Страница 94 из 108
— Сулейман! — радостно воскликнула Баджи. — Какими судьбами?
— Направили меня, Баджи-ханум, наши крестьяне делегатом на Первый съезд колхозников-ударников Азербайджана — вот и очутился я у вас в Баку.
— Добро пожаловать!
— А сейчас я пришел сюда передать от наших крестьян колхозный товарищеский привет. Они до сих пор вспоминают «Могилу имама» и благодарны товарищам актерам… Извини, Баджи-ханум, за беспокойство!
— Такое беспокойство я готова терпеть каждый день! Спасибо тебе, товарищ Сулейман, за привет, но не лучше ли будет, если ты зайдешь в театр и сам передашь привет нашим актерам, будешь нашим гостем? У нас как раз только что закончилась репетиция.
Сулейман замялся:
— Я, Баджи-ханум, не один — там, на улице, меня дожидаются земляки, товарищи делегаты.
— Зови и их!
— Если позволишь…
Сулейман заковылял к выходу и тут же вернулся, ведя за собой нескольких сельчан.
Двух из них Баджи сразу же узнала:
— Зарифа! Дедушка Фарзали! Ну, входите же, входите, друзья!
Старик вахтер заколебался: пускать ли всех? Но Баджи коротко бросила:
— На мою ответственность!
И хозяйским жестом широко раскрыв калитку проходной, пропустила гостей за кулисы, в свою уборную.
Не прошло и минуты, как за кулисами стало известно о приходе колхозников. Маленькая уборная наполнилась до отказа. Пришлось перейти в актерское фойе.
Усевшись в углу за круглым столом, принялись вспоминать о днях, когда бригада ездила по районам. В непривычной обстановке гости чувствовали себя несколько смущенно, но тут подоспел чай с угощением, и разговор оживился.
— Теперь в такую чушь, как могила имама, у нас уже никто не верит, — сказал Сулейман.
— Разве только самые древние старухи, — добавил дедушка Фарзали.
А Зарифа поправила его:
— И темные старики!
Разговор зашел о колхозах.
— Помню, ты сетовал, что женщины ваши плохо идут в колхоз, — сказала Баджи.
— После того как вы у нас побывали, они свой самостоятельный колхоз организовали. Вон сестры наши из Баку уже давно на сцене играют, а мы, что ли, не сумеем засеять и собрать хлопок? Мы, говорят, не глупей мужчин — справимся и без них. Ну, выделили им участок земли, лошадей, тягло, инвентарь, и засеяли наши женщины два десятка га хлопка. — Сулейман бросил взгляд на Зарифу. — Она у них была главной, председательницей.
Зарифа вдруг чего-то застеснялась, прикрыла рот платком:
— Хватит тебе, Сулейман…
Баджи спросила:
— А как работал женский колхоз?
Сулейман досадливо махнул рукой:
— Ясно как — плохо!
Баджи укоризненно заметила:
— Ты чего это, Сулейман, так ополчился на женщин — может быть, какая-нибудь не угодила?
Теперь пришла очередь смутиться Сулейману:
— Не в том, Баджи-ханум, дело, что кто-то мне не угодил, а в том, что женщины наши перемудрили: не следовало им дробить, распылять наше колхозное хозяйство. В районном центре им это растолковали и посоветовали ликвидировать их колхоз.
— Ну и как?
— Поартачились наши женщины с недельку, а потом свою же выгоду поняли и вошли в общий колхоз, теперь работают с нами рука об руку.
— Выходит, значит, что женщины в самом деле не глупей мужчин! Так ведь?
Сулейман улыбнулся:
— Выходит, что так!
Он и Зарифа обменялись дружелюбными взглядами, и Баджи поняла: мир полностью восстановлен…
О том, что в театр явились колхозники, узнал и Хабибулла. Он покривился: мало того, что к ним выезжала агитбригада, они еще приперлись в театр, за кулисы. Нет покоя от мужичья!
Но он все же не утерпел и заглянул в актерское фойе.
Вот они, эти колхозники! Простые мужицкие лица, грубые руки, запах земли, пота, дешевого табака.
Было в этих незнакомых людях что-то напоминавшее Хабибулле крестьян, каких он встречал в детстве. Его отец, покойный Бахрам-бек, находился с ними в непрестанной тяжбе из-за спорных участков, из-за права на воду, из-за всевозможных видов податей. Это они однажды взбунтовались против Бахрам-бека, захватили его землю, пригрозили убить. Из-за них вынужден был Бахрам-бек покинуть родные края и умереть на чужбине. Из-за них пришлось молодому Хабибулле изведать горечь унижений.
Но было в этих людях, сидевших сейчас в актерском фойе и дружески беседовавших с актерами, и нечто такое, что решительно отличало их от крестьян, каких Хабибулла привык видеть с детства. Быть может, их одежда? Да, отжили свой век крестьянская, пропахшая потом папаха-косматка, рваный, ветхий бешмет, лапти из сыромятной кожи с закрученным, поднятым вверх носком. И все же не в этом было разительное отличие… Откуда-то появились сознание собственного достоинства, свобода в разговоре с актерами, будто с ровней. Посмотреть только на этого инвалида и на эту женщину в платке!
Сидеть рядом с ними и слушать, как это мужичье выхваляется своими успехами на земле, которая, быть может, принадлежала его отцам и дедам, тем, чей род восходит к древнейшим властительным фамилиям Азербайджана? Нет, это для него, Хабибуллы-бека, превыше сил!
С деловитым видом взглянув на часы, Хабибулла шепнул стоящему поблизости актеру:
— К сожалению, я принужден покинуть наших гостей — меня вызвали в Наркомпрос, мне пора идти…
Спустя несколько дней съезд колхозников ударников Азербайджана закрылся.
Разъехались по всей республике его участники. Уехали Сулейман, Зарифа, дедушка Фарзали.
Но память о них в душе Баджи жила, и долго еще с особым вниманием следила она за жизнью и событиями тех мест, где побывала.
Было не мало радостей и огорчений, приходивших из тех мест, но одно Баджи твердо знала, как в минуты радостей, так и в минуты огорчений, что к прошлому нет возврата и что никогда ханы и беки, кулаки, муллы и кочи не будут хозяевами на той земле, где хоть однажды зацвели белым цветом колхозные хлопковые поля, на которых трудятся такие люди, как Сулейман, Зарифа, дедушка Фарзали.
Часть седьмая
ОТВЕТСТВЕННАЯ РОЛЬ
ПРОГУЛКА ПО ГОРОДУ
Часто, после занятий в институте, Бала приходил в Крепость — навестить отца.
Так было и в этот ясный осенний день. Расспросив отца о здоровье, коротко поделившись институтскими новостями, Бала предложил:
— Пойдем, отец, погуляем!
— Попьем-ка лучше чайку — Ана-ханум нам свеженького, крепкого заварит да инжировым или айвовым вареньем угостит, — в ответ предложил Шамси.
Не хотелось старику уходить из дому… Вот уже год, как он прекратил разъезды по районам в качестве оценщика и скупщика ковров. Теперь вместо него ездили Ругя или Ильяс. Шамси уступил свое право не без боя и сдался лишь после того, как убедился, немало поездив по районам, что не в его годы карабкаться по нагорьям и что Ильяс, обычно сопровождавший его в поездках, вполне сможет его заменить. С той поры Шамси как-то сразу отяжелел и без особой надобности перестал выходить из дому. Чего ради по улицам шататься, словно бродяга, чего ради старые кости трясти?.. И сейчас, состроив жалобное лицо, он просительно промолвил:
— Устал я, сынок…
— Да ты погляди, отец, в окно — какая нынче погода! — воскликнул Бала. — Пройдешься по воздуху — усталость твою как рукой снимет.
Шамси бросил косой взгляд в окно. Небо, действительно, было ясное, голубое, а солнце, уже утратившее томительный летний жар, светило мягко и ласково. Шамси покачал головой и с укоризной проворчал:
— Ну и настойчивый же ты, сынок!
Он все же, кряхтя, поднялся со стула и взялся за папаху…
О, родной город, место, где впервые открылись глаза человека и где утешительнее смежить их в последний раз, чем на чужбине! Разве можно тебя не любить!