Страница 71 из 108
— Так-то будет верней!
Фатьма осталась стоять растерянная, жалкая, словно отняли у нее что-то живое, часть ее самой.
Баджи хотелось ободрить Фатьму. Обняв ее, она с нарочитой веселостью спросила:
— Ну, чего нос повесила?
Фатьма не ответила.
— Думаешь, наверно, о том, что скажет отец, когда увидит свою дочку в таком виде? — в том же тоне продолжала Баджи.
— А что ему говорить? — хмуро промолвила в ответ Фатьма, мало-помалу приходя в себя. — Он теперь в «Скупке» сам работает на советскую власть.
— А помнишь, как он воевал со мной из-за русской книги?
— Он-то, во всяком случае, хорошо запомнил — ты тогда прокусила ему палец, — уже совсем спокойно ответила Фатьма и улыбнулась.
— Ну, и ты была хороша — орала как сумасшедшая, высмотрев у меня ту книгу!
Живо представив себе, как металась Фатьма по дому с громкими криками, Баджи рассмеялась. Смущенно хихикнула и Фатьма: да, всякое бывало в те времена!
Вдруг вспомнив о детях, Фатьма засуетилась:
— Ну, мне пора домой!
— А не боишься идти одна так поздно? Ведь ты к тому не привыкла; может быть, тебя проводить? — спросила Баджи, и Фатьма не могла понять, всерьез ли та о ней тревожится или только испытывает ее.
Фатьме было боязно — она и впрямь никогда не ходила одна в такой поздний час, а мало ли есть плохих людей, готовых задеть и обидеть женщину, одиноко идущую ночью, да к тому же с открытым лицом?
Фатьме было боязно, страшно. Но сейчас ей хотелось быть смелой, как Баджи, как Гюлюш, как Севиль. Она выпрямилась, куда-то вдруг исчезли ее сутулость, неуклюжесть.
— Нет, я пойду одна!
Фатьма высоко подняла голову. И Баджи не узнала ее лица — так оно изменилось! Это было уже не то лицо, какое всегда отличало Фатьму и много сотен и тысяч женщин, таких, как она, — исчезло выражение забитости, приниженности, страстным порывом дышало сейчас ее лицо, и в этом новом его выражении были залог и предвестие чего-то нового, живого.
Когда дверь за Фатьмой закрылась, Телли сказала:
— Ну и смешная же у тебя, Баджи, сестрица!
Баджи не ответила: сердце ее было полно радости за Фатьму, и она боялась развеять ее разговором.
Как прекрасно было это чувство гордости за свободную женщину, за человека! Впервые Баджи испытала его в ту пору, когда приводила «новеньких» в женский клуб. Она ощутила подобное чувство с особой силой, когда помогла Ругя вырваться из семейного плена. И вот сейчас оно вновь охватило ее.
Баджи молчала, но Натэлла Георгиевна не смогла оставить слова Телли без ответа.
— Смешная? — переспросила она с укоризной. — А мне, когда я смотрела на эту бедняжку, было, признаться, не смешно, а грустно.
— А нос, один нос чего стоит! — Телли сделала выразительный жест. — А губы?.. Неужели не смешные?
Баджи вслушивалась… Да, носу Фатьмы следовало быть покороче, а губам — потоньше. И фигуре следовало б быть постройней. Обделила судьба Фатьму красотой, так же как и счастьем. И все же, как прекрасно было только что ее лицо, когда озарились огнем решимости! Как верилось в эти минуты, что счастье еще улыбнется Фатьме!
И Баджи холодно промолвила:
— Смешного в каждой из нас хватает — долго искать не приходится!
Почувствовав в тоне подруги неодобрение, Телли сказала:
— Выходит, по-твоему, что нельзя над твоей сестрицей даже немножко посмеяться?
— Смех смеху рознь…
Баджи отвернулась. Телли обиженно уткнулась в зеркало, и обе молча стали разгримировываться, переодеваться.
Не стало Гюлюш, исчезла Эдиль. Но распря, возникшая между ними по ходу пьесы на сцене, казалось, не прекращалась и здесь, сейчас.
Тщательно расчесав, волосок к волоску уложив челку, Телли откинулась на спинку стула и, устало потягиваясь, самодовольно промолвила:
— Сегодня приятный день — шесть раз меня вызывали зрители!
— Это не тебя вызывали, а Юлию-ханум! — возразила Баджи: она была зла на Телли за Фатьму, ей хотелось сделать Телли больно.
Телли поджала губы… Ну и характер у этой Баджи! Нет того, чтоб похвалить подругу или хотя бы тактично промолчать, если ты не в таком уж восторге от ее игры. Только и норовит уколоть. Да еще подлаживается к этой старой армянке, супруге своего шефа.
— Удивляюсь тебе, Баджи… — сказала она наконец. — Твой худрук и все вы вокруг него много толкуете о сценическом ансамбле, а когда доходит до дела… — она безнадежно махнула рукой.
— При чем тут сценический ансамбль? — не поняла Баджи.
— А вот при чем: если зритель аплодирует актрисе, играющей Севиль, то он этим самым одобряет и актрису, играющую ее соперницу, ибо вторая способствует первой своей игрой.
Телли осталась довольна своим ответом. Ей хотелось верить и убедить других, что это так. К тому же не мешало дать понять, что не только худрук и те, кто вокруг него, разбираются в теоретических вопросах.
— Ловко же ты толкуешь роль ансамбля! — рассмеялась Баджи. — Этак можно наряду с талантливой Юлией-ханум похвалить любую актрису и любого актера только потому, что те соприкасались с ней на сцене и этим как бы способствовали игре Юлии-ханум и создали ей успех!
Телли нахмурилась: не следовало ей затевать спор. А Натэлла Георгиевна вконец смутила ее, сказав:
— Да так ли уж, в конце концов, важно, кому аплодировали — той или другой актрисе? Хорошо, что пьеса имеет большой успех. Ведь то, что сегодня случилось с Фатьмой, происходит, как сами знаете, после каждого спектакля, а иногда и во время хода действия с десятками, с сотнями женщин. Недаром люди говорят: азербайджанка стала Севилью!
Разговор продолжался. А Фатьма между тем, шагая по улице, уже приближалась к дому.
Был час ночи. Луна зашла за облака, и темнота сгустилась, но шаг Фатьмы не терял уверенности. Фатьма шла, выпрямившись и словно став выше ростом. Резкий зимний ветер дул ей в лицо, впервые не прикрытое на улице чадрой, но холода Фатьма не ощущала. Впервые в жизни шла она по улице одна в столь поздний час, однако страха не было. Словно невидимый добрый друг шел рядом, освещая ей путь, согревая и охраняя от бед.
Часть пятая
ДОМ И ТРУД
СМЕШАННЫЙ БРАК
Баджи не грозит ни пуля, ни кинжал — здесь, на обновленной родной земле. Ее не страшит и гнев аллаха — там, в заоблачных высях. Иные времена!
Многие люди, узнав о ее замужестве, от всего сердца поздравляют ее. Что за жизнь у молодой женщины без мужа, без детей? И что, кроме хорошего, можно сказать о ее избраннике Саше, с которым она связала свою судьбу?
И все же находятся такие, кто с укоризной или соболезнующе покачивая головой говорят: азербайджанка, а муж — русский… Вот если б муж был азербайджанец, а жена русская — это совсем иное дело! Так бывало и в прежние времена — коран допускал такие браки.
Ана-ханум, та просто отплюнулась:
— Все русские — пьяницы!
Она в изумлении выпучила глаза, когда Шамси в ответ с вызовом буркнул:
— Хватает пьяниц и среди азербайджанцев и среди всех других народов!
Уж не хотел ли он сказать, что одобряет замужество племянницы? Совсем рехнулся шайтан старый с тех пор, как стал работать в «Скупке» под началом этой распутницы Ругя. Ни дать ни взять — большевик!
А некоторые, узнав о замужестве Баджи, пространно рассуждали:
— У каждого народа свой бог и обычай. У одного — пророк Магомет, у другого — Иисус Христос, у третьего — Моисей. Но в одном доме, как известно, двух воздухов не бывает — к чему же множить камни на брачном пути?
Разное думали, разное говорили люди, узнав о замужестве Баджи…
А сама Баджи — что она думала, что говорила? Вот, поглядывая на Сашу, склонившегося над книгой, она размышляет: