Они выбрали ночь

Поставив подсвечник на стол Ла Руф сел в кресло и указал на соседнее констеблю. Джинкс молча подчинился.

– Ну, так поведайте мне о вашем неотложном деле? Ну-ну, смелее…

Инспектор смущенно кашлянул в кулак, начал:

– Происшествие на улице Откровений. Умер возница Ларкис Фрит. Ничего особенного. Заключили, что сердце не выдержало, хотя сам не стар. Серьезных болезней не имел. Никакого насилия, ни следа.

– Но?

Ла Руф прищурившись, уставился на ночного гостя.

– Вы правы, наставник. Есть одно обстоятельство… Все, как бы это выразиться, слишком предсказуемо. И прямолинейно.

– Думаешь, этот возница перешел кому-нибудь дорогу? И коварные убийцы подсыпали обычному извозчику яд, вместо того, чтобы просто тюкнуть его ржавой кочергой по темечку…

Джинкс заметил в голосе старшего инспектора нарастающую иронию и, не согласившись, покачал головой.

– Нет, совсем не так. Я разговаривал со Смотрителем: у Ларкиса Фрита, насколько ему известно, не было врагов. Да и не в этом дело, мистер Ла Руф. Я говорю о другой составляющей преступления.

– Что? – на лице наставника возникло изумление.

– Я говорю, о чем-то потустороннем. Мистическом… не знаю, как точно это называть. – Констебль смутился, но все-таки договорил: – Все в этой смерти говорит именно о неком необъяснимом факте. Словно убийство без следов, потому как их и быть не может.

Задумчиво почесав подбородок, Ла Руф одарил юного инспектора пристальным взглядом.

– Вы это серьезно, мой друг?

В ответ, тот вынул из кармана иссиня-черное воронье перо и положил его на середину небольшого дубового стола. Старик обыденно покосился на возникший перед ним предмет.

– Это я нашел возле кэба? И еще брат покойного… Его слова о тьме и проклятье, не выходят у меня из головы!

– Всего-то? – кажется, данная тирада нисколько не удивила старшего инспектора.

– Простите, но я не совсем понимаю вашей иронии? Вы считаете все мои слова предрассудком? – поразился Джинкс. Ему-то казалось, что здесь он найдет поддержку и понимание, а может случиться – Ла Руф подскажет ему нужную ниточку, которая сотрет все сомнения будничности вечерних событий. Но, к сожалению, наставник был непреклонен, не видя в рассказе своего подчиненного ничего не обычного. И наотрез отказывался верить в доводы инспектора.

Молчание нарушил его голос:

– Я часто сталкивался с подобным сомнением, а по причине чего, и заблуждением, мой юный друг. Поверьте мне: в жизни гораздо меньше непонятного и непознанного, чем может показаться на первый взгляд. – Ла Руф улыбнулся. – Но прошу вас, не повторяйте моих ошибок. Чтобы не произошло, не покупайтесь на пустой цирк, нашей, довольно предсказуемой и не такой уж таинственной жизни. Поверьте, у меня был подобный шрам, который я, к сожалению, не могу забыть до сих пор.

Не став уточнять, что именно хотел сказать старший инспектор, Джинкс поспешил откланяться и покинуть дом, который он столь опрометчиво, осмелился посетить в столь поздний час.

'Сон, это был всего лишь сон!'

Констебль, хоть убей, не хотел верить самому себе. И уж тем более произносить эти мысли вслух. Тогда, Ла Руф, уж точно принял бы его за безумца.

'Сон, это всего лишь сон!'

Ночной кошмар, который медленно но верно обретал реальность, не отпуская свою беспомощную жертву ни на секунду. И доказательство тому лежало у инспектора во внутреннем кармане жакета.

 6

Завтра по городу обязательно поползут нехорошие слухи, – подумал Шрам, и нервно облизывая ссохшиеся губы, быстро отошел от окна. Смерть молодой девушки всегда вызывала в напуганной толпе множество недомолвок и нелепых предположений:

' В Прентвиле появился новый душегуб!',

' Отрешенные вышли на охоту за пределы установленной границы!'.

Всеединый! Если бы они только знали, как далеки от истины.

Устало, переваливаясь с ноги на ногу, мастер подошел к верстаку и посмотрел на результат своего кропотливого труда. Деревянная фигурка маленького мальчика уныло болталась на темной шерстяной нити так, словно являлась каким-то новогодним украшением, а не проклятой расплатой за прежние грехи.

– Ты маленький проказник, как ты мучался, в моих руках… – обратился к фигуре Шрам и застыл в ожидании ответа.

Игрушка оставила слова убийцы без ответа. Старый мастер осторожно провел по нежной детской шейке, где виднелись едва заметные кровавые полосы, аккуратно нарисованные багряной краской. Убийца помнил каждое движение, каждый взмах зловещего ножа. Сотая жертва. Самая сложная – а потому и самая любимая. Улыбнувшись, Шрам представил себя в профессорской мантии среди множества белых, гремящих костями скелетов. Его умению убивать могла бы позавидовать сама смерть.

Только теперь от кровавого ремесла не осталось и следа, и только все еще крепкие руки, осторожно обхватывая поделочный нож, дрожали в нервном возбуждении.

Сердце заколотилось в невероятном ритме. Виски застучали, и мастер, отступив назад, обхватил голову и тяжело повалился на стул. Незримой нитью, связывающей его с прошлым – были лишь эти фигуры и редкие воспоминания, иногда посещавшие изможденное сознание.

Много раз Шрам пытался лишить себя жизни. Так просто и без особых изысков: петлю на шею или лезвием по предплечью, но… Работа была не окончена, а значит – умирать было рано.

Убийца затравленно покосился на бесчисленное множество фигур. Они словно смеялись над своим измученным хозяином, который давным-давно отнял у них самое ценное в этом мире.

Внезапно, игрушки закружились в призрачном хороводе, и по комнате разнесся злорадный смех сотни непохожих друг на дружку голосов. Немыслимый танец возник вокруг мастера, проклиная и унижая его.

Шрам хватался за длинные веревки, на которых болтались игрушки – ему катастрофически не хватало воздуха.

Запутавшись, он попытался разорвать неожиданно сдавившую шею рубаху. Если бы он точно знал, что последний глоток воздуха сейчас раствориться в пустоте и глаза закроет сумрачная пелена, то ни за что на свете не стал бы сопротивляться. Но это были всего-навсего страдания....

В этот миг ставни окна распахнулись, и во мраке ночи, мелькнуло темное крыло. Нарушая тишину, с улицы раздалось пронзительное карканье.

На лице мастера застыл ужас.

Завывая волком, Шрам выскочил наружу – тусклый свет масленой лампы остался за спиной, а впереди его встретила кромешная тьма.

Перед глазами, словно из-под земли вырастали невысокие кряжистые дома, которые походили на уродливых карликов. С немым пренебрежением, они внимательно наблюдали пустыми окнами за хромым безумцем, убегающим от собственной тени.

Не понимая, куда несут его ноги, бывший убийца, задыхаясь, продолжал устало семенить по дороге, в отчаянье цепляясь за кирпичную кладь домов.

Скрытая сумраком улица путала дороги, которые разбегаясь в разные стороны, прятались в подворотне и терялись в многочисленных городских тупиках.

Но Шрама не пугала ночь. Он уже давно забыл, что такое дневной свет, и темнота с радостью заключила своего старого знакомого в крепкие объятия.

Когда-то, выслеживая очередную жертву, он, растворяясь в пустоте, становился с ней единым целым, чувствуя всем телом каждую крупинку коварного мрака. Сейчас, напротив, тьма пугала его.

Сбегая по длинной крутой лестнице, Шрам спотыкнувшись, покатился кубарем вниз.

Встал. Отряхнулся. Ужасно болела нога, но его это не заботило. Неведомая сила как искусный кукловод вела свою игрушку к неизвестной цели, словно сейчас он был той самой деревянной фигуркой – и кто-то умело дергал его за неведомые нити.

За спиной осталась Печальная площадь и Скорбная гавань, а впереди поджидая невинную жертву, начинался квартал Отрешенных. Хотя никто не осмеливался называть эту часть города вслух. За спиной послышался шепот сотни голос, словно кто-то тихо обсуждал несчастного пленника мрачных трущоб.

Шрам возвращался туда, где прошла его юность.