Часы

«Наш дом», «наш сад», «моя невеста» — шумит в моей голове. «Счастливчик этот лейтенант Гемс!..» И вдруг — забавные мысли врываются в мою голову: «У меня нет дома, нет сада, нет даже невесты…»

Вечерами после работы я захожу к Лесли в казарму. Длинная узкая комната по-больничному уставлена рядом кроватей. Меня уже знают здесь, ко мне относятся дружелюбно почти все. Лесли усаживает меня к себе на кровать. У окна два уорстерширца играют в карты. Парнелл, теперь сосед Лесли, занят уборкой своего имущества.

Над кроватью второго соседа Лесли, справа, я вижу открытки, аляповатые лубочные военные открытки.

«Вы нужны для борьбы с гуннами. Вот для вас свободное место» — с наглой вежливостью крупье зазывает открытка, предлагая пустое место в шеренге вояк.

«Что ты делал во время великой войны с германскими вандалами?» — спрашивает на другой открытке розовощекий мальчонка, теребя смущенного отца в штатском.

— Война окончилась, — говорит вдруг Парнелл, бросая на меня косой взгляд, — какого черта мы торчим здесь?

— Спроси об этом генерала Томсона, — доносится с другого конца комнаты голос Крабба, — он знает.

— Лесли, — продолжает Парнелл, не обращая внимания на совет: — ты только послушай, как она пишет, эта девочка: «Папа, милый, теперь Рози выздоровела, и мы так ждем тебя каждое утро…»

Парнелл читает нам все письмо. Мы сидим, внимательно слушая. На кровати лежит фото. Это — Рози. Мы передаем фото из рук в руки. Какая она худенькая после болезни, коротко остриженная, по-мальчишьи, круглоголовая. Парнелл задумчиво смотрит в окно. Как долго молчит он, этот ирландец. Сумерки лезут в окно, и молчание становится тягостным. Но нам неудобно прерывать его. Крабб с другого конца комнаты прокалывает его, как нарыв:

— А как насчет этого, Парнелл? — он насмешливо кивает головой на открытки.

Парнелл вздрагивает, точно оторвавшись от сна, и обычная хмурость овладевает им.

— Пусть они все сгорят, — ворчит он, ложась на кровать к ним спиной.

Мне пора уходить. Я прощаюсь с Лесли.

«Что ты делал во время великой войны с германскими вандалами?» — спрашивает на открытке розовощекий упрямец.

«War Department Edition» (издание военного министерства) — вижу я крохотную подпись в углу открытки.

Герои Англии

Новый человек прибыл в сэттльмент. Он ходит плечом к плечу с майором Андерсоном, с мистером Твидом. Он в офицерском френче, только закрытом наглухо, в белом твердом воротничке. Он высокий, тонкий, как свечка. На его длинном носу золотые очки, в руке у него палка и книга.

Дик шаман, с пеной у рта бьющий в бубен, мерзок мулла, залитый кровью «шахсей-вахсей», грязен и пьян русский поп. Как благообразен с виду по сравнению с ними брат их — английский пастор. Новый человек прибыл в сэттльмент — пастор Огестин Роуз.

По воскресеньям пастор Роуз ведет службу в лютеранской церкви, узкие стекла которой прячут солнечный свет. В будни пастор неустанно печется о своем детище, местном отделении YMCA. Эти четыре буквы обозначают «ассоциацию христианской молодежи», а пастор Роуз — глава отделения. YMCA ведет работу среди томми и знает, чем их завлечь — кантин YMCA самый лучший в городе — шоколад, печенье, сгущенное молоко. После унылых докладов томми оживляются в столовой кантина за чаем.

— Вы конторщик мистера Твида? — останавливает меня на лестнице пастор Роуз.

— Да, а в чем дело?..

— Очень рад вас видеть, молодой человек. Я — пастор Роуз, глава YMCA. Мистер Твид говорил мне о вас. — Пастор Роуз берет меня за плечо своей костлявой рукой. — Вы состоите членом YMCA?

— Нет, говорю я, — не состою, — и делаю движение чтобы уйти.

— Тем не менее, приходите к нам, — говорит пастор Роуз, не снимая руки с моего плеча и заглядывая мне в глада.

Вот кусок беседы, проведенной пастором Роузом с солдатами и услышанной мной краешком уха:

«Англия, — говорил пастор Роуз, — великая страна. И Англия, — говорил пастор Роуз, — имеет много героев. Вспомните, — говорил он, — Ричарда Львиное Сердце, всю жизнь! бившегося за гроб господень. Вспомните Кромвеля, сражавшегося да протестантскую веру и прорубавшего путь к своей цели, как дровосек прорубает себе дорогу сквозь лес — с топором в руке. Пусть живет в вашей памяти герой Англии, великий моряк, адмирал Нельсон, разбивший эскадру франко-испанцев и умерший за короля.

«Английские герои, — обобщал пастор Роуз. — несут народам цивилизацию. Но как часто, — с грустью покачивал головой пастор, — дурные люди мешают героям… Ну, возьмем пример. Вот все мы носим теперь хорошую дешевую одежду. Задумываемся ли мы над тем кому, кроме господа, мы обязаны ей? Если и задумываемся, то очень редко. А между тем, хорошей одеждой мы обязаны насадителям ткацких и прядильных машин, Джемсу Харгревсу из Неттингэма, назвавшему свою прядильную машину «Дженни» в честь крошки-дочери. Еще мы обязаны Аркрайту и священнику Картрайту, построившим ткацкую фабрику.

«И что же сделали дурные, темные люди? Дурные, темные люди, громилы и воры, подняли целую войну против Харгревса, — они ходили по городу, точно обезумев ломали и жгли хрупкие веретена «Дженни». Сброд поджег и разграбил фабрики, построенные Аркрайтом и священником Картрайтом. Это известный и, надо сказать, позорный факт английской истории. А сейчас, разве мало дурных люден, врагов Англии, хотят уничтожить цивилизацию. которую мы несем народам менее цивилизованным?..»

Так беседовал пастор Роуз с солдатами.

— Томми! — вырвалось у меня, когда он вышел из комнаты. — Пастор Роуз исказил факт истории…

И все обернулись ко мне. И я увидел голубые глаза Лесли Рида, и широкое лицо повара Парнелла, и рыжие волосы Эйр она Колли, электромеханика службы связи. Я стоял у окна, и свежий ветер, смешанный с солнцем, залетал в комнату.

— Томми! — повторил я и поднял руку. — Я помню, когда я был в школе, в Лондоне, наша учительница, мисс Гузберри, говорила нам вот так же, как пастор. Она была из Армии Спасения, худогрудая старая дева, и крупинки соли в ней не было. Она держала руки по швам, говоря с генералом… А мой отец, — и сердце мое забилось мальчишеской гордостью и голос стал громким, — мой отец говорил по-другому. Слушайте, как говорил мой отец: «Хлеб и картофель — вот все, что ели ткачи в свои лучшие дни. Вода — вот все, что они пили. Дети их стояли у веретен от восхода солнца до полной тьмы. Это машины оторвали ткачей от родных полей. Это голод и отчаяние подбили гибнущих людей мстить машинам промышленников. А правительство бросило им в ответ смертную казнь. Много ткачей было повешено».

— Томми! — сказал я в третий раз. и никто не прерывал меня, хотя в соседней комнате в солдатских кружках стыл чай, а красные плитки шоколада и печение «Мэри >, которым щеголял YMCA, лежали нетронутыми. — Ткачи, повешенные на деревьях графства Ноттингэм, — сказал я, — ваши старшие братья. Они подняли борьбу против промышленников. Это была заря революции. А пастор Роуз назвал ваших братьев громилами, ворами. Пастор Роуз исказил факт истории…

— Правильно, Лен, — сказал Лесли Рид, хотя о промышленной истории Англии знал не больше, чем о художнике Уистлере.

— Правильно, — сказал Эйрон Колли, электромеханик.

И повар Парнелл «казал:

— Правильно.

А сержант Брукс ждал, не «кажет ли еще кто-нибудь: «правильно». И так как все замолчали, он сам спросил, поглядывая крысьими своими глазами то на меня, то на Лесли и Эйрона Колли, стоявших рядком, то на повара Парнелла:

— Выходит по-вашему, что пастор Роуз врал?

— Да, — сказал я и тоже посмотрел на Лесли, на Эйрона Колли, на повара Парнелла и на всех, взявших меня в дружное кольцо, томми. — Пастор Роуз исказил факт истории. Впрочем, кто огорчен, может утешиться — был в его словах и кусок правды. Томми! Вот кусок правды, затесавшийся в словах пастора Роуза: «История Англии имеет много героев».

Индивидуальный пакет

К югу от снежно-голубого хребта есть страна. Между двумя морями. На западе, куда падает в воду солнце, растут дремучие широколиственные леса, переплетенные лианами. Порой лианы так жгуче обнимают деревья, что через них можно пробраться лишь с топором. Возле же самого моря — вечно зеленые пальмы, мандарины, лимоны, чайное дерево, японские камелии, апельсины.