Сходи! А я посижу здесь.

«Вот ведь, – шагая к крепостным воротам, думал Сысой со скрытой завистью, – не к отцу первым делом, а к Ульке. – Спохватился, покаянно перекрестившись: – Так она же ему подлинная мать, а не та, что родила. И я сбоку припека. Что уж тут!»

Правитель с женой пили кофе в доме.

– Подожду! – бросил Сысой выбежавшей на крыльцо девке, и сел на лавку. Вскоре вышла все та же, с лицом в пятнах, в белом фартучке поверх платья.

– Зовут!

Сысой, скинув шапку, трижды перекрестился на икону в прихожей и вошел в светлую комнату. Ротчев в высоких сапогах, белых рейтузах и во фраке со смешившими Сысоя полами вроде птичьего хвоста, встал с кресла. Его жена в пышном платье тоже поднялась и молча вышла.

– Чего звал? – окинул Сысой красиво убранную комнату.

– Дело есть! Напоить тебя чаем?

– Не надо! Сына встретил – прибыл с компанейским бригом. Мне бы с ним посидеть и дел на ранче много. Пшеницу и ячмень сжали, слава Богу. Кукурузу с бобами собрать надо.

– Понимаю! – равнодушно кивнул Ротчев, будто урожай его не интересовал. – Петр Степанович на твоё ранчо отправился. Встретил?

– Видать, разминулись!

– А ты мне нужен в Сан-Франциско. Пойдем туда на «Елене».

– И на кой я тебе в пресидио? Урожай совсем плох, сохранить бы, что Бог дал?!

– Есть дела поважней, – отмахнулся правитель конторы. – Одет ты прилично для мужика, – внимательно оглядел Сысоя. – Душегрею сними, вместо нее наденешь казакин поверх рубахи. Бороду причешешь, сделаешь умную физию, будешь стоять, сидеть со мной и Костромитиновым. Ты старик смышленый, а нам надо важности прибавить, будто при нас представитель народа, первостроитель Росса. Если понадобится, буду спрашивать при людях, а ты достойно отвечай, дескать, сам строил и с двенадцатого года служу в крепости. А еще – поговори с нашими беглыми выкрестами, узнай, что калифорнийцы думают про нас, россиян, про англичан и американцев. К тебе они доверительней, а со мной и Петром Степановичем разговаривать не станут.

– Я думал, работников прибавишь на ранчу, – разочарованно поморщился Сысой и вскинул на правителя плутоватый взгляд: – Только с какого рожна я – старик?

– В зеркало давно на себя смотрел?

– Никогда не смотрю, примета плохая.

– А зря! – хохотнул Ротчев, взял Сысоя под руку и подвел к большому настенному зеркалу. Седая борода и седые волосы были ему не в диковинку, но из-за стекла на старовояжного пристально и удивленно смотрел если не старик, то пожилой мужик с лицом иссеченным морщинами, с набухшими мешками под глазами.

– В самый раз! – Будто любуясь его отражением, одобрил правитель. – Не дряхлый, крепкий старик в полном уме.

Сысой смутился, он представлял себя с виду моложе.

– Ну, и рожа! – пробормотал удивленно. – В гроб кладут краше.

– Варнацкий вид! Хоть портрет пиши. Мне такой и нужен.

– Ну, если так, – пожал плечами, все еще недоумевая странному равнодушию правителя к главным делам Росса. – Повидаюсь с беглецами, поговорю. Вдруг и узнаю что. А отправимся так же, к полудню? – уточнил. – А то мне надо навестить ранчу, сказать дочке, чтобы не ждала.

– Постараюсь встать пораньше, – неуверенно ответил Ротчев, дескать, что поделаешь, мое утро начинается позже, впрочем, как и ночь.

– Нынче ром не дают в долг, ты напиши мангазейщику, чтобы дал полуштоф, из жалованья вычтешь. Надо с сыном посидеть, давно не виделись, – смущаясь, попросил Сысой.

– Тебе дозволю. Ты на пьянку не падок. Но, чтобы утром был трезв и бодр.

– Буду! – пообещал приказчик. – Кого там пить? По две чарки на бороду.

Он получил записку и пошел искать приказчика, а когда вернулся в дом, застал сына сидящим на крыльце с печальным лицом. Сысой выставил на стол полуштоф, достал из седельной сумки хлеб, юколу, зелень и заметил, что Федор уже навеселе: видно принес выпивку с собой. Не показывая недовольства, что сын загулял один, Сысой ополоснул две запылившиеся чарки, наполнил ромом, перекрестил свою чарку, потом бороду:

– За встречу, что ли!

Выпили за встречу, потом за помин Ульяны с Василием. Федор быстро опьянел, из печального от детских воспоминаний, сделался злым, уставился на Сысоя приужеными, чужими глазами, остро поблескивавшими из-под пухлых век.