Золушка для босса

Повисает пауза. Блондинка шевелит губами, явно стараясь подобрать обтекаемые формулировки для своей подлости, но Царевичев не даёт ей возможности вывернуться:

— Дальше!

— Я не могла пустить его в свою машину, чтобы поговорить, иначе он бы увидел на заднем сиденье Сержа. Поэтому сказала, что у меня неисправен прикуриватель и попросилась в его фольц… — она снова умолкает и кусает губы, смазывая помаду.

— Продолжай.

— Я ничего такого не планировала! Матвей всегда был мне симпатичен, клянусь тебе, Артем! Просто… так получилось… Мы сели в его машину, поговорили. Но я сильно надымила, поэтому он оставил передние двери открытыми. Серж. — сглатывает она. — Он подошёл к нему со спины и ударил. Объяснил это тем, что каждая минута на счету и некогда тратить время на болтовню. Я была возмущена, это правда, Артём! Кричала ему. что такая подстава мне не нужна… и тогда Серж предложил просто сказать частичную правду, если Морозов потом очнётся. Насчёт того, что я ничего не знала, а беглец появился неожиданно и потом снова исчез.

— Морозов очнулся, — хмуро сообщает Царевичев, играя желваками. — И уже рассказал, что перед тем, как потерять сознание, был вместе с тобой. У него травма головы… к счастью, несерьезная.

— Спасибо, что сказал. Я переживала за него… — Ангелина заискивающе улыбается и принимает феноменально обманчивый вид робкой девы в беде, которая остро нуждается в мужском покровительстве.

Я наблюдаю за ней с недоверчивым сожалением. С такими способностями к преображению ей бы стоило строить карьеру не топ-модели, а киноактрисы.

— Мне очень жаль! — повторяет Ангелина, нервно ломая руки, и переводит взгляд с отвернувшегося Царевичева на меня. — Правда, жаль! Давайте договоримся. Я готова пойти на любую сделку, чтобы избежать тюрьмы, серьезно!

Я скрещиваю руки на груди:

— И вы готовы доказать это делом?

— Да! — с жаром кивает она.

— Хорошо. Подождите, мне надо кое-что уточнить.

— Конечно-конечно. Я подожду, сколько понадобится!

Мы с Царевичевым отходим от нее на несколько шагов в сторону, и я ловлю на себе вопрошающе-внимательный взгляд любимых медовых глаз.

— Так что ты решила, Катя? — тихо спрашивает он, мягко убирая с моего лица растрёпанные осенним ветерком пряди волос. — Только не жалей ее. Она не стоит твоей жалости, мой ангел.

— Я знаю… — шепчу в ответ и чувствую, как снова на меня наваливается огромная бесконечная усталость. Так хочется лечь и отдохнуть, но пока ещё нельзя. — Артём, если ее будут судить по закону, то какой может быть вынесен приговор?

Царевичев изучающе вглядывается в мои глаза, но вопросов не задаёт, а просто отвечает:

— Всё зависит от тяжести обвинений… и профессионализма адвоката. Видишь ли, формулировки в этом деле имеют огромное значение. Если ты обвинишь ее в самом злостном и активном соучастии с Филиным… то есть по групповому сговору. Да ещё и с железобетонными доказательствами, то она сядет за решетку лет на пять минимум. А если сделаешь упор на Филина и упомянешь Ангелину вскользь, чтобы ее соучастие вызывало вопросы… хороший адвокат может убедить судью, что она действовала импульсивно или сама была обманута преступником. И тогда ей дадут условный срок.

— То есть в тюрьму она не сядет? — уточняю я.

— Не сядет. Останется отбывать срок на свободе под государственным надзором. И скорее всего ей назначат исправительные работы без возможности отказаться.

Несколько секунд я размышляю над словами Царевичева. А что, неплохое решение.

— Отлично. Думаю, этот вариант устроит всех. Ангелина не уйдет от наказания, останется с судимостью… но и в тюрьму не сядет, как того и хотела. А ты можешь устроить так, чтобы ей назначили исправительные работы в качестве младшей официантки? Мне кажется, ей было бы полезно поработать в сфере обслуживания и почувствовать, каково это, когда тебя считают тряпкой для вытирания ног Царевичев вдруг мягко прижимает меня к себе, и я слышу, как он тихо смеётся.

— Катя, ты действительно ангел… — шепчет он мне на ухо. — Ангел возмездия. Страшный и неумолимый. Ты понимаешь, что это наказание может стать для Ангелины хуже, чем тюрьма?

— Не уверена, — бормочу я. — У нее слишком гибкое чувство собственного достоинства… прямо-таки гуттаперчевое.

— Не волнуйся об этом, — Царевичев нежно проводит кончиками пальцев по моей щеке. — Я позабочусь о том, чтобы наказание стало серьезным испытанием для пределов ее гибкости. Пожалуй… стоит сделать суд открытым и пригласить на него СМИ. В том числе и ее любимые французские. Былую репутацию с такой судимостью у нее уже не получится вернуть. А желание быть чистенькой, популярной и востребованной — ее слабое место.

— Но сначала надо решить ещё один вопрос.

— Какой?

Не отвечая, я улыбаюсь сощурившемуся Царевичеву и решительно возвращаюсь к Ангелине. Она нетерпеливо переминается на месте, старательно изображая смирение и раскаяние.

— Вы не сядете в тюрьму, — объявляю ей прямолинейно, и блондинка облегчённо вздыхает — Только при одном условии.

— Каком?

— Прямо сейчас вы поедете с Артемом, напишете добровольное заявление о разводе.

— Без проблем!

— И заверите у юриста заявление о желании отказаться от родительских прав в пользу мужа.

— Хорошо, — пожимает плечами Ангелина и настороженно интересуется: — И это всё?

— Если будет нужно что-то ещё с вашей стороны, Артем проинструктирует вас сам.

— Отправляйтесь с ним… прямо сейчас. А я доберусь в особняк на такси.

— Не стоит — Царевичев осторожно приобнимает меня за плечи. — Пока я буду разбираться с Ангелиной, отдохни в моей квартире. Позвони своей Настюше, поговори с ней… а потом, кода придёшь в себя, мы отправимся домой. Я постараюсь вернуться к тебе до вечера. Договорились?

Поколебавшись, я киваю.

— И правда, незачем малышке видеть меня в таком состоянии. Вдруг мой потрепанный вид напугает ее и расстроит? Я должна вернуться к ней свежей, бодрой и уверенной в себе.

— Вот и отлично. Идём.

Царевичев вызывает своего охранника-водителя, чтобы тот проводил Ангелину в машину, а сам ведёт меня сначала в просторный светлый подъезд с чрезвычайно вежливой консьержкой в униформе, а затем в абсолютно прозрачный лифт.

Тут уж даже усталость не мешает мне ощутить детский восторг, когда мы взлетаем в небо вдвоем, держась за руки и глядя на золотисто-рыжий осенний парк под ногами. И все тридцать три этажа я зачарованно любуюсь пейзажем.

— Потрясающе, — говорю тихо. — Тут как на персональном аттракционе. Такой красивый вид.

— Очень красивый.

Я бросаю на Царевичева быстрый взгляд из-под ресниц и заливаюсь румянцем.

Он совсем не обращает внимания на восхитительный пейзаж за прозрачными стенами кабины. Стоит рядом и смотрит на меня с такой тоскливой жадностью, что жар от его взгляда буквально обжигает.

Не могу вымолвить ни слова. Наши взгляды прикипели друг к другу, и любые слова кажутся лишними. И сладкое напряжение между нами концентрируется так быстро, что мне чудится даже звук опасно потрескивающего электричества.

Когда двери лифта раскрываются, Царевичев достает из кармана связку ключей и протягивает мне.

— Квартира триста тридцать первая, Катя. Отдыхай… Я вернусь.

Я сжимаю звякнувшую связку, и она холодит мои пальцы рельефным металлом. В горле совсем пересохло от волнения. Молча смотрю на Царевичева через захлопнувшиеся прозрачные створки, пока он не уносится вниз.

И от безумной любви и тяги к нему сердце щемит так, что на глаза наворачиваются слёзы.

— Возвращайся, Артём… — шепчу в светлую пустоту тридцать третьего этажа. — Я буду ждать.

Глава 26. Примерка хрустальной туфельки

Я останавливаюсь на пороге и аккуратно прикрываю за собой дверь.

В квартире Царевичева стоит такая тишина, что аж в ушах звенит. Со стороны соседей — что от стен, что от потолка или пола, — не доносится ни малейшего шума. И это так странно для меня. В папашиной квартире соседские жильцы всегда давали о себе знать либо громким шарканьем и кашлем, либо дробным топотом детских ножек Или яростной руганью… А здесь не только людской суеты за стенами не слышно, но и даже бытовой шум от системы водоснабжения отсутствует.