Русский рай

Еще не привыкнув к суше, которая после затянувшегося плаванья качалась под ногами, Сысой с Василием приобщились к острожной службе: от темна до темна стучали топорами, валили стройные сырые ели до пятнадцати саженей высотой, таскали и тесали лес, укрепляли тын возле батареи и казармы, ночи проводили в караулах. Через трое суток оба дружка едва держались на ногах, а Прошка все подзуживал и острил:

– Это вам не Филипповская заимка! Поди, вспоминаете о ней, как Адам о рае?! Да и о Кадьяке тоже. «Как расплачется Адам перед воротами закрытого рая стоючи: – Ой раю ты мой раю! Мой прекрасный раю!..» – язвительно пропел слова старинной песни. – Ну, на кой чёрт сдалась эта Ситха? Прежде думали, заживем здесь без латинянской неруси? Накось, выкуси! Этот, придворный, царский стольник Резанов, грозится привезти сюда китайцев, чтобы заменить нас, природных русских. Оказывается, мы уже Компании не выгодные. Нашей кровью земля отвоевана, нашими трудами обустроена, как только колошей покорим нас под зад, потому, что китайцы сговорчивей…

– Не трави душу! – неприязненно ругнулся Василий. – Бырыма сказал, что с Резановым писал прошение о постоянных поселениях и наделе здешней землей в вечном потомственном владении. Ближайшим транспортом отправят бумаги царю.

Прохор не нашелся, что ответить, Василий молчаливо засопел, сощурился, стал грызть чубук трубки, шевеля усами.

На четвертый день ранним утром, Сысой едва задремал после караула, его разбудил посыльный алеут. Баранов звал к себе всех троих стрелков. Сысой чертыхнулся, Василий с Прохором с радостью бросили начатую работу и все вместе отправились в дом правителя.

– Детушки! Надобно послужить Отечеству хитроумием! – встретил их Баранов. Снял стекляшки с глаз, встал из-за стола, сунул перо в песочницу, вытер пальцы, перепачканные чернилами.

– Служим! – неприязненно проворчал Прохор, смахнув волосы с лица. – И ждем, когда Отечество вспомнит про нас.

Баранов даже не поморщился на брюзжание промышленного, словно не слышал его.

– Я решил устроить пир колошским тойонам, без этого, сами знаете, с ними не сладить. При нашей слабости нужно их удивить и потрясти до самых кишок. Думаю, пировать будем в нижней казарме. Столы есть. Надо сколотить трон для меня, по бокам сделать два огненных колеса и дым. Ты, Прошенька, горазд на такие выдумки: ракетами диких уже пугал. Как бы так устроить, чтобы огненные колеса закрутились, меня бы накрыло дымом, а в окно вылетела ракета?!

– А ты бы пропал, а потом снова появился! – немного повеселев, хохотнул Прохор.

– Догадлив, как бостонец до выгоды! – похвалил его правитель. – Постарайтесь управиться за день, ночь перед пиром хорошенько отдохните. Бог вам в помощь, Он не оставит.

– Бог-то Бог! – пробубнил Прохор, но недоговорил, повел друзей в нижнюю казарму.

На другой день к полудню приготовления к пиру были закончены. В казарме поставили столы и лавки, во главе дальнего стола сколотили возвышенность с креслом, покрыли его шкурами. Кадьяки, алеуты, чугачи под началом русских промышленных с почестями и плясками встретили на берегу расписные тлинкитские баты с тойонами и их окружением. Лица гостей были покрыты яркими красками. Злейший враг Баранова, тойон Катлеян раскрасил лицо белыми и красными кругами. Голову его покрывала плетеная шляпа с раструбом, из которого свисали шкурки сибирских горностаев, волосы висели до ключиц, лицо украшали черные усики и бородка клинышком. Почетные гости племени хайда тоже были ярко раскрашены, обвешаны клыками зверей и когтями птиц, их плечи покрывали одеяла и английские шинели с болтавшимися пустыми рукавами. Приглашенных обыскали, отобрали припрятанные кинжалы, и повели в казарму к столам, уставленным скромной закусью из свежей, подвяленной и печеной сельди. Рядами стояли чарки, которые по здешнему обычаю гости должны были забрать после пира.

Тлинкиты вошли в казарму с гордым и до наглости дерзким видом. Прохор с двумя подручными креолами стал усаживать их по чину и договоренности, стараясь никого не обидеть. Кресло главного правителя пустовало. Гости расселись, удивленно завертели головами, залопотали: «Быма-Быыма». Прохор велел подручным наполнить чарки горячим вином – водкой и ромом.

– Сегодня тучи низкие, видно плохо, – громко заговорил прокуренным баском и толмач перевел его слова для гостей. – Наверное, Бырыма зацепился за дерево или за скалу. Сейчас прилетит! А мы пока выпьем за наших почетных гостей! – Поднял чарку.

Едва хмель первой, самой радостной волной ударил в голову, из-под кресла главного правителя повалил густой дым. Прохор с Васькой растворили окна, затянутые сивучьими кишками. Дым стал рассеиваться, и все увидели чудище, сидящее в кресле. Голова Баранова была закрыта якутатским шлемом из березового капа с вырезанной на ней оскаленной личиной.

Хайдинцы выпучили глаза и разинули рты. Время от времени правитель и прежде попугивал ситхинцев, которые считали его злым духом. Привычные к разным уже виденным чудесам, они продолжали держаться со свойственной им самоуверенностью. Баранов подал знак, гостям снова наполнили чарки. Главный правитель, рыкнул, прочищая горло, и зарокотал надсадным голосом:

– Летал я на полуденные острова, слушал, о чем там говорят люди! Они говорят о том, что Катлеян и ситхинские тойоны подговаривают их напасть на мою крепость! – Правитель переждал, когда толмач переведет его слова и продолжил: – Но они не сказали нашим гостям, что победить меня невозможно, потому что я бессмертен! Выпьем же за нашу дружбу, добрососедство и торговлю!

Катлеян с черной кисточкой бороды и усами, с важным видом поводил носом по сторонам, не оправдываясь и не возражая, с достоинством выпил. Баранов, отхлебнув из своей чарки, продолжал:

– Узнал я и о том, что уважаемый мной тойон Катлеян запретил своим людям пытаться убить меня и добился от главного шамана табу, чтобы заколоть меня своей рукой. Я знаю, Катлеян хороший стрелок, так пусть сделает это сейчас, при всех собравшихся! Принесите ему добрый лук, посмотрим, попадет ли он мне в сердце хотя бы от двери.

Прохор поднял над головой и показал всем колошский березовый лук, стрелу с железным наконечником, подал их Катлеяну. По столам прокатился ропот. Тлинкиты пуще прежнего распрямили спины, боясь показать свой страх.

– Я знаю, ты не трус! – поторопил тойона Баранов. – Стреляй сейчас. Если убьешь, обещаю, мои люди не будут мстить.

Раззадоренный словами правителя и взглядами соперников, Катлеян подошел к двери. Никто его не останавливал. Казарму накрыла напряженная тишина. Вождь сжал зубы, вскинул лук и пустил стрелу в грудь правителя. Ее наконечник громко звякнул, стрела упала на стол между рук Баранова. По казарме прокатился удивленный гул, гости хайда с испуганными лицами заерзали на лавке.

– Я говорил, что Катлеян хороший стрелок! – одобрительно кивнул тойону Баранов и отложил стрелу в сторону.

Гостям налили по третьей чарке. Они залопотали, косясь на стрелу и правителя. По сторонам от него вспыхнули, выпустили снопы искр, завертелись колеса, кресло стал накрывать дым. Баранов громко и гулко захохотал как из бочки. Из облака вылетела ракета, пробила окно из сивучьих кишок. Сысой с Василием распахнули другие окна, стали выгонять дым, размахивая парками. Кресло правителя было пустым, он исчез. Хайдинцы попадали с лавок без чувств, ситхинцы толпой кинулись в дверь, смели охранника, побежали к лодкам. Им вслед через корабельный рупор громко и гулко хохотал Баранов.

Прошло два дня. Хайдинцы ушли на свои острова, но прибыли другие тлинкиты. Баранов напугал ситхинцев, но не настолько, чтобы те отказались от намерения напасть на крепость, видимо, они оправились от страха и решили, что если Бырыму убить невозможно, то он такой один, а его людей ситхинцы убивали много раз и прежнюю крепость сжигали. По слухам, со всего архипелага на лов сельди должны были собраться до трех тысяч мужчин.

Измотанным крепостным служащим пришлось работать больше прежнего. Сделав запас сельди, они за четыре дня на треть удлинили острожную стену между ситхинским селением и своим посадом. Какое-то время не было признаков приготовлений к нападению. И тут, по молитвам осажденных, в залив вошел бостонский бриг «Окейн» под командой давнего знакомого Баранова Джонатана Виншипа. В его трюмах была калифорнийская пшеница. Колошские баты плотно окружили корабль. Хорошо вооруженные тлинкиты размахивали бобровыми шкурами, предлагая торг, но Виншип приказал выкатить к фальшборту пушки и бросить якорь против крепости, показывая, что он на стороне осажденных.