Русский рай

– Наверное, у них нет пороху! – подсказал тот, разглядывая крепость в подзорную трубу. – А мне лучше остаться на судне! – заявил вдруг, сдвигая шляпу на лоб. – По уговору с хозяином «Меркурия», он не должен ссылаться на Компанию. Требуй вернуть наших промышленных и партовщиков, – обернулся к Сысою. – Про остальное капитан пусть договаривается сам. – Иди с ними, – указал Кондакову.

Сысой велел спустить на воду большую байдару из сивучьих кож. Мореход, штурманский ученик и приказчик сошли в нее, за ними сели четверо кадьяков в праздничных камлайках и привычно налегли на весла. Лодку встретили четверо солдат во главе со знакомым офицером Габриэлем Морагой. Лейтенант, приветливо улыбаясь, отдал честь, солдаты взяли ружья на караул. Банземан, приодетый в визитку Кускова уверенно пролопотал загодя приготовленные слова приветствия и цели визита. Морага членораздельно ответил, мореход напрягся, превратившись вслух, помычал, вопрошающе повторил непонятое им слово. Солдаты привели гостей на небольшую площадь. Здесь их встретил офицер в блестящей кирасе и при шпаге, рядом с ним стоял и улыбался брат коменданта, навещавший Росс в Крещение Господне.

Банземан повторил то же самое приветствие и завздыхал, подбирая новые слова. Внимательно вслушиваясь в его английскую речь, офицер сказал через Морагу, что губернатор находится в форте Монтерея и повел гостей в выбеленный известью дом рядом со зданием костела. Комендант крепости, дон Аргуэльйо, покрытый шляпой с пером встретил их на просторном крыльце, с кровлей, подпертой резными деревянными колоннами. Банземан в третий раз прострекотал то же самое приветствие и замолчал, смущенно улыбаясь. Сысой и Кондаков тихо переговаривались, понимая, что беседа с комендантом с помощью Банземана будет трудной и тут, откуда-то сбоку полилась чистая русская речь.

– А я-то слышу, будто серебряные колокольчики звенят, сразу догадался, что наши прибыли! – В кожаной рубахе, опорках и фартуке, с коротко выстриженной бородой к ним подходил Петр Полканов, старовояжный промышленый, бежавший с «Юноны» от Хвостова и Резанова.

Сысой с ним не служил, только виделся на Ситхе. Беглец поклонился коменданту и легко затараторил по-испански, при этом приветливо улыбался и кивал на прибывших. Банземан смахнул пот со взмокшего лба и облегченно вздохнул. Беседа пошла непринужденно и легко. Сысой по наказу Кускова одарил начальных людей зеркалами в оправе, серебряными кубками, по их лицам понял, что порадовал нужных ему людей. Полканов говорил по-русски многословно и с удовольствием, явно истосковавшись по своему языку.

Комендант через беглеца подтвердил, что на свой страх и риск, без разрешения вице-короля, губернатор, действительно, позволил вести торговлю с миссиями, но только через крепость Сан-Франциско и с условием, что корабли не будут входить в бухту. Затем в мягких словах попросил Сысоя поскорей покинуть Росс, чтобы русская крепость не испортила добрых отношений между Испанией и Россией. Приказчик так же осторожно ответил, что такие вопросы он не решает, но сообщит об этом главному правителю колоний. Ему хотелось сказать другое, но Кусков настрого запретил свои слова, поставив перед ним задачу – купить пшеницу дешевле, чем через бостонских посредников.

– Чего-чего, а хлеба, молока и мяса здесь вдоволь, – самодовольно осклабился Полканов, но по-испански говорить этого не стал.

Комендант повел взглядом в сторону входа. Его беспристрастное лицо стало ласковым, глаза заблестели. Сысой обернулся, проследив за взглядами испанцев. В зал вошла женщина или девушка в возрасте, поскольку ее голова была не покрыта, а волосы уложены без кос. На ней было простое шелковое платье, смугловатое лицо излучало юношескую радость, карие глаза сияли.

– Моя дочь донна Консепсион – Кончита, краса Калифорнии, – с гордостью и любовью комендант представил ее гостям.

Банземан вскочил и отвесил глубокий поклон, Сысой с Кондаковым тоже встали и поклонились. Кончита весело и радостно ответила на их приветствие, села рядом с отцом, с ласковым девичьим любопытством разглядывая гостей.

– Девка или баба? – с недоумением спросил Полканова Сысой.

Тот громко ответил:

– Девка! Не идет ни за кого после сватовства командора.

– Знает, что помер?

– Знает, и давно: Швецов говорил, потом Виншипы уши прогудели, только все равно женихов отваживает. У здешних девок одна любовь на всю жизнь.

– Дурь! – Возмущенно мотнул бородой Сысой. – Такая краса пропадет ради какого-то чахоточного дворянчика.

– Посватайся, со своим суконным рылом, – хохотнул Кондаков, не отрывая помутневших глаз от испанки.

Сысой рассерженно взглянул на него, но стал говорить о пленных. Комендант доброжелательно ответил, что десять партовщиков и трех русичей губернатор согласится вернуть. Что касается иных, то одни приняли католическую веру, другие сами не хотят возвращаться.

Переговоры были закончены, цены на пшеницу, масло и мясо оговорены, гостей позвали к столу, но Сысой от обеда уклонился, ссылаясь, что ему надо иметь свежую голову. Полканова к столу не пригласили и он, в фартуке и опорках, каким оторвали от работы, вышел следом за приказчиком, при этом много говорил, наслаждаясь русской речью.

– Ловко толмачишь, – похвалил его Сысой. – Лет шесть, как в бегах?

– Восемь! – поправил толмач. – У меня жена-креолка, двое детей. Служу сапожником, иногда толмачу, всеми уважаем, даже коменданту и Кончите обувь шью. Народ здесь бедный, но не голодает, как на Кадьяке и Ситхе. Чего-чего, а еды всем хватает. Солдаты – мои друзья, я им сапоги латаю. Они ничего другого не умеют, кроме как ружья таскать, а к ружьям пороху нет, и все ругают Мадрид, что не шлет обещанного.

– И сколько их тут? – осторожно спросил Сысой, понимая, что выпытывает тайное.

– Семь десятков вместе с комендантом и его братом! – не смущаясь, не понижая голоса, ответил бывший промышленный.

– А Кальянов, что бежал с тобой с «Юноны» жив ли?

– Живой. Тоже толмачил в Монтере, потом в миссии. По слухам взял землю, вольно крестьянствует на севере залива, а я переселился в крепость, меня, пока, ремесло кормит, но воли хочется. Денег накоплю и заведу ранчо, как Мишка. Мы с ним скрывались в Бодеге от шлюпки Хвостова и Давыдова. После скитались, питались природой, потом в устье большой реки жили рыбой, мясом, травами, рубили лес для крепости и были приняты комендантом.…

– Выкрестились?

– Так, для вида! – Поморщился перебежчик. – Здесь скажи, что ты католик и всё, свой. А я как молился, так и молюсь, и свои праздники почитаю и крест на шее наш, – распахнул ворот рубахи. – Они здесь чудно Бога любят: молитвы читают, а слов не понимают, все по-латински.

– А пятеро наших, что бежали от меня прошлый год, или были захвачены гишпанцами. Не слышал про них?

– Слышал! Жили у Мишки Кальянова в работниках. Сейчас не знаю где. Наверное, там же.

– Тоже морды выстригли? – Сысой насмешливо окинул взглядом лицо выкреста. Но Полканов не обиделся, он был сыт и добродушен.

– Это здесь, в крепости, я бреюсь как все, а им, на другой стороне залива – воля: хоть голым скачи как тамошние индейцы.

– Вернуться не хочешь? – осторожно спросил Сысой.

– На каторгу, что ли? – хохотнул Полканов. – И Ситха не слаще!

– Без сыска не обойтись, – согласился Сысой и насмешливо взглянул на Петра-Педро: – Поспешил с побегом! Мы купили у кашайя землю, построили крепость, даст бог, осядем с внуками и правнуками.

– Хорошо бы! – не обрадовавшись новости, не опечалившись близостью Компании, согласился беглец. – Англичане уже пробовали объявить северную Калифорнию своей землей. И спросил, глядя в сторону: – Мимо белых скал проплывал?

– Помню!

– Залив Дрейка. Лет двести назад, даже больше, там стоял английский мореход, грабивший испанские селения в Тихом океане. Тамошние индейцы его приняли и объявили своим королем, а он их землю подарил аглицкой королеве. Хорошо бы иметь здесь свою, русскую, страну, да споров о земле будет много.