Мечты сбываются

Об этой злой вражеской затее сообщает сейчас радио; его слушает группа актеров, сидящих на скамейке в театральном дворике, в ожидании начала репетиции.

— Вот ослы деревенские! — во весь голос восклицает Чингиз. — Верить в подобную чушь! Не представляю, как этакая темнота сумеет работать в сложном коллективном хозяйстве!

— Научатся люди! — обрывает его Гамид. — Хода истории ни кулакам, ни сельским муллам, ни кочи не остановить! И так или иначе, в тридцать третьем году коллективизация у нас в Азербайджане будет завершена!

Чингиз бросает на Гамида недружелюбный взгляд. Неприятный малый этот Гамид! Стоит ему, Чингизу, высказать какую-нибудь мысль, как Гамид суется с возражениями. Всегда и всюду хочет показать, что он умней всех.

— А тебе известно, что на Северном Кавказе, на Волге коллективизацию предполагают завершить гораздо раньше — в тридцать первом году? — спрашивает Чингиз, прищурившись.

— Там другие условия.

— То-то что другие! — Чингиз делает многозначительный вид. — Азербайджан — это не Россия! И здесь с коллективизацией может начаться такое, чего и не придумаешь!

Баджи прислушивается… Азербайджан — не Россия? С этим спорить не приходится. Она, Баджи, читала постановление ЦК партии о коллективизации и поняла, какую важную роль играет своеобразие условий в отдельных республиках и даже районах. Все это так… Но почему некоторые люди стараются не только учесть это своеобразие, сколько всячески раздуть его, превратить в какую-то непроходимую пропасть? Пусти таких болтунов по этой дорожке — они вкатятся прямо в мусават! Неужели так мало между Россией и Азербайджаном общего, чтоб только толковать о различии?

И Баджи решительно говорит:

— Не оглянемся, как пролетит время — наступит год тридцать третий и здесь, как и в России, пройдет коллективизация.

Откуда у Баджи такая уверенность — у нее, у городской жительницы, знакомой с деревней лишь по тем коротким наездам в прибрежные селения на Апшероне, чтоб в жаркие летние дни освежиться ветром с моря, прохладной соленой волной?

Откуда?

«Я знаю, почему ты так говоришь: у тебя муж — русский!» — читает Баджи в глазах Чингиза.

Однако он не произносит этих слов: видно, пошли впрок оплеухи, полученные на репетиции «Ромео и Джульетты».

Впрочем, и Баджи с тех пор кое-чему научилась. Теперь она не дала бы волю своим рукам — грубо, да и неумно убеждать людей оплеухами. А если б Чингиз вымолвил то, что прочла она сейчас в его глазах, она бы спокойно ответила ему:

«Не потому, националист, я так говорю, что у меня муж русский, а муж у меня русский потому, что для меня все нации равны и потому что пути у нас и у русских — одни!»

Мало-помалу разговор о трудностях коллективизации разгорается, грозит перейти в ожесточенный спор.

Сейфулла берет примирительный тон:

— Не будем спорить, друзья, не будем ссориться! Нам-то, в сущности, какое до этого дело? Ведь мы не крестьяне, мы — актеры. Наше дело — служить искусству, играть!

А звонок, возвещая начало репетиции, словно подтверждает сказанное и обрывает спор…

«Нам-то, в сущности, какое до этого дело?»

Ближайшие дни, однако, показывают, что к событиям, развертывающимся в деревне, многие в театре относятся далеко не так безразлично, как Сейфулла.

Оживленней, чем прежде, идут разговоры, что людям театра следовало бы способствовать делу коллективизации. Как и чем? Разумеется, пустив в ход оружие, которым они владеют, — свое искусство.

Тут же рождается мысль: средствами театра показать крестьянам вредность происков кулаков, сельских мулл и кочи. Кто-то облекает эту мысль в практическую форму: нужно направить в районы театральную агитбригаду.

Разве можно, особенно молодежи, оставаться равнодушной к таким планам? Многих увлекает серьезность задачи, некоторых манит перспектива увидеть новые места, новых людей. Дни стоят знойные, и кое-кому просто хочется покинуть душный, пыльный город, подышать свежим воздухом полей и гор, досыта насладиться персиками, абрикосами, виноградом. Итак, да здравствует молодежная театральная агитбригада!

Затею молодежи не прочь одобрить и новый директор театра.

В глубине души Хабибулла рассчитывал, что в беспокойных районах бригада встретит враждебный прием, столкнется с трудностями, и это надолго отобьет у актеров охоту совать свой нос, куда не следует. Если же бригаде повезет и она выполнит свою задачу, то и в этом случае он, Хабибулла, не прогадает: ведь это он, директор театра, способствовал созданию и поездке агитбригады в район!

Хабибулла поделился своими соображениями в малом кругу, и там, внимательно выслушав его, пришли к тому же мнению. Надо рискнуть!

На собрании агитбригады возник вопрос о репертуаре.

— Нужно обратиться в союз писателей. На то они и писатели, чтоб состряпать для нас подходящую пьеску, — предложил Чингиз.

— А я считаю, что мы справимся сами, — есть для этого у нас подходящий товарищ, — возразила Баджи.

— Так сказать, собственный Шекспир! — с усмешкой бросил в ответ Чингиз, смекнув, кого имеет в виду Баджи.

Впрочем, и всем остальным понятно, что речь идет о Гамиде: он пишет стихи, фельетоны, время от времени в газетах, журналах появляются его статьи.

Гамид ничуть не обиделся.

Да он и сам невысокого мнения о своих писательских талантах. Но как раз в эти дни он размышлял о написании такой пьески для агитбригады и даже набросал основные линии сюжета, персонажей, характеров. Если товарищам угодно, он расскажет о наметках этой пьески.

— Просим, просим! — раздались голоса.

— Ну, тогда слушайте!..

Наши дни… Один из хлопковых районов Азербайджана… Мулла Меджид сидит с друзьями — кулаками и кочи, сговариваются отвлечь колхозников от весеннего сева хлопка. Для этого ими пущен слух, что обнаружена могила имама Али, исцеляющая телесные недуги людей и домашних животных… Толпы крестьян покидают колхозные поля, устремляются к чудодейственной могиле. Мулла Меджид и его сообщники выманивают у крестьян трудовые деньги. Приходит для крестьян пора тяжелых испытаний, но в конце концов заблуждения рассеиваются, крестьяне возвращаются к колхозным полям, и трактор вспахивает место мнимой святыни, сравнивает его с землей…

Лица слушающих раскраснелись.

Да, это как раз то, что нужно! Каждому хочется внести дополнения, поправки. Но все признают, что замысел Гамида живой, политически острый. Вот тебе и «так сказать, собственный Шекспир»!

— Я предлагаю просить Гамида написать для бригады такую пьесу! — воскликнула Баджи. — Если Гамид возьмется — он напишет!

Была ли Баджи убеждена, что Гамид справится с задачей? Или только хотела вселить в него уверенность, подобно тому как он нередко поступал с ней? А может быть, сама того не сознавая, стремилась лестными словами загладить свою неясную перед ним вину?

Так или иначе, все поддержали Баджи, а спустя несколько дней Гамид принес в театр готовую агитпьесу «Могила имама».

Оставалось распределить роли, наметить актерский состав бригады. Гамиду, как автору пьесы и будущему постановщику, предоставляется решающее слово.

Гамид назвал несколько имен. Из молодых актрис — Баджи и Телли. Из актеров — два-три молодых человека, среди них — Алик.

Не у дел оказался Чингиз: отдалившись от творческой работы, он мало-помалу превратился в человека для поручений при режиссерах и театральной администрации. Эта роль не тяготит его, и с некоторых пор он не претендует на участие в спектаклях как актер.

Сегодня, однако, он задет за живое. Этот зазнайка Гамид считает, что он, Чингиз, недостоин участвовать в бригаде? Эка невидаль — выступать в районе перед темным мужичьем! Нет, здесь дело совсем не в этом! Гамид действует так потому, что он, Чингиз, усомнился в его драматургических талантах. Мстительный, оказывается, этот доморощенный Шекспир! Да к тому же тщеславный: лезет в руководители бригады. Он, Чингиз, поставит зазнайку на место!

— Боюсь, что наша молодежь не справится с такой ответственной задачей, если будет полагаться только на свои собственные силы, — говорит Чингиз, делая озабоченное лицо. — Я считаю, что для руководства бригадой следовало бы пригласить кого-нибудь из наших старших товарищей, опытных мастеров сцены.