Мечты сбываются

— А что ж дурного может она про тебя рассказать?

— Уж она-то, моя мамаша, найдет, если захочет!

Баджи вспыхнула:

— Не любит она тебя, твоя мать, не жалеет, вот и мешает тебе взять счастье в руки!

Фатьма печально покачала головой:

— Нет, Баджи, нет! Мать меня любит и жалеет и не одну ночь из-за меня глаз не сомкнула и не одну слезу из-за меня пролила, а потому и бранит меня и ссорится со мной. Мать меня любит и жалеет, как всякая мать, да только по-своему… — Фатьма вздохнула. — Правда, от такой любви и жалости мало толку.

И нос Фатьмы, как всегда, когда речь шла о ее бедах, вытянулся.

— Неужели Ана-ханум никак не уговорить?

— Попробуй, уговори! — в тоне Фатьмы прозвучала злоба.

— А вот пойду и попробую!

— Да она тебя на порог не пустит: она считает, что ты ей и мне враг. Она говорит: пусть твоя актерка спасибо скажет, что я ей глаза не выцарапала за эту шайтанову «Севиль».

— Дело не во мне! Не будь петуха, разве утро не наступит?

Неожиданно в уголках толстых губ Фатьмы заиграла таинственная улыбка.

— Ты чего это? — не поняла Баджи.

Фатьма замялась:

— По правде сказать, я давно хотела поступить на работу. Обещала устроить меня в кино — проверять билеты — одна русская женщина, соседка, та самая, которая послала меня к юристу. Да только я все не решаюсь — из-за детей.

— Почему ж ты мне раньше об этом не сказала? — воскликнула Баджи с досадой.

Фатьма стыдливо опустила глаза:

— Боялась, будешь смеяться надо мной: Фатьма, длинный нос, — советская служащая!

Баджи покачала головой. Ах, Фатьма, Фатьма! Целое утро бьешься с ней, стараясь убедить поступить на работу, а она, оказывается, давно сама не прочь! Хватает у нее и советниц. Вот и скажи теперь: кому ж над кем нужно смеяться?

ГОЛОСА ДРУЗЕЙ

Дядя встретил племянницу вежливо.

Он даже привстал, завидя ее в дверях, впервые, казалось, забыв про укушенный палец, о котором неизменно вспоминал при встрече.

Да и как иначе вести себя с человеком, благодаря которому из месяца в месяц идет доход твоей дочке — алименты от ее мужа?

Фатьма и Баджи теперь — не разлей вода! Только и слышишь от Фатьмы: «Баджи сказала», «Баджи советует», «Баджи считает нужным». Подумать, куда как высоко забралась дочь несчастливого Дадаша, его, Шамси, племянница, некогда взятая им в дом из милости, по доброте сердца!

Правда, Баджи подбила Фатьму расстаться с чадрой, а за такое дело ни один порядочный отец подстрекательницу не поблагодарит. Но, если говорить по справедливости, нужно признать, что такое уж нынче время, когда каждая женщина готова сбросить с себя чадру, как норовистая ослица седло или хурджин.

Ругя не было в «Скупке», и Шамси пришлось быть за хозяина.

— Вот где теперь мое царство! — сказал он, кивнув на перегородку, и Баджи не разобрала, что скрыто за этими словами, — гордость или горечь и досада.

Вошел Ильяс, спросил, не понадобится ли чего.

— Принеси-ка нам чаю да чего-нибудь сладенького, — приказал Шамси.

Когда Ильяс вышел, Баджи сказала:

— Наведывалась я сегодня, Шамси-ами́, к твоей дочке Фатьме, просидела у нее целое утро.

«Шамси-ами»?

Лицо Шамси расплылось от удовольствия. Это коротенькое слово «ами» означало: «дядя со стороны отца», и словом этим уже много лет племянница не баловала своего родича.

— Так вот… — продолжала Баджи и принялась сетовать, как трудно живется женщине, которой пренебрегает муж и которой приходится растить троих детей, получая от него лишь скудные алименты.

Шамси приуныл: сейчас начнут тянуть с него деньги.

— Я, как знаешь, Фатьму к замужеству не неволил, — сказал он хмуро. — Она сама дала согласие.

— Не в том, Шамси-ами, дело, чтоб вспоминать о ее согласии, а в том, что живет твоя Фатьма плохо. А ведь она с колыбели привыкла жить в достатке — не то что я. Мне куска хлеба с луком хватало!

«Это верно», — мысленно согласился Шамси, но сказал он иное:

— Теперь, как говорится, все люди равны. Да и тебе на одном хлебе с луком теперь не прожить. — Вырвавшееся признание смутило его, и он, скрывая смущение, торопливо добавил: — Я Фатьме и внучатам помогаю чем могу.

— Говорила мне Фатьма о твоем добром сердце, говорила.

Шамси невольно кивнул.

— Но ведь ты, Шамси, теперь небогатый человек, — продолжала Баджи, — и нужно тебе кое-что приберечь про черный день. Аллах избави тебя от такого дня! Но ведь мы люди, и мало ли что может случиться с нами. Наконец, какой человек не хочет отложить немного на старость? Так ведь?

Шамси закивал сильней: с этим тоже нельзя было не согласиться. Он только не понимал, куда Баджи клонит.

— И вот, Шамси-ами, думала я о том, как сделать, чтоб дочери твоей и внучатам жилось лучше.

Шамси развел руками:

— Кто же, кроме отца и мужа, может помочь женщине с детьми? Брат, скажешь? Так Бала слишком молод — когда еще начнет он строить дома! Родственники, что ли? — Шамси безнадежно махнул рукой.

— И все же есть выход! — с уверенностью воскликнула Баджи и, так как с лица Шамси не сходило недоумение, она сказала напрямик: — Нужно Фатьме поступить на работу!

Шамси опешил:

— Фатьме — на работу?

— А чем она хуже других?

— Да ведь она ничему не обучена! — начал Шамси и почти дословно повторил доводы, какие приводила сегодня Фатьма.

Пришлось Баджи вновь опровергать их.

— Вот и решай — как быть? — сказала она, видя, что Шамси умолк.

— Один аллах знает, — ответил он, вздохнув и подняв глаза к небу, хотя и сам знал не хуже, чем тот, пред кем открыты все тайны неба и земли.

В самом деле: поступи Фатьма на работу, с него, с отца, спадет немалая обуза. Зачем же держаться за старый закон, предписывающий женщине сидеть взаперти, если новый сулит лучшее ее отцу и ей самой?

Оставался вопрос: как быть с детьми?

— На то у внучат есть бабка, чтоб за ними присматривать! — решительно сказал Шамси.

Баджи осторожно спросила:

— А согласится ли Ана-ханум?

В Шамси заговорил делец:

— Хватит ей сидеть сложа руки! Нынче, как говорится, кто не работает, тот не ест!

Вошел Ильяс, принес чай, варенье.

— Это мой ученик Ильяс, — сказал Шамси с теплотой в голосе. Прочтя в лице Баджи недоумение, он пояснил: — Я теперь педагог — вроде как бы учитель молодежи.

— Сеющий знания избавляет себя от грехов! — с улыбкой заметила Баджи.

Шамси едва не вспыхнул: уж не намекает ли она этим на его прошлое? В таком случае — незачем было сюда приходить! Вспомнив, однако, что принес ему сегодня приход Баджи, он умерил свой пыл и пододвинул к ней чай и варенье.

— Ну, а ты, племянница, как работаешь — все на сцене представляешь? — спросил он, придя в доброе расположение духа.

— Я сейчас не работаю, нахожусь в длительном отпуске, — ответила Баджи, вдруг чего-то застыдившись.

— В длительном отпуске? — Казалось, Шамси не сразу понял ее. — Ты что же, теперь вроде вне штата?

— Считай, что так.

— А-а… — протянул Шамси, и в тоне его Баджи почувствовала разочарование…

Выйдя из «Скупки», Баджи задумалась.

Она была рада за Фатьму: та устроится на работу. Да, Фатьма шаг за шагом движется вперед.

А она, Баджи? День за днем, неделя за неделей проводит она подле коляски Нинель, ничего другого не видя, лишь краешком уха слыша, о чем говорят люди.

С год как нет ее имени на театральных афишах. Все ее товарищи в Москве, на олимпиаде, а она одна — здесь. О, если б посчастливилось ей быть с ними! Она рассказывала бы об этой поездке своей дочурке, когда та подросла бы.

Она, Баджи, сильно отстала и, если не изменит свою жизнь, будет с каждым днем отставать еще больше. Сумеет ли она, в таком случае, достойно воспитать свою дочь? Но что может дать ребенку отсталая мать даже при всей своей любви? Не больше чем Ана-ханум — Фатьме! И, став взрослой, не осудит ли Нинель свою мать, подобно тому, как Фатьма осуждает свою, говоря: что толку от такой любви, от такой жалости?