Страница 18 из 48
Первые поселенцы Хадеры, обитавшие на постоялом дворе, привыкли к визитам Ольги, которая приезжала туда каждый день ухаживать за больными лихорадкой и тифом. Кроме того, она учила поселенцев впрыскивать хинин. Стоя возле керосинки, она терпеливо кипятила воду, чтобы тщательно продезинфицировать шприц и иглу, и лишь потом делала укол. Поселенцы не только не благодарили Ольгу, но даже ни разу не сказали ей доброго слова, так как считали, что она не меньше, чем муж, виновата в болезнях и страданиях, которые стали их уделом.
Все беды начались после того, как Иеѓошуа Ханкин купил у эфенди Салима Хури земли Хадеры. Он не выполнил взятых на себя обязательств, чем вызвал гнев как простых поселенцев, так и многочисленных еврейских организаций в России и Польше. Эта покупка была самым большим предприятием Ханкина. Как и многих других, его ввело в заблуждение плодородие хадерской земли. Он рассчитывал, что в Хадере можно будет построить большое сельскохозяйственное поселение и даже порт.
Иеѓошуа уверял поселенцев, что сможет осушить болота, но это оказалось ему не по силам. Он обещал оформить проданные участки на имя каждого покупателя, но не смог этого сделать из-за турецких законов. Организации, которые обязались купить землю, перессорились между собой, а владельцы частных домов требовали у него разрешения на застройку участков, в то время как турецкие власти таких разрешений не выдавали.
Первые жители Хадеры очень скоро потеряли здоровье, а с ним и надежду, и радость жизни. Переезжая, они рассчитывали жить в цветущем, изобилующем растительностью месте. Таким оно с виду и было. Однако почти вскоре после приезда сюда поселенцев валила с ног малярия. Это был настоящий мор, и вскоре в Хадере не осталось ни одной семьи, которой удалось бы уберечься от этой болезни. После укуса страшных малярийных комаров, которыми кишело болото, у людей поднималась температура, их начинал трясти озноб — никакие лекарства не помогали. Малярия косила всех без разбору: детей, молодежь, стариков. Заболевали даже люди, отличавшиеся завидным здоровьем и привыкшие к тяжелой физической работе в любых условиях. Женщины, маленькие дети и крепкие закаленные крестьяне теряли сознание от жара, бредили и после долгих мучений умирали в страшных судорогах.
Ханкина возненавидели все: поселенцы, перекупщики и турецкие власти. Никогда еще его положение не было таким тяжелым, как после покупки тридцати тысяч дунамов земли в Аль-Хадыре.
Ольга ободряла его как могла. Но не меньше, а может быть, даже больше она старалась помогать пострадавшим поселенцам. Некоторые семьи не разрешали ей ухаживать за своими больными, считая ее виновной в их горе, в том, что они ничего не знали о гибельных болотах Хадеры. Ольга, сильная духом и привыкшая видеть людей в минуты слабости, не обижалась на эти обвинения и сохраняла спокойствие. Она знала, что лучше всего поможет Иеѓошуа, если облегчит страдания поселенцев и смягчит их гнев.
Однажды, когда Ольга стояла возле постели больного, проверяя шприц, какой-то мальчик позвал ее принимать роды у одной из молодых поселенок. Ольга не успела ни о чем спросить, потому что вслед за мальчиком в комнату ворвался муж роженицы, вытолкал его за дверь и закричал: «Я не позволю жене убийцы принимать роды у моей жены! Я не позволю, чтобы она взяла в руки моего сына!» Лицо его было багровым. Ольга продолжала работать. Уже много раз Иеѓошуа называли убийцей в ее присутствии, но она не обижалась, понимая, что эти слова продиктованы великим страданием и болью. Ведь на самом деле никто не знал, насколько опасны хадерские болота. И между прочим, самыми первыми приехали жить в Хадеру родственники Иеѓошуа. Тем не менее в постигшем поселенцев несчастье все обвиняли именно его.
Муж роженицы хотел выгнать Ольгу с постоялого двора — ведь по ее вине и по вине ее мужа он потерял двух маленьких детей. Ольга молча продолжала готовить инъекцию хинина. Мало кому удавалось вводить хинин прямо в мышцу больного, а она это делала безукоризненно, не оставляя следов. Ольга понимала, как тяжело горе отца, только что потерявшего детей, и не спорила с ним.
В петербургских больницах ей доводилось видеть сцены не менее душераздирающие: матерей-малолеток, против воли рожавших никому не нужных детей, пожилых женщин, только что узнавших о смерти любимой дочери во время родов. Именно выдержка, приобретенная в России, позволяла ей сейчас сохранять спокойствие. У нее было больше жизненного опыта, чем у молодого отца, и она надеялась, что, сохраняя присутствие духа, придает ему силы, помогает поддержать жену. В те дни многие покидали страну, и она понимала этих людей, хотя они во всем винили ее мужа. При этом главным ее стремлением было поддержать Иеѓошуа, и не только словами, но и делами.
Иногда Ольга седлала лошадь и отправлялась в Хадеру без ведома Иеѓошуа. Для защиты от разбойников она всегда брала с собой усеянный гвоздями кнут, который назывался корбач. Она очень хорошо владела этим орудием самозащиты и вскоре приобрела репутацию сильной женщины, с которой не стоит связываться. Впрочем, чтобы не волновать родных, она обычно позволяла сопровождать себя кому-нибудь из родственников.
Довольно часто ее провожал Лолик, возвращавшийся на свой участок из Яффы, где проводил субботу. Иногда он брал с собой своего сына Авшалома, чтобы приучить его к трудностям и закалить. Авшалом был необычным ребенком, очень смелым, живым и острым на язык. Несмотря на худобу и невысокий рост, он отличался ловкостью и выходил победителем из большинства мальчишеских драк. Лолик отправил его учиться в арабскую школу, чтобы познакомить с культурой соседей. И действительно, вскоре Авшалом уже отлично болтал по-арабски и приобрел множество друзей среди местной детворы. Ольга очень радовалась, когда Лолик с сыном отправлялись вместе с ней в Хадеру. Она была сильно привязана к Авшалому и, желая восполнить его еврейское образование, при каждой возможности пересказывала ему какие-нибудь библейские легенды. Обладавший острым умом, мальчик любил озадачивать рассказчицу сложными вопросами, наподобие тех, что она сама задавала родителям в детстве. «Как это солнце могло остановиться?» — спрашивал он. Или: «Разве можно приставить лестницу к небу? Если есть такая лестница, я тоже хочу на нее поглядеть», — говорил мальчик, буквально пожирая Ольгу темными горящими глазами. Глаза у него были умные и чрезвычайно живые, как два огонька. «А что бы ты сделал, если бы увидел эту лестницу?» — спросила Ольга. «Я бы забрался по ней на небо, — ответил Авшалом, — и попросил высушить все эти вонючие болота. Тогда папе не пришлось бы столько работать, а дядя Иеѓошуа перестал бы злиться».
Действительно, возвращаясь домой после двухдневного или трехдневного отсутствия, Ольга всегда заставала одну и ту же картину. Иеѓошуа, как загнанный зверь, метался по крошечной квартире, лихорадочно придумывая самые невероятные способы расплатиться с бывшим владельцем Хадеры и избежать стычек с заимодавцами и поселенцами. Она не знала, что для него мучительнее — страх, вызванный угрозами эфенди аннулировать сделку, или жалобы поселенцев, гибнущих на купленной земле вместе со своими семьями.
В те дни Ольга посылала статьи в петербургскую газету «Ѓамелиц». В них она рассказывала не только о страданиях жителей Хадеры, но и о том, как растут поселения, как прибывают переполненные иммигрантами корабли, писала о миндальных садах в Реховоте, о разбойниках, подстерегающих христианских паломников, об озере Киннерет, о жизни в первых еврейских колониях. Она надеялась, что ее искренние и правдивые статьи усилят тягу евреев диаспоры к Палестине, несмотря на то что она никогда не преуменьшала невзгод, выпавших на долю поселенцев. В тяжелые минуты Ольга размышляла о трагической судьбе некоторых народников, которые пожертвовали своей уютной, сытой жизнью ради того, чтобы обучать грамоте и элементарной гигиене крестьянских детишек. Царские власти обвиняли этих людей в подстрекательстве к бунту, бросали в тюрьмы, казнили. «Хорошо, что хоть здесь никого не казнят», — думала Ольга, не сомневаясь, что им с Иеѓошуа был бы вынесен именно такой приговор.